Мазаев Сергей Андреевич. Тема мужества в философии: онтологический аспект

brief description

Мазаев Сергей Андреевич. Тема мужества в философии: онтологический аспект : диссертация ... кандидата философских наук : 09.00.01 / Мазаев Сергей Андреевич; [Место защиты: ГОУВПО "Московский государственный университет сервиса"].- Черкизово, 2009.- 124 с.: ил.

ФГОУ ВПО «РОССИЙСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
ТУРИЗМА И СЕРВИСА»
04200957706 На пРавах рукописи
Мазаев Сергей Андреевич
ТЕМА МУЖЕСТВА В ФИЛОСОФИИ: ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ
09. 00. 01 - Онтология и теория познания
ДИССЕРТАЦИЯ на соискание ученой степени кандидата философских наук
Научный руководитель: доктор философских наук, профессор Попов Б.Н.
Москва — 2008
Содержание:
Введение 3
Г лава I. Т ематизация мужества в философии 15
§ 1. Тема мужества от античности до Фомы Аквинского 16
§ 2. Тема мужества в эпоху Возрождения и Нового времени 26
§ 3. Тема мужества у Ф. Ницше 29
§ 4. «Мужество быть» Пауля Тиллиха 32
Глава II. Проблемы мужества в современной онтологии 50
§ 1. Мужество как особое качество человека 51
§ 2. Проблемы формирования мужества в современной реальности 74
Заключение 112
Литература 117
Введение
Культ потребления, выполняющий сегодня роль позитивной идеологии и фундирующий постмодернистский тип культуры, представляется несостоятельным. Для такого утверждения имеется, как минимум, два основания, которые становятся очевидными уже при поверхностном знакомстве с содержанием самого культа.
Среди важнейших компонентов культа потребления следует в первую очередь выделить представление о государстве как о «корпорации, производящей услуги населению»; во-вторых, это выраженный в сугубо экономических категориях комплекс национальных приоритетов, вроде «удвоения ВВП» (или ВНД); в третьих, это аксиологическое доминирование семейных интересов, связанное с простым воспроизводством «человеческого капитала».
Почему же основная мировоззренческая матрица либеральных обществ, определяющая тип и характер современной европейской культуры, представляется несостоятельной?
Во-первых, потому, что культ потребления со всеми вариациями неадекватен историческому контексту существования России, как, впрочем, и драматургии исторического пути большинства европейских (и не только европейских) государств. Жить достойно и жить в достатке - разные вещи. Если сказать, что наши предки, сложившие головы в бесчисленных трудах и войнах, трудились и воевали за достойную жизнь для своих потомков, то их по справедливости следует назвать героями. Если же они подвизались всего лишь ради нашего благосостояния, то что особенного сделали? Ландскнехт тоже сражается ради наживы. Таким образом, подмена национальной идеи текущими экономическими задачами есть ничто иное, как оскорбление памяти отцов. Героизм, проявленный в прошлом, независимо от нашей воли проецируется в будущее, обозначая нам минимальную планку целей, ниже которой для нас не может быть выбора. Сын Героя Советского Союза не
может быть мелким лавочником, не будучи при этом живым оскорблением отца.
Во-вторых, экзистенциальный механизм культа потребления имеет серьезный изъян, делающий его небезопасным (в антропологическом смысле) для пользователя. Проще говоря, господство культа потребления приводит к вырождению самого человека. Как это происходит? Разберемся подробнее.
Экзистенциальная основа культа потребления представляет собой профанацию классической концепции мужества как противопоставления бытия небытию. Основные источники угроз бытию человека мыслятся здесь в виде двух стихий — природа и общество.
