ПОЭТИКА ПЕРФОРМАТИВА В ТВОРЧЕСТВЕ АНДРЕЯ БИТОВА (НА МАТЕРИАЛЕ «КНИГИ ПУТЕШЕСТВИЙ»)

Короткий опис

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
ИМ. М.П.ДРАГОМАНОВА

На правах рукописи

ЮДИН АЛЕКСАНДР АНАТОЛЬЕВИЧ

УДК: 821.161.13.09

ПОЭТИКА ПЕРФОРМАТИВА В ТВОРЧЕСТВЕ АНДРЕЯ БИТОВА
(НА МАТЕРИАЛЕ «КНИГИ ПУТЕШЕСТВИЙ»)

10.01.02 русская литература

Диссертация на соискание научной степени
кандидата филологических наук

Научный руководитель
МАЗЕПА
НАТАЛЬЯ РОСТИСЛАВОВНА
Доктор филологических наук

Киев - 2003

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ
1."ПУТЕШЕСТВИЕ К ДРУГУ ДЕТСТВА: НАША БИОГРАФИЯ" (1963-1965): ПРООБРАЗ ПОЭТИКИ ПЕРФОРМАТИВА
2."УРОКИ АРМЕНИИ" (1967-1969): РОЖДЕНИЕ ПОЭТИКИ ПЕР-ФОРМАТИВА
3."КОЛЕСО: ЗАПИСКИ НОВИЧКА" (1969-1970): ПЕРФОРМАТИВ-НОСТЬ КАК ЖИЗНЕТЕКСТ
3.1.Центрированность художественной реальности на тексте событии текста
3.2.Центрированность повествования на Я автора-героя.
3.3.Метаповествование: метонимическая связь между сюжетом и текстом
3.4.Композиция
3.5.Многожанровость
3.6.Сюжет
3.7.Место события текста в сюжете
Выводы к разделу
4."АЗАРТ. ИЗНАНКА ПУТЕШЕСТВИЯ" (1971-1972): ПЕРФОРМА-ТИВНОСТЬ КАК МИНУС-ПЕРФОРМАТИВНОСТЬ
4.1.Заявленность поэтики перформатива
4.2.Кризис перформативности
4.3.Метаморфоза повествования, или Распад перформативной структуры "автор-герой"
4.3.1.Метаморфоза героя
4.3.2.Метаморфоза автора
Выводы к разделу
5."ПТИЦЫ, ИЛИ НОВЫЕ СВЕДЕНИЯ О ЧЕЛОВЕКЕ" (1971, 1975): ПЕРФОРМАТИВНОСТЬ КАК АРХИТЕКТОНИКА ОТВЛЕЧЕН-НОГО МЫШЛЕНИЯ
5.1.Смещение ценностного акцента в сторону отвлеченного мышления
5.2.Драматизация (диалогизация) раскола между частным человеком и наукой как основное структурообразующее начало повести
5.2.1.Хронотопизация (топологизация) диалога
5.2.2.Идеализация пространства
5.3.Композиционная вписанность диалога в текст событие текста и, следовательно, включенность в перформативную структуру "автор-герой"
5.4.Перформативная логика "сближения" профана и специалиста
Выводы к разделу
6."ВЫБОР НАТУРЫ. ГРУЗИНСКИЙ АЛЬБОМ" (1970-1973, 1980-1983): ПЕРФОРМАТИВНОСТЬ КАК ЧИСТАЯ ВОЛЯ К ТЕКСТУ И СПОСОБ ТЕМПОРАЛЬНОЙ ДЕМАРКАЦИИ
6.1.Проблематичность единства произведения: метасобытие текста как объединяющая категория
6.2.Художественная организация эссе А.Битова
6.3."Прямое" понимание творчества
6.4.Перформативный текст как способ демаркации прошлого от настоящего
6.5.Перформативная структура целого
Выводы к разделу
ВЫВОДЫ
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ

