РУССКАЯ ПОЭЗИЯ РУБЕЖЕЙ ХIХ-ХХ, ХХ- ХХI ВЕКОВ: КОНЦЕПТОСФЕРА И ТИПОЛОГИЯ РЕЛИГИОЗНО-ПОЭТИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ В АСПЕКТЕ КУЛЬТУРНОЙ ПРЕЕМСТВЕННОСТИ

Короткий опис

ХЕРСОНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
На правах рукописи

ИЛЬИНСКАЯ НИНА ИЛЬИНИЧНА

УДК 821.161.11.000.7.01"19"

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ РУБЕЖЕЙ ХIХ-ХХ, ХХ- ХХI ВЕКОВ: КОНЦЕПТОСФЕРА И ТИПОЛОГИЯ РЕЛИГИОЗНО-ПОЭТИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ В АСПЕКТЕ КУЛЬТУРНОЙ ПРЕЕМСТВЕННОСТИ

Специальность 10.01.02 русская литература

Диссертация на соискание научной степени
доктора филологических наук

Научный консультант доктор филологических наук, профессор МЕРЕЖИНСКАЯ Анна Юрьевна

Херсон-2006

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ. 4
РАЗДЕЛ 1 ТИПОЛОГИЧЕСКАЯ ОБЩНОСТЬ ПОЭТИЧЕСКОГО ДВИЖЕНИЯ РУБЕЖЕЙ ХХ СТОЛЕТИЯ: ФЕНОМЕН ПЕРЕХОДНОСТИ, СПЕЦИФИКА КУЛЬТУРНОЙ ПРЕЕМСТВЕННОСТИ.. 23
1.1. Рефлексия модернизма в художественном сознании новейшей поэзии. 23
1.2. Поэтический процесс рубежа ХХХХІ веков: переходность, целостность, неомодернистские тенденции развития. 43
Выводы.. 71
РАЗДЕЛ 2 ДУХОВНАЯ ВЕРТИКАЛЬ ПОЭТИЧЕСКОГО ПРОСТРАНСТВА РУБЕЖЕЙ ХХ ВЕКА В НАУЧНОЙ РЕЦЕПЦИИ.. 74
2.1. Стратегии исследования духовно-поэтической традиции. 74
2.2. Типология подходов к изучению феномена религиозно-поэтического сознания. 96
Выводы.. 135
РАЗДЕЛ 3 КОНЦЕПТ РЕЛИГИОЗНО-ПОЭТИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ: ТИПОЛОГИЯ И ФОРМЫ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ РЕАЛИЗАЦИИ В ПОЭЗИИ РУБЕЖЕЙ ХХ ВЕКА.. 137
3.1. Образно-символическое воплощение традиционно-догматического типа сознания в модернизме и в современной русской поэзии. 137
3.2. Модели парахристианского религиозно-поэтического сознания, специфика жанрово-стилевых доминант. 169
3.3. Духовно-художественные координаты экзистенциальной модели религиозно-поэтического сознания. 201
Выводы.. 227
РАЗДЕЛ 4 ВНЕКОНФЕССИОНАЛЬНО-РЕЛИГИОЗНЫЙ ТИП ПОЭТИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ В МОДЕРНИЗМЕ И В РУССКОЙ ПОЭЗИИ КОНЦА ХХ ВЕКА.. 231
4.1. Масонский код в модернизме и в новейшей русской поэзии. 231
4.2. Деконструкция сакрализованного сознания тоталитарной культуры в русской концептуальной поэзии. 264
Выводы.. 306
РАЗДЕЛ 5 СПЕЦИФИКА ДУХОВНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ПОИСКОВ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА И РУБЕЖА ХХ-ХХІ СТОЛЕТИЯ: КОНЦЕПТОСФЕРА РЕЛИГИОЗНО-ПОЭТИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ В АСПЕКТЕ КУЛЬТУРНОЙ ПРЕЕМСТВЕННОСТИ (НА МАТЕРИАЛЕ ЛИРО-ЭПИЧЕСКОГО ТВОРЧЕСТВА Ю.КУЗНЕЦОВА) 308
5.1. Концепт Русский Христос в научной рецепции и в поэтической транскрипции народно-религиозного типа сознания. 308
5.2. Образы Иисуса Христа и Богородицы: мифопоэтический код народной религиозности. 329
5.3. Концепт Веры: мотивно-образный комплекс, фольклорно-мифологический текст. 349
5.4. Актуализация эсхатологической проблематики: «память жанра» видения в национально-религиозном сознании новейшей поэзии. 378
Выводы.. 413
ВЫВОДЫ.. 416
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.. 431