Защитный рефлекс перед стихией природы - стремление разрабатывать
новые технологии. Человек старательно создает мир артефактов, «вторую
природу», движимый желанием защититься от первой. Обязательным
компонентом идеологического пакета любого потребителя становится вера в
прогресс, часто доходящая до радикальных федоровских форм в духе
концепции «воскрешения отцов». Потребительская вера в прогресс имеет и
свой культ - шоппинг — который сегодня многие имеют возможность
попрактиковать, дабы получить представление о той радости и утешении,
которые он доставляет своим адептам. Действительно, приятно подъехать в
ненастный день на хорошей машине с вместительным багажником к какому-
нибудь моллу на МКАДе, спуститься в сухой и теплый подземный паркинг,
прогуляться всей семьей по светлым и чистым улицам гипермаркета, ощутить
уют консюмеристского рая. Вот длинный ряд колбас со всего мира. Его
объемы уничтожают даже призрак голодного страха. Вот косметические ряды:
созерцание бесчисленных баночек и скляночек с разноцветным содержимым
избавляет от беспокойства по поводу своенравной телесности. Разнообразие
бытовой техники гарантирует успех в борьбе с ползучей экспансией природы в
ваше личное пространство в виде пыли и грязи. Наконец, телевизор — главное
божество — сообщает о новейших криотехнологиях, позволяющих
замораживать тело до лучших времен, когда развивающаяся наука найдет
4
средство победить болезнь, угрожающую смертью. Отсюда рукой подать до оптимистичных федоровских теорий.
Статус - вторая заветная цель потребителя — является иммунитетом против социальных эпидемий. От них в первую очередь гибнут те, кто в наименьшей степени обладает способностью «решать проблемы».
Наконец, деньги - техническое средство приватизации технологий и статусов — третий объект усилий современного человека, завершающий триаду консюмеризма.
Способность оперировать этими тремя вещами сегодня мыслится как мужество, то есть противостояние небытию. Почему же такое понимание классической формулы мужества следует считать наивным и не отвечающим реальным угрозам? И даже более того, почему мы рассматриваем его как фактор вырождения, делающий человека паче чаяния еще более уязвимым перед лицом существующих угроз?
Существует фундаментальная проблема, с которой исторически началась первая из существующих сегодня трех мировых религий. Условно назовем ее по имени родоначальника буддизма — «проблемой царевича Гаутамы».
Как известно, царевичу Гаутаме еще до рождения было предсказано блестящее царствование до тех пор, пока он не столкнется с тремя вещами: старость, болезнь, смерть. После чего он навсегда оставит прежнюю жизнь и, сложив с себя царское достоинство, сделается «садху» - странствующим нищим мудрецом. Как это часто бывает, слово «мудрец» в качестве жизненной перспективы сына не произвело на родительское сердце никакого впечатления (во всяком случае, оно не компенсировало ужаса от двух других) и царевича постарались заключить в своеобразный карантин, удалив из царства стариков, больных, калек и нищих. Тридцать лет Гаутама прожил в роскоши и удовольствиях, не видя ни одного нерадостного взгляда и не слыша ни от кого даже косвенных упоминаний о каких-либо страданиях.
Отверженные, не имея возможности совсем разорвать семейные и
экономические связи с изгнавшим их царством, осели возле границ, образовав
5
вокруг него огромное скорбное санитарное кольцо. Для того чтобы удерживать царевича в пределах заповедной зоны, вокруг него было образовано другое кольцо, состоящее из специально подобранных юношей- друзей, готовых, будто невзначай, нейтрализовать всякую попытку «объекта» выбраться за известный периметр.
Но однажды царевич ускользнул из-под надзора и перешел границу счастливого мира, оказавшись в самой гуще санитарного кольца. Можно только гадать о его состоянии. Возможно, он решил, что попал в мир демонов: сморщенные, высушенные голодом и болезнью седые старики обступили его в надежде на подаяние, стеная от болей и поглядывая на него красными слезящимися глазами; за ними, вывалившись из своих лачуг, спешили калеки, с тяжелой неловкостью перебираясь по земле; и одно странно неподвижное человеческое тело, лежащее на носилках здесь же, неподалеку, будто царствующая персона в окружении свиты, притягивало, гипнотизировало взор.
Предсказание сбылось: царевич оставил царство и прежнюю жизнь. Нищим странником он ушел в поисках ответа на первый вопрос: какой из двух виденных им миров настоящий, а какой производный. Или иначе: что следует признать в этом мире нормой, а что патологией — радость или страдание?
Это, пожалуй, самый известный в истории крах той стратегии, которую из поколения в поколение с сизифовым упорством человек пытается реализовать в своей жизни, отгораживаясь от реалий мира,' создавая для себя «островки» порядка и благополучия в море хаоса и страданий. Наше сознание экуменично. Нам всюду мерещатся «рощи Эпикура». Нам думается, что «хорошо там, где нас нет». Наше сознание - это взгляд через забор. С завистью и надеждой мы всматриваемся через рублевский забор, «за бугор», «за океан» - и нам почти всегда кажется, что там раскинулась благодатная земля, в которой человеческому гению удалось раз и навсегда разрешить все серьезные проблемы. Между тем, если бы где-то в мире хотя бы однажды произошло нечто подобное, первая мировая религия, выросшая из «проблемы царевича
Гаутамы», давно стала бы архивной историей.