ВВЕДЕНИЕ

Имя Андрея Георгиевича Битова (р. 1937 г.) прочно утвердилось в сознании русской и не только русской читающей публики и, можно даже сказать, в истории русской литературы, о чем свидетельствует то, что выражение "живой класик" давно уже стало естественным способом его номинирования в литературной критике. Его произведения переведены на многие языки (так библиография переводов одного только романа "Пушкинский дом" превышает два десятка наименований [см.: 31, с. 549-550]), отмечены рядом как российских, так и международных премий (например, премией Андрея Белого, французской премией за лучшую иностранную книгу года, немецкой Пушкинской премией и др.). Андрей Битов член ряда жюри по присуждению литературных и кинопремий (например, Букеровской, "Триумф" и др.), с 1991 г. президент Русского ПЕН-клуба, и это явное свидетельство признания его литературных заслуг. Такое перечисление, разумеется, не претендует на полноту, но вполне достаточно для констатации того, что творчество Битова стало фактом не только русской, но и мировой литературы.
До появления в понятийном аппарате советской и постсоветской литературной критики и литературоведения слова "постмодернизм", ставшего ключевым в осмыслении литературного развития последней трети XXго века и творчества Андрея Битова, в частности, за Битовым закрепился статус одного из виднейших представителей интеллектуальной русской прозы этого периода (о чем писали такие критики, как Б.Аверин, Н.Иванова, Л.Аннинский, М.Хемлин, М.Эпштейн, В.Чалмаев и др. [см.: 2; 4; 69; 190; 193; 199]). Его произведения, начиная с самых ранних (например, сборники рассказов "Большой шар" /1963/ и "Аптекарский остров" /1968/), обратили на себя внимание критики, с одной стороны, своим утонченным психологизмом, микроскопическим исследованием внутреннего мира человека, а с другой, именно в связи с психологическим анализом, от произведения к произведению обнаруживающим генетическую связь с самоанализом, все более и более настойчиво в его творчестве заявляла о себе другая стихия филологическая, то есть обостренное, специализированное, даже нарочитое внимание к слову, тексту как самостоятельному предмету художественного интереса. Эффект объединения этих двух "исследовательских" тенденций заключался в том, что они дали толчок постоянному жанровому поиску.
Начав с более или менее традиционной фикциональной прозы с героем, Битов переходит к весьма своеобразной автобиографической прозе, которая реализуется в традиционном, но по-новому осмысленном жанре путешествия (повести-путешествия, писавшиеся с 1960-го по 1983-й г. и составившие "Книгу путешествий" /изд. 1986/ [25]), а в русле "путевых" произведений, он создает совершенно новый тип экологической прозы (повесть "Птицы" /1971-1975/, которая впоследствии была продолжена еще двумя повестями "Человек в пейзаже" /1983/ и "Ожидание обезьян" /1993/, объединенными в экологический роман-трилогию "Оглашенные" /изд. 1995/ [29]). Причем указанный переход можно наблюдать прямо внутри цикла: первые две повести-путешествия "Такое долгое детство" (входившая в издание "Семь путешествий" /1976/ [33], но впоследствии исключенная из цикла) и "Одна страна" повествуют о жизни условного героя с вымышленным именем, но уже в "Путешествии к другу детства" Битов переходит к повествованию от 1-го лица и собственного имени.
Претерпевает жанровые сдвиги и фикциональная проза. Это необычный по жанру "роман-пунктир" "Улетающий Монахов" (1961-1972) [36] (который в своей первой редакции имел название "Роль" [23]), а также наиболее известное, можно сказать, знаменитое произведение Битова "роман-музей" (вновь по собственному определению автора) "Пушкинский дом" (1964-1971) [31], в тексте которого сложным образом сочетаются многие жанровые и дискурсивные формы. Продолжение экспериментирования с категорией автора мы видим в таком романе Андрея Битова как "Преподаватель симметрии" (1987) [37], в котором своеобразно реализуется принцип литературной мистификации, или игры с маской, поскольку роман заявлен как вольный перевод с английского утраченного автором источника.