ВВЕДЕНИЕ

Кризисные явления в мировой культуре XX века не менее остро заявляют о себе в России. Как и другие роды литературы, русская поэзия конца ХХ начала ХХI столетия подвергается «тектоническому сдвигу», вызвавшему смену аксиологических и мировоззренческих стратегий, типов сознания, метафизических установок. Предметом переоценки становятся, казалось бы, такие незыблемые твердыни, как традиционный для русской культуры литературоцентризм, статус «литературы властительницы дум». Оказывается, в современной культурно-эстетической ситуации поэт в России уже не «больше чем поэт». Стремительно рушатся литературные репутации «столпов» соцреализма, вызывает иронию «эстрадно-публицистическая» поэзия шестидесятников, «во весь голос» заявляет о себе вышедшая из андеграунда «альтернативная литература», обозначенная весьма расплывчато «другой литературой», «новой волной», «неофициальной поэзией», в одном культурном пространстве сходятся новейшая, «возвращенная литература» Серебряного века и русского зарубежья.
Количество жизнеспособных языков культуры, сопоставимое с многоголосием Серебряного века, становится особенно впечатляющим при попытках исследователей воспользоваться традиционными методологиями и наработанным инструментарием. В результате наиболее устойчивое определение культурно-исторической эпохи 80-90-х годов ХХ века «эстетический кризис, который она (русская литература) еще не осознала» [56, 45], а состояние поэзии «постмодернистские трудности» и очередная полоса упадка» [407, 118]. Оказалось, что сформировать представления о поэтическом процессе 1980-2000 годов в рамках привычного мейнстрима невозможно, поскольку в сложившейся постмодернистской ситуации, в условиях семантической равноправности дискурсов и креативных стратегий, когда не выстраиваются устойчивые иерархии, в ранг дискуссионных попадает «коренная категория» (Ю.Борев) художественного процесса литературное направление, разрушается традиционная эстетика, релятивизация сознания размывает укорененные этические установки, необходимы имманентные изучаемому художественно-эстетическому явлению подходы.
Современное гуманитарное знание пытается осмыслить инновационные для русской литературы процессы посредством их идентификации в неклассической и постклассической парадигмах художественности (В.Тюпа, В.Бычков, С.Бройтман); выявить их специфику посредством типологической соотнесенности с другими переходными эпохами, как удаленными, так и близкими, в частности, модернизмом (А.Мережинская, В.Силантьева, Н.Хренов, Л.Черная); «вписать» современные тенденции развития поэзии в магистральную традицию русской поэтической культуры, выявить механизмы преемственности и типологической схожести, смены поэтических систем (И.Смирнов, Л.Сазонова, Вяч.Ив.Иванов, М.Эпштейн, И.Заярная); проследить повторяемость и укорененность определенных способов художественного сознания и мышления, архетипических ситуаций, духовных констант национальной ментальности (Д.Лихачев, А.Панченко, Н.Игна­тен­ко, А.Нямцу, Л.Карасев, И.Есаулов); рассмотреть группы стилевых течений 80-х начала 90-х годов (соц-арт, концептуализм, метареализм, «критический сентиментализм»), концентрирующих черты модернистской и постмодернистской поэтики (М.Эпштейн, К.Кедров, В.Кулаков, М.Липовецкий, О.Богданова).
И тем не менее отсутствие системного описания поэтического процесса конца ХХ начала ХХI века как нового типа целостности, недостаток добротных, научно объективных исследований отмечены многими исследователями, в том числе академической и вузовской наукой (Вл.Новиков, А.Нестеров, С.Завьялов, М.Го­лубков, С.Тимина), определившей необходимость воссозда­ния «целостной картины историко-литературного развития русского ХХ столетия» «труднейшей исследовательской задачей», до сих пор не получившей своего разрешения [460, 5].
Актуальные тенденции, осознанные многими как фундаментальная смена общекультурной парадигмы, напоминают о ситуации «рокового рубежа» конца ХIХ начала ХХ столетия. Об этом пишет П.П.Гайденко: «Конец ХХ века в России возвращается к его началу», акцентируя при этом сходное для пограничных эпох «состояние духовной и душевной смятенности», центрирующее значение «темы духа и веры» [108,8]. Яркое тому доказательство «спор о Серебряном веке» (Е.Иваницкая), продолжающийся, несмотря на его почтенный возраст, и по сей день. Расхождения (действительные и утрированные) на уровне поэтического процесса, эволюций и смены художественных систем, взаимовлияний индивидуальных миров, духовных исканий религиозно-культурного ренессанса достаточно исследованы и описаны, начиная с И.Бунина и Ю.Тынянова, заканчивая как относительно современными (П.Громов, В.Тимофеев, А.Павлов­ский, Н.Коржавин, В.Непомнящий, А.Казин, И.Смирнов), так и работами последних десятилетий (Вяч.Вс.Иванов, А.Эткинд, Н.Богомолов, А.Ханзен-Леве, Л.Колобаева, Ж.Нива, Л.Кихней, О.Лекманов, М.Моклиця, А.Пайман, Е.Эткинд, М.Вайскопф, В.Курицын), оценивающими культурную эпоху в различных системах координат.
В научной рецепции артикулированы: а)интенции синтези­рующего освоения поэзии Серебряного века, генетически связанные с литературоведческой мыслью первого рубежа ХХ века (в противовес разделительным тенденциям борьбы реализма и модернизма), названные в академическом двухтомнике истории русской литературы рубежа веков «обновленным взглядом на особую целостность русского литературно-художественного процесса рубежа столетий» [397, 10]); б)идеи «диффузного состояния» русской поэзии начала ХХ века, заявленные на основе нового подхода с позиций исторической поэтики; в)со­существо­вание различных поэтических систем и стилевых течений в формате притяжения/отталкивания, когда диалогические отношения не нивелируют различий в самосознании, эстетических принципах и креативных стратегиях стилевых течений; выделен (М.Гаспаров, Е.Эткинд, Л.Кихней, О.Клинг, Н.Богомолов, А.Кобринский) ряд общих признаков в художественном сознании практически всех течений русского модернизма, позволяющих рассматривать переходную эпоху Серебряного века как целостную систему, несмотря на разновекторность эстетических и религиозно-философских поисков и кажущуюся дискретность.
Показательно, что попытка описать культуру ХХ века «как некое сочетание культурных интенций, характерное для боль­шинства проектов первой половины ХХ столетия» [264, 46], поскольку литература данного периода « в целом развивается во взаимодействии (и взаимоотталкивании) устремлений к классике, модернизму и авангардизму», в русле которых «течения и груп­пировки первой трети ХХ века явления литературного сознания и быта, а не творческого бытия литературы» [225, 7], объединяет достаточно разнополюсных по эстетическим предпочтениям литературоведов и критиков. В этом контексте теряет былую остроту, приобретая в научной рефлексии статус антиномии, проблема соотношения модернизм авангард (напомним, одним из критериев, по которому осуществляется деление, является отношение к традиции), так как между ними «наметилась определенная конвергенция, отчетливо проявившаяся в искусстве постмодернизма» [395, 14; 281, 10; 43; 459, 51]. В современной культурно-эстетической ситуации актуальным становится исследование взаимоотношений модернизма и постмодернизма. В одном случае, исходя из близости и генетического родства двух стилей, принципа жизнестроительства, модифицированного, по мнению исследователей, в художественном сознании постмодернизма, манифестируется взаимосвязь и преемственность высокого модернизма и, в категориях У.Бека, «другого модерна» [458, 453-459] (Ж.-Ф.Лиотар, Р.Грюбель, Р.Рорти, Ю.Хаберманс). Постмодернизм считается новой, «третьей и в то же время последней стадией модернизма. В известном смысле здесь цель и принципы утопического проекта модерна объединение искусства с жизнью доводятся до абсурдного конца» [127, 31]. В скобках заметим, что в постсоветских исследованиях утопический модус чаще связывают с соцреализмом (М.Эпштейн), выполнившим функцию деконструкции модернизма (Е.Добренко). В другом случае (Ж.Деррида, И.Хассан) подчеркивается их различие и несовместимость по целому ряду признаков, наиболее обобщенно отрефлексированных в достаточно известной биполярной модели одним из «архитекторов» постмодернизма [504].