6
Причина неудач всех попыток строительства всякого рода островков благоденствия очевидна. Эйкумена принципиально не может быть абсолютно автономной. Порядок может быть исключительно временным явлением, требующим непрерывных усилий. Энтропия окружающего мира все время «пробует его на прочность».
Царевич Гаутама мог бы, пожалуй, вернуться во дворец и вновь вкусить выпавшие на его долю радости жизни, но, оценив подобную перспективу, он, очевидно, понял: насладиться ими по-прежнему уже не удастся. Сознание того, что счастье противоестественно миру, что оно трофей, добытый в борьбе, который очень легко потерять в ходе все той же борьбы, которая никогда не прекращается, отравило бы вкус любого блюда. Страх возможной разлуки ложкой дегтя омрачил бы всякий медовый месяц, обещающий «неземную любовь». Стоны больных внесли бы разлад в веселое пиршество и мирную беседу друзей. Пир во время чумы - весьма сомнительное удовольствие, блестяще изображенное Пушкиным в одноименном драматическом произведении. Аромат изысканных блюд настойчиво перебивает запах тления, который приходится изгонять все более сильными пряностями, так что, в конце концов, не выдерживает желудок. Желание, возникающее от лицезрения красавиц, пропадает при виде очередной повозки, нагруженной трупами. Пирующим приходится петь все громче и громче - иначе не удается заглушить горестные вопли женщин, потерявших мужей, братьев, детей. Люди не выдерживают гонки со смертью: голоса срываются, пение умолкает, подкатывает тошнота и с удвоенной силой души пробирает страх.
Представление о неуместности личного счастья в нынешней жизни характерно и для христианства. Константин Леонтьев рассказывает об истории, наделавшей в свое время много шума в Петербурге.
«Недавно в наш Оптинский скит поступили послушниками двое
молодых людей из лучшего нашего дворянства: Ш-ский и Чер-в. Они
двоюродные братья. Оба женаты; супруги их молоды и красивы; средства их
настолько хороши, что г-жа Ш-ская в своем воронежском имении устроила на
7
свой счет женскую общину, в которой, как слышно, и будет сама назначена настоятельницей.
И мужей, и жен одели здесь, в Оптиной, в монашеское платье, и обе молодые дамы уехали в Воронеж, а мужья остались в скиту.
В последний раз уже облеченным в подрясники им позволили сходить в гостиницу проститься с мужьями, братьями, и прощание это, как говорят, было до того трогательно, что старый монах-гостинник, человек торговый и вовсе не особенно чувствительный, плакал, глядя на них, и восклицал:
- Господи! Да что же это вы делаете! Да как же вы это такие молодые расстаетесь! Да разве это так можно! Боже мой!
Жили обе молодые четы между собою в полном согласии, и когда одна приезжая дама спросила у г-жи Ш-ской (которой, кажется, принадлежит инициатива во всем этом деле), что побудило их решиться на такой геройский шаг, - она отвечала:
-Мы были слишком счастливыJ»
Леонтьев называет это «страхом от избытка земного благоденствия», считая его истинно христианским феноменом и «высшим проявлением того аскетизма, без некоторой доли которого и в мирской жизни нет настоящего христианства» .
Таким образом, как минимум две из трех мировых религий демонстрируют антропологическую несостоятельность консюмеризма, понятого даже в самом возвышенном смысле, а именно: как стратегия мужественного противостояния бытия небытию путем создания эйкумены порядка в море хаоса. Но если так, то какую стратегию следует принять?