Помимо художественной прозы Битов работает и в пограничных жанрах. Указанная филологическая "ориентация" реализовалась в эссеистике Битова, а в среде последней сформировался особый вид прозы, которую условно можно назвать "литературоведческой" (повесть-исследование "Предположение жить (Воспоминание о Пушкине)" /1980-1984/ [37]). Причем эссеистическая и литературоведческая проза Битова органически входит в контекст его художественного творчества, что подчеркивает название суммирующего ее сборника "Статьи из романа" (1986) [35] и о чем единодушно писали рецензенты (И. Кузьмичев, А. Немзер, М. Хемлин [86; 139; 190]).
Но и этим далеко не исчерпывается жанровое многообразие битовского творчества. Каждое новое произведение Битова представляет собой новый шаг в плане смещения жанровых форм или даже новый тип книги. Поскольку только перечисление таких "сдвигов" заняло бы целую главу, упомянем лишь некоторые произведения, названия которых нередко говорят сами за себя, избавляя нас от необходмости жанрового комментария: "Вычитание зайца" (1993; совместная работа с Р.Габриадзе: в книгу помимо литературоведческой прозы Битова и текстов Пушкина включены имитация пушкинских рисунков и подписей к ним), "Начатки астрологии русской литературы" (1994), "Жизнь без нас. Стихопроза" (1996), "Первая книга автора" (1996), наконец, "Неизбежность ненаписанного" (1998) [27; 28; 30; 32] своеобразная автобиография, или, говоря словами автора, выборка "из всего мною написанного текста именно то[го], что написано мною именно о себе" [28, с. 13].
Начиная с 1963 г., когда вышла первая книга автора "Большой шар", каждое новое произведение А. Битова отмечалось в литературной критике (внушительный перечень статей и рецензий, приводимый нами в списке литературы говорит сам за себя). Однако, не вдаваясь в причины такого положения вещей, следует признать диспропорцию между количеством литературно-критических откликов и литературоведческих, исследовательских обращений к творчеству Битова. В последнем же случае Битов в основном рассматривается в контексте развития постмодернизма в русской литературе, а в этой связи привлекается, как правило, только одно, хотя, пожалуй, и наиболее значительное его произведение, роман "Пушкинский дом". (Интересно, что и здесь "погоду делают" авторы, совмещающие, так сказать, оба жанра литературно-критический и исследовательский: В.Курицын, М.Липовецкий, И.Роднянская [94; 107; 108; 155]). В самом деле, "Пушкинский дом" общепризнанно одно из первых и наиболее значительных произведений русского постмодернизма. Библиография рецензий, литературно-критических статей и посвященных ему разделов внутри монографий о постмодернизме насчитывает десятки наименований. Но на фоне такого пристального концептуального внимания к Битову-автору "Пушкинского дома", Битову-постмодернисту, его другие произведения в большей или меньшей степени уходят в тень. Можно даже сказать, что этот бесспорно наиболее сложный и интересный в структурном отношении роман, пожалуй, на сегодняшний день главное творение Битова и, как следствие, необходимость для любого, кто обращается к текстам писателя, говорить прежде всего о нем вытесняет за пределы поля зрения исследователей его менее знаменитые, но не менее репрезентативные произведения. И особенно это касается текстов, написанных в 60-70-е годы, а ведь именно в непосредственном "соседстве" с ними писался "Пушкинский дом" (1964-1971).
Таким образом, актуальность данной диссертации связана с тем, что творчество Андрея Битова одного из виднейших русских прозаиков второй половины XX века и основоположников русского постмодернизма, направления, продолжающего порождать дискуссии как целостное и своеобразное явление, то есть как история в своем роде и как факт истории русской литературы еще не получило должного осмысления. Понимание принципов индивидуальной эволюции поэтики Битова должно способствовать углублению и уточнению представления о развитии русской литературы этого периода.