В культурологических и литературоведческих построениях широко представлена точка зрения, утверждающая преемственность между двумя явлениями, несмотря на дискретное развитие литературного процесса в «тоталитарной культуре» (Е.Добренко). Легитимность модернизма в отмеченном чертами пост­модер­нист­ской эстетики художественном сознании отмечается авторитет­ными исследователями (Д.Затонский, В.Вельш, И.Московкина, А.Мережинская, Т.Гундорова, М.Липовецкий, О.Богданова, Е.Иваницкая), непосредственными участниками поэтического движения, особенно представителями андеграунда. Так, Д.Затонский, размышляя об «извечном коловращении изящных и неизящных искусств», отмечает сложный механизм взаимо­действия и даже взаимозависимости «модернистского» и «пост­модернистского» восприятия сущего, несмотря на изначальное признание их антагонизма [159, 154]. О включении модернизма в постмодернизм как одного из легитимных культурных кодов пишет О.Богданова [69, 10-12]. Акцент на культурной преемственности между двумя неклассическими парадигмами художественности сделан М.Липовецким: «Русский постмодернизм с самого своего рождения скорее оглядывался на прерванный и запрещенный опыт русского модернизма, чем отталкивался от него. Ранние тексты русских постмодернистов с равным успехом можно анализировать и в модернистском контексте» [277, 209], более того, «русскому постмодернизму во многом пришлось брать на себя роль «восстановителя» прерванной эволюции модернизма» [278, 206]. В монографиях и статьях А.Мережинской мысль «об особой близости художественного мышления двух кризисных рубежей ХХ века» подтверждаются конкретными проявлениями модернистской поэтики в эстетических принципах и элементах стиля пост­модернизма, а именно: «восстановление в правах трансцен­дентного, актуализация символа, использование модернистских принципов мифологизации, обращение к подтекстам произведений «серебряного века», полусерьезное-полуироничное кодирование кризисной современ­ности знаками литературы рубежа веков, наполненной предчувствиями катастроф [316, 18]. Особую валентность в контексте нашего исследования приобретают стратегии ученого, акцентирующие внимание на сохранении в русском постмодернизме духовной вертикали, «стремлении к целостности, восстановлении аксиологической шкалы и поисках центрирующих начал» [318, 103]. Отрефлектированные А.Мережинской черты современного художественного сознания находят подтверждение и в сфере новейшей поэзии, в частности ее включенности в эпистемы национальной культуры, в традиции которой духовные универсалии составляют ядро культуры, ее код.
Попытки выхода к новым духовным ориентирам, характерным для прозы 1990-х 2000-х годов, глубоко проанализированы в работах Л.Шевченко. Исследователь отмечает ряд тенденций, среди которых репрезентативно переосмысление в гротесково-ироническом ключе традиционных черт русского характера, в частности, «пассионарности» и тяги к крайностям, пародирование наиболее ярких для национальной ментальности коллизий, сопряженное с трагическим модусом в решении духовных проблем в ситуации богооставленности, доминированием, независимо от типа творчества, апокалиптической проблематики, которая раз­рабатывается комплексно в философско-теологическом, социально-историческом или экологическом ключе, при этом акцентируется ее сюжетообразующее начало [522, 215].
Идеи изучения феномена переходности как явления, неотделимого от смены художественных систем, утверждающие, что «углубленное сравнительное изучение переходных явлений обнаруживает в них многие сходные черты» [150, 146], изложенные в трудах сравнительно-типологической школы, получают зна­чительный импульс в современном литературоведении. Исследование переходных эпох, попытки определить типологически сходные процессы в культурах двух последних рубежей веков эта важная научная проблема успешно разрешается в монографиях А.Мережинской, В.Силантьевой, Н.Хренова, Л.Черной, А.Кобринского [318, 416, 502]. Показательно, что в некоторых культурологических и литературоведческих работах (Ю.Лотман, А.Мережинская, Н.Хренов) статус переходной эпохи получают не только рубежи ХХ века, но и все столетие в соотнесенности с парадигмальными признаками других переходных эпох в русской культуре. О способности кризисных эпох сохранять инвариантные черты «переходного» самосознания пишет В.И.Силантьева: «Ситуация переходности конца ХХ века обострила и помогла систематизировать наши знания и представления о процессе «слома эпох» в конце прошлого столетия. Со всей очевидностью предстала повторяемость событий и фактов, показалось возможным говорить о философии рубежного мышления как историческом культурно-эстетическом феномене» [416, 5]. Теоретические положения о необходимости изучения художественного опыта ХХ века с точки зрения переходности, обоснованные применительно к модернистской и пост­модернистской прозе, пока еще не дополнены теоретическими и историко-литературными данными о специфике переходности в поэтических процессах. И хотя уже сделаны некоторые шаги в этом направлении, проблема по-прежнему остается актуальной.
В переходные периоды культурно-исторического развития, когда происходит смена направлений, стилей, аксиологических ориентиров, особую значимость приобретает обращение к духовно-практическому опыту, универсальным ценностям и константам, составляющим «фонд культурной преемственности, без которой литературный процесс был бы невозможен. Фонд литературной преемственности уходит корнями в долитературную архаику и от эпохи к эпохе пополняется» [489, 352, 354, 357].
Стратегии изучения нестабильных эпох в аспекте культурной преемственности находим в методологии гуманитарных наук М.Бахтина. Это положение ученого о необходимости исследования литературы в культурном контексте эпохи, о важности «осознания границ эпохи как культурного единства, проблем типологии культур»; концепция «большом времени», в котором, по мысли М.Бахтина, фиксируется генетическая преемственность художественного творчества: «великие произведения литературы подготавливаются веками»; тезис о существовании в скрытом виде «массы забытых смыслов, которые в определенные моменты дальнейшего развития диалога, по ходу его снова вспомнятся и оживут в обновленном (в новом контексте) виде». Механизм преемственности также проявляется в «памяти жанра», поскольку «видение и осмысление определенных сторон мира» происходит, по М.Бахтину, преимущественно в жанровых формах [46, 330-332, 393].
С идеями М.Бахтина о диалоге культур и механизмах продуцирования «памяти культуры» перекликаются концепции Ю.Лотмана, рассматривающего семиотические аспекты культуры. В значительной мере это касается динамики развития искусства «по законам памяти», в которой прошлый эстетический и духовный опыт не уничтожается или подвергается забвению, а, напротив, «подвергаясь отбору и сложному перекодированию», актуализи­руется в синхронном срезе культуры, вступая в «активный диалог культуры настоящего с разнообразными структурами», принадлежащими глубинным, порой архаическим ее пластам [299, 614-621], исследований м