Эрнст Юнгер, боевой офицер, прошедший обе мировые войны, в своем известном дневнике оставляет на этот счет одно крайне любопытное замечание. Рассуждая об искусстве фортификации, он говорит о том, что «великое множество постов и непрерывные земляные работы в большинстве своем были не нужны и даже вредны. Не в мощных укреплениях было дело, а в силе духа и бодрости людей, стоявших за ними. Постоянное углубление траншей, может, и уберегло чью-то голову от выстрела, но в то же время, однако, создавало зависимость от защитных сооружений и привычку
о
оставаться в безопасности, от которой потом было трудно отказаться» . Применительно к нашему вопросу это означает, что следует не отгораживаться от угрожающий факторов, а приучаться жить с ними, превращая их в источник собственной силы. Пассажир спортивного мотоцикла испытывает более сильный страх скорости, чем водитель, хотя, казалось бы, пассажир ни за что не отвечает. Мальчишки бегут на фронт потому, что в тылу гораздо страшнее, хотя и безопаснее. Аскетический опыт говорит о самом эффективном способе бороться с ленью - нужно всего лишь усложнить себе задачу. Это может показаться парадоксальным, но в монастыре с более строгим уставом легче подвизаться. «Лишения и тяготы военной службы» оказываются «игом», несравненно более «приятным» и бременем гораздо более «легким», нежели статское существование, не связанное никакими обетами. Возможно, это понимали братья Ш-ский и Чер-в, упоминаемые Леонтьевым.
Неправильно понятая стратегия противостояния бытия небытию — это то, что создает культ потребления. Бытие, вместо того, чтобы усиливаться, стремится отгородиться от небытия. Вместо того чтобы закаляться, мы начинаем укутываться. Это в конечном итоге приводит к «ослаблению иммунитета» и болезнь-небытие все равно побеждает.
Нужно отметить, что классическая концепция мужества сама порождает различные профанации вследствие неконкретизированности. Вопрос о содержании мужества остается открытым. Что это значит — быть мужественным? Что конкретно следует делать в ходе личной истории? Если отгораживаться от небытия, создавая эйкумены, «островки» порядка в «море хаоса», неэффективно, то что следует предпринять? Что значит — усиливать бытие? «Усиливаться» в онтологическом смысле - значит, осуществлять
3 Юнгер Э. В стальных грозах. С-Пб., 2000. С. 43.
собственную родовую энтелехию, целенаправленно развивая фундаментальные человеческие идентичности: пол, призвание,
национальность и веру. Для этого прежде надлежит тщательным образом исследовать эти вещи и механизмы их объективации. Идеологически это означает создание другого культа, способного вытеснить из культурного мейнстрима культ потребления в силу инополярной направленности. Речь идет о культе истории, в котором абсолютную значимость приобретают уже не вещи, которыми владеет человек, а драматургия пройденного им жизненного пути. Основная формула культа истории проста и органически близка нам. Существует рассказ о Суворове, который, узнав о споре из-за трофейных пушек, возникший между русскими и австрийцами после обеды над турками у Рымны, махнул рукой и сказал: «Отдайте железки австрийцам. Русские всегда гордились славой! Мы себе у неприятеля новые добудем, а им где взять?»
Объектом настоящего исследования является тема мужества в философии, а предметом - мужество как связующее звено этики и онтологии, различные способы преодоления мужеством угрозы небытия, факторы, регулирующие способность утверждать собственное сущностное бытие вопреки угрозе небытия, а также связь мужества и мужской идентичности.
Исследований, посвященных теме мужества, мало, хотя в истории философии известные мыслители всегда уделяли проблеме мужества серьезное внимание. Например, Платон трактовал мужество как специфическое качество воинов, тогда как добродетель мудрости приписывалась правителям и философам, а умеренность — ремесленникам. Такое понимание мужества сохраняется и в феодальном обществе, где оно трактуется как добродетель рыцарства.
Для исследования данной проблемы особое значение имели труды Платона, Аристотеля, Сенеки, Ф. Аквинского, Р. Декарта, Б. Спинозы, Ф. Ницше, К. Гельвеция, Дж. Вико, К. Маркса и Ф. Энгельса, Ф. Шлегеля, Н.
Бердяева, Г.В. Плеханова, B.C. Соловьева, М. Хайдеггера, Н.Г. Чернышевского, П. Тиллиха и других.
Цель представленной диссертационной работы - обнаружить связь способности противостоять угрозе небытия и мужской идентичности.
Задачи исследования:
1. Рассмотреть и проанализировать проблему мужества в традиции • европейской философии (от античности до современности).
2. Определить проблему мужества в современной онтологии.
1
3. Показать существенные качества современного человека и проблемы формирования мужества в условиях социокультурной трансформации.