Список літератури

ВЫВОДЫ

Стержневой тенденцией динамики поэтических процессов рубежей ХХ века как переходных культурных эпох выступают поиски «ценностного центра» (М.Бахтин), возрождение духовной вертикали в различных формах культурной преемственности. В постмодернистской ситуации, апеллирующей к опыту «высокого модернизма», концептосфера и типы религиозно-поэтического сознания являются тем ракурсом, который демонстрирует наследование традиции как в непосредственной рецепции, так и на уровне типологических схождений.
В «сложной целостности» (В.Келдыш) современного поэтического процесса культурная память сохраняет порядок за счет положительной аксиологии, поскольку «системы ценностей всегда противостоят дестабилизирующим эффектам флуктуации» [375, 36]. Сакральные ценности, располагающие собственными культурными средствами и знаковыми системами, в поэтическом тексте отражаются в структурах религиозно-поэтического сознания, подвергаются символизации, мифологизации, парадигматизации в религиозно-философских концептах, комплексе мотивов, жанрово-стилевых доминантах, закрепляясь в традиционных моделях или модифицированном виде в зависимости от идиостиля и творческих интенций автора. В результате научного поиска зафиксировано: в современном поэтическом процессе традиция имеет системообразующий характер, продуцируя структурность, иерархичность по связному ряду культурно-духовных констант, придающих ему целостность и завершенность, характерную для «открытой», нестабильной, становящейся системы.
Отношения с традицией формируются в ракурсе таких механизмов преемственности, как рецепция религиозно-философских концептов, их модификация на уровне типологической схожести параметров религиозно-поэтического сознания, мотивно-образных, стилистических и жанровых доминант; обращение к традиции для самоидентификации и легитимности творчества; внутренняя полемика, пародирование, травестирование, деструктивно ориентированное преломление в гротескно-карнавальных формах, перекодировка и инверсия; модификации образных языков, кодов модернизма и удаленных культур, воспринятых через культурный опыт модернизма (стилизаторство, апокрифизация, интер­текстуаль­ность), «переадресация воспроизводимой традиции» (А.Ранчин), но в любом изводе это продуктивный диалог.
Осмысление духовно-культурных проблем в метатеориях и поэтическом творчестве неизбежно сталкивается с рядом антиномий, вызванных исходными противоречиями между христианской догматикой, ортодоксальной по определению и творческой свободой в обращении к сакральной топике, присущей секулярному искусству. В результате анализа проблемы «религиозного оправдания и осмысления культуры» (Н.Бердяев) определено несколько подходов в изучении религиозно-поэтического сознания это философский, религиозно-культурологический, концептуально-культурологический подходы. Проведенное исследование позволяет концептуализировать религиозно-поэтическое сознание как комплекс миросозерцательных и художественных компонентов, креативно реализующихся в эстетических принципах стилевых течений и идиолектах, как особое, открывающееся через ментальность, состояние сознания, в котором пересекается несколько уровней: выраженные в художественных формах культурно-религиозные представления и переживания, опыт мистического общения с Абсолютом, аксиологические координаты той или иной сакральности.
В ходе исследования разработана типология, которая учитывает культурную преемственность и типологическую соотнесенность моделей религиозно-поэтического сознания, репрезентативных для модернизма и новейшей русской поэзии, выделены и описаны модели религиозно-поэтического сознания, осложненные теми или иными векторами религиозно-философских исканий: это 1)традиционно-догматическое; 2)парахристианское; 3)внеконфессионально-религиозное с известной поправкой на конвенционность любых типологий в такой тонкой сфере, как верования. Концептосферу религиозно-философской поэзии в русской традиции рубежей ХХ века составляют: концепт Веры, Русский Христос, концепт духовного странничества, Рая/Ада, юродства / святости в их художественном воплощении в структурно-семантической и жанровой специфике текстов.
Иссследование традиционно-догматического типа религиозно-поэтического сознания демонстрирует возрождение в поэтическом пространстве конца ХХ века поисков высшей Истины в русле православной духовности по сравнению с поэтами Серебряного века, искания которых имеют преимущественно внеконфес­сиональный характер. Это целостное религиозно-поэтическое сознание, константой которого является опыт бытия в единении с Богом, свободное от богоборческих интенций, «ветхия прелести» язычества, люциферических или иных соблазнов, что на уровне стилистики исключает инверсии или перекодировку библейских сюжетов и топики. В традиционно-догматическом типе сознания, в отличие от других, поливекторно представлен концепт Рая.
Концепт Веры в текстах К.Р. (К.Романова), А.Ахматовой, К.Льдова (В.Розенблюма), А.Вознесенского, О.Николаевой, иеромонаха Романа (А.Матюшина), В.Афанасьева, О.Охапкина, Ж.Сизовой, З.Миркиной, О.Чухонцева, С.Кековой отражает христианскую / православную аксиологию, включающую христо­центризм, молитвенное предстояние и преклонение перед красотой Божьего творения, евхаристическое его приятие: «в каждом древе распятый Господь, в каждом колосе тело Христово» эта магистральная традиция русской духовной поэзии оказалась особенно востребованной на фоне дисгармоничности и дискретности современной картины мира в качестве устойчивого ориентира. Современная поэзия репрезентирует культурную преемствен­ность с духовно - поэтическим опытом Серебряного века, его поисками синтеза культур и веры. Идеи всеединства развиваются в экуменически ориентированной поэзии С.Кековой, О.Седаковой. Актуализация культурной памяти, метафоричность, принципиаль­ная многослойность текстов, поэтика «пропущенных звеньев», позволяет констатировать их обращение к опыту модернистской поэтики М.Кузмина, к «позднему» Мандельштаму. Аксиология трех центров ахматовской поэзии Время, Бог и Покаяние, сближает лирику А.Ахматовой с религиозно-философской поэзией С.Кековой; постоянно присутствующий образ рая на земле, недоступный взору современного человека, утратившего необходимую для такого созерцания чистоту взгляда лейтмотив поэзии Вяч. Иванова, актуализированный в поэзии З.Миркиной, В.Блаженного, В.Афанасьева; синкретизм словесного и иконо­писного образов, сакрализирующее сближение национального топоса с библейским, характерные для русского средневековья, подхваченное стилевыми системами рубежей ХХ века, подтверждает духовно-культурную преемственность модернизма и новейшей поэзии.
Новейшая русская поэзия возрождает феномен юродства, названный православным культурологом Т.Горичевой «самой современной, постмодернистской формой святости» [120,57]. Концепт юродства, являясь константой национально-религиозного самосознания, типологически сближает переходные эпохи рубежей ХХ века. В работе подчеркивается культурная преемственность концепта юродства с аутентичной моделью, с русской духовно-поэтической традицией, ее религиозным опытом, что воплощается в стратегиях работы с культурными знаками и интертекстом, в речевых и поведенческих формах лирического «я». «Юродство­вание», всегда предполагающее «ради», в современном религиозно-поэтическим сознании осуществляется «ради» защиты духовных ориентиров национальной культуры, напоминания миру о христианской истине, абсолютной шкале ценностей, что в
ситуации культурного кризиса и релятивизма воспринимается аномалией, близкой к юродству (М.Волошин, А.Вознесенский). В семанти­чес­ком поле концепта юродства актуализированы знаковые «во Христе юродивой Руси» (М.Волошин) образы Аваккума, П.Чаадаева, В.Розанова, поэта-пророка (юрода). Модель «эстетизированного» юродства типологически близка обеим генерациям русского символизма в парадигме Poeta vates (В.Брюсов, А.Блок, А.Белый).
Иная модель выявлена в религиозно-поэтическом сознании В.Блаженного. Творческое и жизненное девиантное поведение В.Блаженного, его псевдоним, неоднократно обыгранный как знаковый антропоним в синонимическом ряду: «шут у Господа, у Бога», «юродивый», «убогий», «блаженный седой дурак» позволяет говорить о типологических параллелях с юродством Андрея Белым при определенной разнице контекстов; внехудожественные факторы (нахождение автора на границе культурно-освоенного мира) реконструируют концепт юродства в парадигматике, приближенной к народной религиозности: это бесприютность и неприкаянность лирического субъекта, образ которого проецируется на образ матери и священное материнство через религиозные структуры образы Богородицы и Сына в их кенотическом умалении; поиски истинной веры в противовес миру, погрязшему в пороках, символически выраженные евангельским источником живой воды («вечной жажды»), десакрализованным до обыкновенного ведра; презрение к плоти, внешним условиям существования, аллюзивные ссылки на особый статус наготы в юродстве как символа открытой беззащитной души; метафо­ри­ческое побивание («камнями» и словом) души и плоти юрода взрослыми и детьми; особый язык беседы с Богом; эпатажно-фамильярный контакт с Господом, интерпретация которого возможна в парадигматике культурного архетипа близости царя и изгоя (прокаженного, нищего). Маргинальность лирического «я» В.Блаженного, реализованная в теме ухода из культуры, в некотором роде соприкасается с модернистским видением концепта юродства, сближенным романтико-модернистской традицией с образом «проклятого поэта».
Модель «эстетизированного юродства», типологически схожая стилевым течениям поэзии Серебряного века, артикулирована в новейшей русской поэзии поколением 90-х в качестве знака культуры, в отличие от поколения 80-х, пусть в модифицированном виде, но все же сориентированном на юродство в понимании христианского подвига, когда «благодать почиет на худшем».
Исследование культурно-религиозного типа поэтического сознания демонстрирует довольно сложные отношения с Абсолютом в силу разновекторности исканий и конфессиональной неопределенности, хотя и они располагаются в парадигматике христианства с привлечением элементов корневых религиозно-мистических систем. Его аксиологические координаты размыты, сакральная топика подвергается перекодировке, семантической инверсии, образы и идеологемы рассматриваются в амбивалентной проекции, наблюдаются трансформации библейского канона в формах parodia sacra, апофатики.
Ядром концептосферы культурно-религиозного сознания является образ Иисуса в общехристанской версии, привлекающий авторов, несмотря на их «одержимость амбивалентной христо­логией» (Д.Бетеа), прежде всего, экзистенциальными чертами, живым обаянием Христа-человека и связанной с Ним красотой новозаветной этики. Феномен христоцентризма как центрирующий концепт Веры наиболее ярко проявляется в «уподоблении» поэта Христу, что в той или иной мере влияет на формирование авторского мифа и культурно-религиозное самоопределение.
В культурно-религиозном сознании модернизма и поэзии, отмеченной чертами постмодернистской эстетики, зафиксировано несколько таких моделей: сопряжение креативной функции поэта и Христа (Бога) (К.Бальмонт, Ф.Сологуб); уподобление поэта Христу, Его крестному пути и искупительной жертве ( А.Блок, А.Белый, В.Маяковский, О.Мандельштам, И.Бродский, А.Вознесенский, В.Блаженный); сближение в эсхатологической перспективе Poeta vates и Логоса-Христа, пересекающихся в Слове (Вяч. Иванов); Христос художник (А.Блок, Ю.Кузнецов). Наиболее многогранное воплощение получает модель «уподобление» поэта Христу; менее продуктивная по сравнению с другими последняя; маргинальная Poeta vates и Логос-Христос. Типологическая схожесть поэзии рубежей ХХ века в реализации модели «уподобления» Христу прослежена в использовании как традиционной библейской топики, так и образов-символов преимущественно с инверсивными, богоборческими или амбивалентными коннотациями.
Мотивная структура, гетерогенная в своей основе, фундируется ценностными для христианской аксиологии мотивами духовной нищеты, интенциями Богопознания, жертвенности, готовности повторить подвиг Христа путем прохождения через мировое зло. Однако при этом артикулированы мотивы богооставленности и «беспастырности», интерпретированные в романтическом ореоле избранности; богоборчества и человекобожия, сопряженные с играми разума, элементами нарциссизма, квазикощунством и теоэстетизмом.