Методология данного научного исследования определяется, прежде всего, спецификой объекта исследования. Поскольку тема мужества присутствует в традиции большей частью в виде более или менее смутных представлений, ее реконструкцию приходится осуществлять с применением литературных и художественных средств анализа. Автор придерживается следующего метода: 1) сначала в традиции выделяются представления о мужестве, развивающиеся на основе интеллектуальной интуиции; 2) на втором этапе по релевантности друг другу группируются неявные представления, выраженные в виде метафор, поэтических образов и прочих фигур умолчания; 3) на основе отобранного материала посредством обнаружения когерентности, отдельных явных и неявных фрагментов производится общая реконструкция темы мужества.
Логика раскрытия темы мужества продиктована также следующим
соображением. Мужество в европейской философской традиции имеет особый
статус связующего звена между этикой и онтологией. Уже Сократ в споре о
мужестве приходит к необходимости расширить изначальную постановку
вопроса, переводя проблему из сугубо этической плоскости в онтологическую.
В настоящем исследовании перенимается этот прием: проблема сначала
раскрывается как этическая, затем демонстрируется ее принципиальная
11
нерешаемость в этической плоскости и производится онтологизация некоторых этических категорий, непосредственно раскрывающих тему мужества.
Научная новизна исследования состоит в следующем:
1. Рассмотрена и проанализирована проблема мужества в традиции • европейской философии, где мужество воспринималось как
качество, необходимое для проявления героизма.
2. В современной философии в понятие мужества вкладывается подлинно нравственный смысл, определяя его как оценку соответствующих действий человека.
3. В работе проведен анализ сущностных качеств современного человека и проблемы формирования мужества в условиях социокультурных трансформаций. '
Достоверность и надежность полученных результатов обеспечены методологической обоснованностью исходных теоретических положений, адекватностью применяемых методов цели и задачам научной работы.
Положения, выносимые на защиту:
1. Анализ проблемы мужества в традиции европейской философии показал, что существует два этапа развития этой темы. На первом этапе была обнаружена принципиальная определенность мужества как связующего звена между этикой и онтологией, что позволило обосновать мораль, истолковав ее уже не как «народный обычай», «результат общественного договора о мире» или трансцендентальные религиозные предписания, а как качество, необходимое для проявления героизма в любой сфере человеческой жизни (в бою, в труде, во взаимоотношениях между людьми). «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла иметь силу всеобщего закона» (по мнению И. Канта). Второй этап - это обоснование веры посредством мужества и раскрытие вопроса о том, как «работает» мужество, трансцендируя различные типы угрозы небытия. Выделяются три ипостаси мужества и три типа угрозы небытия, субъективно воспринимаемые человеком в виде трех соответствующих типов тревоги: судьбы и смерти, пустоты и отсутствия смысла, вины и осуждения.
2. В современной философии в понятие мужества вкладывается подлинно нравственный смысл, определяя его как оценку соответствующих действий человека. Здесь нашел свое отражение экзистенциалистский опыт Новейшего времени.
3. Анализ существенных качеств современного человека и проблемы формирования мужества в условиях социокультурных трансформаций показал, что мужество — специфически волевое свойство личности и обычно связывается с особенностями психики человека, но в философском смысле мужеству всегда придавался определенный социальный смысл. XX век, породив феномены феминизма и эмансипации, обострил проблему мужества и поставил вопрос о его связи с полом. Для того чтобы ответить на вопрос о том, почему именно от мужчины ждут мужества в первую очередь, нужно обнаружить комплиментарность мужского пола и способности противостоять троякой угрозе небытия.
Теоретическая значимость диссертации заключается в том, что она представляет собой первый в отечественной историко-философской литературе опыт обнаружения релевантности мужской идентичности способности противостоять угрозе небытия. Автором показан синтез онтологических и этических идей на основных этапах европейской философской традиции.
Практическая значимость работы определяется возможностью использовать ее результаты в теоретических онтологических, антропологических, этических и культурологических исследованиях, а также в педагогической работе — при чтении спецкурсов по онтологии и этике, или для
решения идеологических задач в военизированных учебных заведениях.
13
Основные тезисы настоящего исследования обсуждались в ходе следующих научных и научно-практических конференций:
1. III научная конференция студентов, аспирантов, докторантов и молодых ученых «Философия и наука поверх барьеров: социокультурное знание в начале нового столетия». (09.04.2007 г. Организатор: кафедра философии социально-теологического
факультета Белгородского государственного университета.)