В структуре национально-религиозного типа поэтического сознания духовно-ментальная компонента отмечена обостренным интересом к проблеме национального самосознания, одним из аспектов которой является духовное обновление, возвращение к истокам Веры, религиозно-мистическому опыту народа, то есть «почве», модифицирующие на новом витке неославянофильские интен­ции русского модернизма. Топос этого типа сознания располагается в системе координат, близких к народной религиозности, включающих концепт двоеверия, славянскую языческую архаику, экстатический элемент мистического сектантства, прежде всего хлыстовства, традиции старообрядчества (Н.Клюев, С.Есенин, Ю.Кузнецов), отношения с Богом сориентированы не столько на догматику, сколько на этику Нового Завета. Аксиологическими константами выступают, с одной стороны, кенотический тип русской религиозности, восходящий к концепту Русского Христа, с другой преклонение перед строгостью закона, явленного Христом во Славе. Такое раздвоение веры отмечено неоднократно как характерная черта национальной ментальности (Н.Бердяев, Л.Карсавин, К.Леонтьев, М.Брода).
В концептосфере национально-религиозного типа сознания доминируют концепты Русский Христос, духовное странничество, юродство/ святость как наиболее имманентные национальной ментальности. Знаковыми в топике являются образы Богородицы, Голубиной книги, Страшного суда, Славы Господней (Majestas Domini, rex gloriae), Китежа, озера Светлояра, мифологемы света, тьмы, чуда, любви (агапе), бездны, древа, белого камня, духовного зренья, мирового яйца, неомифологическая символика.
Жанрово-семантический комплекс национально-религиозного поэтического сознания представлен парафрастикой евангельских сюжетов и истин; «поэтическими агиографиями», отражающими подвиг старцев, пустынников, русских святых, несущих отсвет духовного опыта; рецепцией мифопоэтической образности, зафиксированной в апокрифах, религиозном фольклоре, других неканонических источниках; актуализацией «памяти» религиозно-дидактических жанров средневековой словесности: видений, духовных стихов, примеров (exemplum), религиозной медитации.
В диссертации прослежен экзистенциальный вектор культурно-религиозного сознания в поэзии конца ХХ века. Типологическая схожесть наблюдается в инвариантах экзистенциальных мотивов, дополненных сугубо «русской версией», связанной с актуализацией метафизической проблематики. Это мотивы трагизма челове­ческого существования в ситуации богооставленности; непредсказуемого своеволия Высших сил; глухоты Бога и отсутствие адресата; тоски по Богу в результате «отпадения» от Него, желание «детской» веры и сомнение в ее обретении; мотив абсурдности бытия и невозможности его преодоления вне диалога с Абсолютом, который рассматривается лишь гипотетически, в модусе некой надежды (И.Анненский, И.Бунин, И.Бродский, С.Стратановский, Г.Русаков, А.Миронов, И.Тюрин). Знаковым для экзистенциального сознания рубежа ХХ-ХХI века является расширение пространства одиночества до космических пределов, вплоть до манифестации одиночества Бога (И.Бродский, В.Строчков, З.Миркина). Религиозная компонента «русской версии» экзистенциализма восходит к «оксюморонному алгоритму художественного сознания Серебряного века» (Р.Спивак), не принявшему атеистического направления, что обусловлено интенсивным богоискательством эпохи, влиянием религиозной философии на литературный процесс этого периода.
Особую весомость в экзистенциальном дискурсе религиозно-поэтического сознания приобретает опыт и библейская образность Ветхого Завета, ставшие универсальным языком одиноких «разговоров» человека с Богом. Из ветхозаветной топики актуализированы образы Авраама, Исаака, пророка Ионы, Каина, Иова в их укорененной экзистенции или инверсированной семантике (И.Бродский, С.Стратановский, З.Миркина, Г.Русаков, В.Шнейдер). Среди них наиболее яркий и востребованный архетипический образ многострадального праведника Иова, кото­рый кодирует концепт экзистенциального сознания и выступает его символическим центром.
Присутствие Абсолюта как Высшего начала заявлено преимущественно в двух Его испостасях ветхозаветного Бога, за Которым признается Мощь и Сила, корреспондирующие с сомнениями в Его благости, и в образе Сына Божьего. «Русская версия» экзистенциального сознания обнаруживается в характер­ной для национальной ментальности и народной религиозности близости к новозаветной вере, испове­дующей сострадательность к кенотической стороне Божественного подвига Иисуса. В этом проявляется схожесть экзистенциального и национально-религиозного типов сознания, воплощающих христоцентризм как высшую сакральную ценность в концептосфере русской духовности. Общей чертой является отсутствие концепта Рая (например, у И.Бродского и Ю.Кузнецова).
Поэзия рубежей ХХ века отмечена тесными связями с различного рода эзотерикой. В работе исследованы внеконфес­сионально-религиозные типы сознания, прослежена рецепция эзотерического кода модернизма в русской поэзии конца ХХ века, его модификации и модусы культурной преемственности. Актуализация масонской религиозности, розенкрейцеровских тенденций, гностической мифологии в поэтическом пространстве кризисных эпох вызвана адогматическим характером, идеями вероисповедальной свободы, внеконфессиональной, надыстори­ческой, универсальной религиозностью, религиозно-философским синкретизмом этих мистических доктрин.
Масонство, насквозь художественное, литературное, становится одним из культурных кодов, «стилем переходной эпохи» (В.Сахаров). Рецепция масонской концепции личности странника, идущего через испытания к обретению посвятительного знания, к Свету высокой истины в религиозно-поэтическом сознании модернизма трансформируется в образ путешественника, искателя Грааля как сакрального центра внутренней устойчивости, утопического рая на земле (Н.Гумилев «Открытие Америки», М.Волошин «Бродит осень парками Версаля»); «кузнеца» масонского Утраченного Слова как духовной работы (М.Волошин «Подмастерье»); строителя «соломонова храма» души, поэта, отесывающего слова-камни в своем творчестве (Н.Гумилев «Память», «Пятистопные ямбы», «Средневековье»; О.Мандель­штам «Notre Dame»), реализуется в параметрах, семантически близких концепту духовного странничества.