2. Международная научная конференция «Философия ценностей: религия, право, мораль в современной России» (10.04.2008 г. Организатор: Администрация Курганской области, кафедра философии Курганского государственного университета).
3. Республиканская научно-практическая конференция «Образование и воспитание студенческой молодежи: философский и аксиологический аспекты». (18-04-2008 г. Организатор: Брестский государственный университет имени А.С. Пушкина).
Диссертация обсуждалась на заседании кафедры философии ФГОУ ВПО «Российский государственный университет туризма и сервиса» 17 октября 2008 г. и рекомендована к защите.

bibliography

Наконец, в-третьих, «небо» означает просто небо. Прямое значение всегда в последнюю очередь входит в любую метафору.91 И сегодня, спустя три тысячи лет достаточно всего лишь поднять голову, чтобы увидеть то, о чем говорил древний китайский мудрец. А исполнив долг — даже в отсутствие свидетелей твоего подвига или читателей своих книг, или в одиночестве иноческого пути - можно ощутить всю полноту конфуцианского оптимизма: «Я не ропщу... Небо знает меня».
Японские летчики-камикадзе и спартанцы царя Леонида, милостивые судьи и просители, благотворители, Кастанеда с улиткой, счастливый и несчастливый влюбленный, школьные отличники и непризнанные гении, Лев
90 Булгаков М.А. Записки на манжетах. Цит. по: Энциклопедия для детей. Т. 9. Русская литература. Ч. 2. XX век / Глав. ред. М.Д. Аксенова. — М.: «Аванта+». 1999. С. 316.
91 Арутюнова Н.Д. Метафора и дискурс // Теория метафоры. М., 1990.
109
Толстой и Петя Ростов, Федор Достоевский и его генерал Пралинский, скинхеды и Штирлиц — как же собрать столь разрозненные пазлы в единую идею? Какой мудрости могли бы они научить юное честолюбие? «Всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится». Или скажем иначе: «Великие дела и судьбы, образующие трагизм истории, требуют смирения и следования долгу. Участью же гордых, «необрезанных сердцем», может быть только "скверный анекдот"».
Конкретизируя основную мысль этого параграфа, можно сказать следующее. Многие люди стремятся совершить великие дела, но сталкиваются с проблемой - не получается. Мир не откликается на их усердие и зачастую обращает во зло даже самые святые намерения. Талант, даже выдающийся, зачастую не производит нужного резонанса. В чем же дело? В неверно выбранной стратегии самоосуществления, в ложных подходах к ключевой задаче «наступления на мир».
Это происходит из-за того, что многие неправильно понимают содержание понятия «долг». Это не долги, которые предстоит рано или поздно отдать. «Отдавать долг Родине» - выражение, неверное семантически. В действительности, долг — это категория, отражающая законы судьбы. Это и есть эффективная стратегия, позволяющая получать максимальную отдачу от приложенных усилий и способностей. Это «царский путь» признанного гения.
Мир - ритуал, потому добро и зло определяются уместностью действия. Талант следует прилагать к миру не стихийно, а только в нужное время и в надлежащем месте. Ритуал для каждого своего агента периодически задает ситуацию долженствования. Только по максимуму наполняя эту ситуацию своими талантами, энергией и волей, можно рассчитывать на соответствующий усилию результат.
Стратегия следования долгу — это диалог с миром. Диалог же предполагает наличие чуждой внешней воли и компромисс. В ходе этого диалога приходится выбирать между подвигом, который хочется совершить, и подвигом, который вообще способен осуществиться, даже если это совсем не то, о чем мечтаешь. Разумный выбор очевиден. Но его оказывается непросто совершить по недостатку соответствующего морального качества — смирения, которое представляет собой ничто иное, как способность предпочесть долг своеволию, ситуацию «я должен» - ситуации «я хочу». Собственно, поэтому в рамках христианской традиции смирение и мыслится как основная добродетель. И даже точнее было бы сказать, что смирение — это единственная добродетель, а все прочее — храбрость, любовь, мужество - всего лишь таланты, задатки, становящиеся добродетелями только в союзе со смирением. Наверное, неслучайно Христос, совершивший величайшее дело с начала мира, неоднократно указывает, что «не Моей волею творю сие, но волею пославшего Меня Отца». Близкие по смыслу выражения присутствуют как в Его беседах с учениками, так и в молении о чаше: «Отче, если возможно, да минует меня чаша сия, впрочем, не как Я хочу, но как Ты». ,
Таким образом, творческая игра приобретает ранг бытия только в порядке следования долгу. Именно поэтому два понятия исторически так тесно связаны между собой, начиная с «филакес» Платона и заканчивая фигурой «безусловно верующего» у Пауля Тиллиха. Образ монаха, воина или человека, связанного тем или иным видом присяги вообще, вовсе не случайно связан с мужеством и едва ли эта связь когда-нибудь будет доктринально преодолена.
Заключение
Данное исследование посвящено философскому осознанию мужества и поискам вариантов преодоления господствующего сегодня культа потребления. Поскольку всякий культ представляет собой сложную символическую конструкцию, он не может быть разрушен посредством критики и контраргументации. Его невозможно устранить, доказав его ошибочность или несостоятельность. Его нельзя «заговорить» никакими пусть даже самыми разумными словами. Культу должен быть противопоставлен, как минимум, другой культ, направляющий энергию человека на иные цели.
Автор разделяет известную установку Сократа, утверждавшего, что каждый человек стремится к благу, а также — Конфуция, планировавшего начать управление государством с «исправления имен».94 И действительно, стремление к благу, проходя сквозь нарушенную оптику ложных имен, в итоге оборачивается, как минимум, сомнительным поступком. Неправильно понятая любовь толкает на преступление или самоубийство; ложно истолкованный патриотизм приводит юношу или девушку в революционный кружок; одномерное осмысление родственных чувств образует дурную практику местничества и т.д.
Нетрудно увидеть, что именно ложное понятие мужества лежит в основе культа потребления. Пожалуй, всякий мужчина хотя бы какое-то время претендует на то, чтобы быть настоящим. Мужество в классическом понимании - это функция утверждения собственного бытия вопреки угрозе небытия. Сегодня по этим в большинстве случаев подразумевается способность «решать проблемы», то есть ограждать (себя и окружающих) от разнообразных угроз посредством стяжания денег как основного средства приватизации технологий и социальных статусов, призванных защитить человека от угроз со стороны стихии природы и общества. Однако, это неверный путь, ослабляющий в первую очередь самого человека, которому вследствие этого требуется все больше и больше степеней защиты.
Эпикурейской стратегии существования можно традиционно противопоставить стоическую, делая ставку на внутренние резервы духа. Возможно, следует присмотреться к логике религиозного мышления, развивающего мысль о том, что Бог не избавляет человека от испытаний и угроз, но всегда дает силу их перенести, тем самым утверждая бытие человека перед разрушительными тенденциями зла. Наверное, следует развивать мысль о том, что не технологии и статусы, а развитие собственных интеллехий человека само по себе устранит или, по крайней мере, минимизирует основные угрозы.
Что же это может быть за культ? Это мог бы быть культ аскезы, но он требует развитого религиозного сознания, а стало быть, неприемлем для нынешней России и подавляющего большинства европейских стран, то есть именно для тех культур, которые наиболее поражены потребительской болезнью. Нужного эффекта возможно добиться с помощью вполне светского культа истории, тем более что он тоже базируется на определенном понимании мужества, на оригинальном способе утверждать собственное бытие. Этот культ в недавнее атеистическое время успешно позволял преодолевать даже страх смерти (вспомним хотя бы многочисленные вариации на тему: «Не умер тот, чье дело продолжает жить»), не говоря уже о тревоге вины или отсутствия смысла. Это обусловило сугубый интерес автора к теме мужества.
Мужество мыслится в традиции европейской философии как способность противостоять угрозе небытия, которая субъективно воспринимается человеком в виде троякой тревоги: судьбы и смерти, вины и осуждения, пустоты и отсутствия смысла.
Вплоть до начала XX века мужество мыслится как нечто целостное и непроблематичное. Экзистенциалистский опыт меняет парадигму. Пауль Тиллих находит мужество расколотым на «мужество быть собой» и «мужество быть частью», предлагая воссоединить их в виде «мужества принять приятие», включающего в себя «безусловную веру» в качестве обязательной компоненты.
XX век, породив феномены феминизма и эмансипации, проблематизировал мужество и поставил вопрос о его связи с полом — вопрос незнакомый для прежней традиции. Платон и Аристотель, хотя и связывали мужество с воинским сословием или с духом аристократизма, все же половой атрибуции мужества в явной форме не производили. Для того чтобы ответить на вопрос о том, почему именно от мужчины ждут мужества в первую очередь, нужно обнаружить комплиментарность мужского пола и способности противостоять троякой угрозе небытия.