Как показывает анализ, разветвленно представлена масонская символика, связанная с идеями вечности, смерти, падения и возрождения, розенкрейцерская эмблематика Креста и Розы (только в символизме), астральная символика; образы все­очищающего духовного Огня главной масонской стихии («огненные гвозди», «огненная смерть», «огненный столп»); гностические ключевые образы-символы. Семантическое поле цветосимволики охватывает спектр христианских, масонских и теософических значений, которые контаминируются, отражая религиозный синкретизм, или интерпретируются в русле авторского мифа. Показательный пример сакрализация лилового цвета или семантическое сближение по силе трансцендентности белого с фиолетовым в мифопоэтике М.Волошина.
В новейшей русской поэзии эзотерическая проблематика продуцируется в различных вариантах и модусах преемственности: рецептивное обращение к устойчивым мотивам и топике, культовым образам (например, знаковой для масонского дискурса фигуре Жака де Моле), воссоздание интеллектуальной и духовной атмосферы эпохи, хранящей культурную память.
Выявленные сближения не исключают различий. Они относят­ся, прежде всего, к интенциям творческого освоения «отраженных культур»: если для модернистов интерес к глубокой архаике и эзотерическим практикам это возможность расширить культурно-религиозные горизонты, открыть истоки Богопознания, реализовать чаемый синтез и всеединство, то для поэтов бывшего андеграунда это эскапизм в неосвоенные официальной литера­турой территории, игра с эзотерической образностью как одним из языков культуры. Интертекстуальные переклички сопряжены с изменением модаль­ности в рецепции эзотерической традиции. Наиболее показателен иронический модус, десакрализация эзотерических святынь и аксиологии, травестирование, демифо­логизация; использование эзотерического кода для воплощения внеположенных тайнознанию эстетических задач, например, артикуляции поэтического credo; языковая игра на границах сближения сакрального и профанного смыслов (Е.Шварц, С.Стра­тановский, А.Еременко, А.Миронов, П.Барскова, Е.Боярских). Последнее особенно ярко проявляется во взаимоотношениях с традицией поколения 90-х (Шиш Брянский (К.Решетников), Е.Боярских, Псой Короленко (П.Лион), В.Нугатов, А.Поляков, П.Барскова), которые расширяют ракурс взаимодействия, выстраивая собственную эзотерику, погружаясь в малоизвестные пласты каббалистической мистики, патристики, эзотерической традиции русской поэзии ХVIII-ХХ веков.
Поиски духовной вертикали и ценностных ориентиров своеобразно преломляются в религиозно-поэтическом сознании и стилистических решениях поэтов-концептуалистов. В работе исследована деконструкция концептуалистами (Т.Кибиров поэмы «Лесная школа», «Жизнь Черненко», «Сквозь прощальные слезы», поэма-послание «Л.С.Рубинштейну») внеконфессионально-религиозного утопического сознания, актуализировавшего христианский код и аксиологию. Фундаментальные категории христианства, как они отрефлексированы в тоталитарном сознании, рассмотрены в двух плоскостях: в исконном сакральном значении и перверсивном, характерном для художественных форм утопи­ческого дискурса. Соц-артовская пародийность и травестирование, перекодировка, семантический сдвиг основные приемы демифологизации наиболее эпохальных идеологем. К ним относим: коллективистское сознание как пародия на соборность; секуляризированная модель Бога-Отца, реализованная в патернализме вождей и статусе советских дочерей / сыновей; модификации символов традицион­ной мифологии райского сада, когда Система наделяется устойчивым ореолом некоего подобия земному раю и утверждается в массовом сознании как конечное состояние мироустройства; метаморфоза библейской теологемы Пути в идеологему «светлого пути», «верной дороги» с патерналистским вождем («новым Моисеем») во главе; профанация божественной креативной функции в создании нового человека как основного неомифологи­ческого атрибута утопической культуры; актуализация христиан­ской идеи жертвенности, укорененной в русской культуре и перекодированной в текстах соцреализма, ее деконструкция в готовых жизненных сценариях («делать жизнь с кого?») и пародийных агиографиях.
Исследование показывает, что в русской поэтической традиции рубежей ХХ века, христоцентричной по своей сути, художественное воплощение образа Иисуса Христа осуществляется поливекторно: это парафрастика евангельских сюжетов и топики; создание авторских апокрифов; актуализация образа Христа как мифологемы. Как результат нами представлены типологические ряды образа Иисуса Христа, характерные для различных типов религиозно-поэтического сознания.
Наиболее полно и выразительно культурная память заявляет о себе в творчестве Ю.Кузнецова, накануне ХХI столетия создавшего две крупные лиро-эпические формы поэмы «Золотое и синее» («Путь Христа») и «Сошествие в ад», в которых образ Русского Христа присутствует «напрямую» (К.Исупов). Представлен еще один вариант культурной преемственности в аспекте завершения традиции, поскольку впервые в поэтической христологии ХХ века «литературные поиски Русского Христа», начатые «Блоком, В.Маяковским, новокрестьянскими поэтами» [397, 35], эсхатологические пророчества и ожидания как доминирующий миф русской литературы, выливаются в масштабные произведения, наследующие духовно-практический опыт русской культуры.
Как показывает анализ, лиро-эпическая поэма Ю.Кузнецова «Путь Христа» модифицирует жанровые признаки «современного апокрифа», для создания которого автор вступает в сложные интертекстуальные отношения с претекстами: текстами канонических Евангелий, духовными стихами, апокрифами, русским фольклором и мифологией, древнерусской литературой и поэтической традицией ХХ века (А.Блок, С.Есенин, Н.Клюев, В.Иванов). «Расцвечивая», как это делалось в русской фольклорной и книжной традиции, повествование фантастичес­кими и бытовыми деталями, невероятными событиями и чудесами, воссоздавая внутренний мир сакральных персонажей, наделяя их речью и голосами (в русской поэтической традиции это художественное решение почти не имеет аналогов), автор в целом сохраняет нарративную основу евангельской истории. Образ Русского Христа раскрывается в двух сюжетных пластах сакральном и мирском; сюжетообразующей является мифологема Пути: земного пути Иисуса, включающего Его крестный путь на Голгофу и Воскресение, и пути трансцендентного лирического субъекта ко Христу, реализованного в концепте духовного странничества.
Из двух моделей, характерных для русской религиозности, Иисус кенотический и Христос во Славе Ю.Кузнецов актуализирует вторую. В концепте Русского Христа поэт воссоздает глубины христианской метафизики, сущности «благой вести», принесенной Спасителем в погрязший в пороках мир, а самое главное характерное для русской религиозности трезвое видение сползания к «последним временам и срокам», когда уже не «Сладчайший Иисус», а грозный Пантократор и Судья станет справедливо вершить последний Суд над живыми и мертвыми. Единственное спасение от хаоса бездны Христова Вера, сияющая «как злато на сини», которая искони исповедана русским народом в «памяти смертной» и в которой христианская духовность кровно связана с народной религиозностью, «языческой мифологией и народной поэзией» (Н.Бердяев). Концепт Русский Христос, располагаясь в ценностных координатах национальной менталь­ности, поэтически воплощает феномен особого почитания Божьей Матери. Это единство символически отражено в общем названии трилогии: «Золотое и синее», которое может быть прочитано, исходя из цветосимволики и сакральной семантики, как «Христос и Богородица».
Исследование показывает, что в мифопоэтике Ю.Кузнецова реконструируется образность и символика, близкая аутентичным формам фольклора, славянской мифологии, средневековому религиозному сознанию, также зафиксированные в духовно-эстетическом опыте Серебряного века. Типологические параллели прослеживаются в скептическом отношение к догматическому вероучению («Царицы, ищущей смыслы») и «чарой» народной религиозностью; в амбивалентном освоении орнитологической символики как ортодоксального символа Святого духа и еретического, маркирующего верования русских мистических сект (А.Блок, А.Белый, С.Городецкий, В.Иванов М.Кузмин, К.Бальмонт, Н.Клюев, С.Есенин, А.Радлова); в высоком статусе в символизме и мифопоэтике Ю.Кузнецова мотива молчания, восходящего к мистике исихазма, гностической апофатике (В.Иванов, А.Блок); актуализации сектантского фона (голуби, терем, зерна, корабль, белые ризы), сакрального образа Святого Духа Параклета (Утешителя), характерного для раскольничьей иконографии (А.Блок, Н.Клюев); в использовании культовых для мифопоэтического символизма «священных тонов» лазури, белого, голубого, синего, восходящих к цветосимволике Вл.Соловьева.
Показательны отрефлексированные нами различия. В отличие от модернизма («диаволического» символизма, в категориях О.Ханзен-Леве, поэзии раннего Н.Гумилева) мифопоэтике Ю.Кузнецова внеположен гностико-еретический дуализм, амбивалентная проекция мифологических образов (образ Агасфера), иронический модус в изображении Богородицы (А.Блок, М.Кузмин). Заметим, что в целом демифологизирующая конкретизация образа Марии находится на культурной периферии.
Культурная память на фоне общих для неклассичесских систем тенденций жанровых слияний и диффузий, как показывает исследование, сохраняет традиционные жанры религиозной поэзии: псалмы, стихотворные молитвы, стихи-агиографии. Жанровые модификации духовных стихов (возрождение аутентичной матрицы, имитации, парафрастика), реконструкции структур, генетически восходящих к религиозно-визионерским жанрам, например, видения в поэме Ю.Кузнецова «Сошествие в ад», подтверждают валентность «жанровой инерции» (С.Аверинцев) в поэзии рубежей ХХ века. Духовная тема воплощается и в экспериментаторских жанрах, характерных для модернистских и неоавангардистских практик: одностроках (В.Брюсов, А.Деркач, А.Коротеев, А.Очертянский); дистихах (В.Иванов); минима­листской поэзии (В.Строчков), палиндромах (Г.Лукомников, Д.Авалиани).
Таким образом, суммируя результаты исследования, можно утверждать: типологические схождения, механизмы и формы культурной преемственности, прослеженные в поэтическом пространстве переходных эпох, доказывают непрерывность функционирования духовно-поэтической традиции как магистральной для русской литературы, несмотря на дискретность эволюционных процессов как литературных, так и социокультурных.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Августин А. Исповедь / Пер. с лат. М.Е.Сергеенко. Общая редакция и статья А.А.Столярова. М.: Канон + ОИ «Реабилитация», 2000. 464с.
2. Аверинцев С. Византия и Русь: два типа духовности // Новый мир. 1988. №7-9
3. Аверинцев С. Горе, полное до дна // Аверинцев С. София-Логос. Словарь. К.: Дух i лiтера, 2001. С.372-375.
4. Аверинцев С. Праздник слез // Родина. 1990. №3. С.93-95.
5. Аверинцев С. Псалмы Давидовы. К.: Дух i лiтера, 2000. 151с.
6. Аверинцев С. Стихи духовные К.: Дух i лiтера, 2000. 145с.
7. Аверинцев С. Христианство в ХХ веке // Софія-Логос. Словник. К.: Дух і літера, 2000. С.272-310
8. Аверинцев С., Андреев М., Гринцер П., Михайлов А. Категории поэтики в смене литературных эпох // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы их художественного сознания. М.:Наследие, 1994. С. 3-39
9. Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М.:Наука, 1977. 320с.
10. Аверьянов В. Житие Вениамина Блаженного // Вопросы литературы. 1994. №4. С.40-73
11. Агеев А. Варварская лира. Очерки «патриотической» поэзии // Знамя. 1991. №2. С.220-231
12. Азадовский К., Купченко В. У истоков русского штейнерианства // Звезда. 1998. №6. С.146-191
13. Айги Г. Бирюков С. Реализм авангарда // Вопросы литературы. 1991. №6. С.3-14
14. Айзенберг М. Взгляд на свободного художника. М, 1997. 167с.
15. Айзенберг М. Власть тьмы кавычек // Знамя 1997. №2. С.214-221
16. Айзенберг М. Оправданное присутствие: Сборник статей. М.: Baltrus; Новое издательство, 2005. 212с.
17. Акмеизм и масонство // Масонская библиотека на www.freemasonue.ru
18. Акулинин В. Философия всеединства: От В.С.Соловьева к П.А.Флоренскому. Новосибирск, 1990. 434с.
19. Алехин А. Фаликов И. Поэзия в России не изгой // Вопросы литературы. 1999. Ноябрь-декабрь. С.3-30
20. Альтицер Т. Россия и апокалипсис // Вопросы философии. 1996. №7. С.110-125
21.&nbs