Это достигается посредством отождествления мужества и игры — характерного для мужчины способа действовать в ситуации мотивационного «штиля», воспроизводя смыслы из ничего. Игра, представляя собой единственную деятельность, не требующую внешнего мотива, оказывается ничем иным как «перводвигателем» культуры. Последняя же, как известно, например, из теоретических выкладок Мирча Элиады, является основным средством трансцендировать угрозу небытия. .
Однако, онтологизируя категорию игры, мы вынуждены отличать ее от игры в бытовом смысле, то есть, как вторичной реальности. Необходимость утверждать «серьезность» мужской «игры в бытие» приводит нас к необходимости онтологизации основного этического понятия «долг».
Тот, кто желает совершить в жизни что-то выдающееся, может столкнуться с проблемой — объективация талантов и благих намерений происходит совсем не так, как хотелось бы. Мир не откликается на усердие и зачастую самые позитивные намерения дают противопложный или нулевой результат. Талант, даже выдающийся, зачастую не производит нужного резонанса. По мнению Конфуция, дело заключается в неверно выбранной стратегии самоосуществления, в ложных подходах к ключевой задаче «наступления на мир».
Это происходит из-за «ложных понятий». Так, в данном случае имеет
место неправильное понимание содержания понятия «долг». Это не долги,
которые предстоит рано или поздно отдать. «Отдавать долг Родине» —
114
выражение, неверное семантически. В действительности, долг - это категория, отражающая законы судьбы. Это и есть эффективная стратегия, позволяющая получать максимальную отдачу от приложенных усилий и способностей. Это «царский путь» признанного гения. Таким образом, следует отличать этическое понятие «долг» от его онтологического омонима.
Мир, вследствие его упорядоченности, можно представить как бесконечный ритуал, синхронизированное действие множества агентов, потому добро и зло определяются уместностью и своевременностью действия. Из этого онтологического допущения следует уже сугубо этический вывод: талант следует прилагать к миру не стихийно, а только в нужное время и в надлежащем месте. Как же определяется эта уместность и своевременность? Нетрудно заметить, что всякий ритуал для каждого своего агента периодически задает ситуацию долженствования. Только по максимуму наполняя эту ситуацию своими талантами, энергией и волей, можно рассчитывать на соответствующий усилию результат. <
Стратегия следования долгу — это диалог с миром. Диалог же предполагает наличие чуждой внешней воли и компромисс. В ходе этого диалога приходится выбирать между подвигом, который хочется совершить, и подвигом, который вообще способен осуществиться, даже если это совсем не то, о чем мечтаешь. Разумный выбор очевиден. Но его оказывается непросто совершить по недостатку соответствующего морального качества - смирения, которое представляет собой ничто иное, как способность предпочесть долг своеволию, ситуацию «я должен» — ситуации «я хочу». Собственно, поэтому в рамках христианской традиции смирение и мыслится как основная добродетель. И даже точнее было бы сказать, что смирение — это единственная добродетель, а все прочее — храбрость, любовь, мужество - всего лишь таланты, задатки, становящиеся добродетелями только в союзе со смирением.
Таким образом, тема мужества в очередной раз подтверждает свой
особый философский статус связующего звена между этикой и онтологией.
Гносеологическое значение мужества тоже нельзя упускать из виду. Исследуя
115
природу мужества, мы приходим к мысли о том, что бытие наиболее эффективно постигается не посредством отвлеченных рассуждений о нем, а посредством совершаемых актов мужества быть.
Литература
1. Агацци Э. «Человек как предмет философии». // Вопросы философии, 1989, № 2.
2. Адорно Т.В. О технике и гуманизме. // Мысль: философия в преддверии XXI столетия. Спб., 1997.
3. Адорно Т. Диалектика просвещения: философские фрагменты. М., СПб.,
1997.
4. Айер А. «Человек как предмет научного исследования» // Философские науки, 1991, №1.
5. Андреев Л. Жан-Поль Сартр: свободное сознание и XX век. М., 1994.
6. Антология мировой философии. М.: «Мысль», 1969, т. 1, ч. 1.
7. Амелин Г. Метафора как темпоральная структура // Логос, 1994, №5.