Связь с научными программами, планами, темами. Диссертационная работа выполнена в русле научно-исследовательской деятельности кафедры русской и зарубежной литературы Национального педагогического университета им. М.П.Драгоманова.
Цель и задачи исследования. Настоящая работа не претендует на выполнение задачи осмысления творчества А.Битова в полном объеме, но только на постановку проблемы и попытку выработать на ограниченном материале методологический подход и понятийный аппарат для ее решения.
В приведенном выше компактном описании жанрово многостороннего и многообразного творчества А. Битова мы пытались показать, что основное начало индивидуальной эволюции этого писателя заключается в постоянном обновлении жанровых форм и, даже шире, в обновлении принципов текстообразования, что реализуется не только в плане создания текстов, но и в плане их издания. Для того чтобы объяснить этот феномен, необходимо наметить некую линию, которая позволяет вести поиск более сосредоточенно и усмотреть определенную устойчивую форму в непрерывном процессе саморазвития жанра и текста. Таким узловым моментом в творчестве Битова нам представляется категория автора, авторское Я и феномен автобиографизма. Сошлемся на указания самого писателя. Свою по определению итоговую книгу "Неизбежность ненаписанного" Битов сопроводил предисловием под название "В поисках утраченного Я". В этом предисловии он утверждает, что "более половины написано мною от Я" [28, с. 10]. Однако при этом "Мое Я растворено в авторском до такой степени, что я себя перестал обнаруживать". Парадоксальным образом "вещи, наименее списанные с натуры, более подобны окружавшей и окружающей жизни, моей собственной в том числе, чем вещи от Я и о том, что я непосредственно пережил" [28, с. 11]. Воспользовавшись подсказкой писателя, можно сказать, что в каком бы жанре не писал Битов будь это фикциональная проза с героем, эссеистика, повесть-путешествие на автобиграфической основе или нечто трудноопределимое, он всегда находится в поисках "автора", в поисках собственного "Я". (Приведем эпиграф к роману "Оглашенные": "В этой книге ничего не выдумано, кроме автора. АВТОР".) Из сказанного ясно, что категория авторского Я в произведениях Битова есть категория сложная, а не нечто простое и самоочевидное. С одной стороны, такое Я не только не совпадает с действительностью, но даже отстоит от нее дальше, чем "вещи, наименее списанные с натуры", то есть написанные от третьего лица. Но, с другой, авторское Я есть, так сказать, "тезка" живого эмпирического "я", оно по определению непосредственно от него производно, ощущает непрерывную с ним связь. Таким образом, авторское Я это проблема, и, по нашему мнению, узловая проблема, в решении которой и нужно искать подход к пониманию творчества Битова в целом.
Уже в 60-е-70-е годы чуткие критики и рецензенты уловили и определили автобиографизм как основную черту битовской прозы. Целый ряд критиков писали об общности фикциональных и автобиографических произведений, единстве авторского Я и героя, о герое как отчужденной форме авторского Я, особой акцентированности авторской позиции в фикциональной прозе.
Михаил Эпштейн, рецензируя одновременно две книги Битова "Дни человека", куда вошли роман-пунктир "Роль" и эпизоды из романа "Пушкинский дом" (то есть фикциональная проза), и "Семь путешествий", отмечает общность автор и героя, наличие между ними непрерывной связи. По его рецензента в творчестве Битова устанавливается "подземная, корневая связь между автором и героем", размывается "твердая грань между их сознаниями и существованиями, так что одно делается сопричастным другому" [199, 278-279]. О герое романа "Пушкинский дом" Леве Одоевцеве Эпштейн замечает, что "это новое приближение писателя к самому себе" [199, с. 279]. И, переходя к книге "Семь путешествий", критик делает проницательное заключение, охватывающее и фкциональную прозу и автобиографическую: "...природа битовского человека одна, но в его постоянной борьбе с собой и за себя возникают как бы двое: борющийся и сопротивляющийся, духовный и косный, "я" и "он". И в двух книгах представлены две ступени "ты" переход этого медленного, мучительного самоопределения человека, его восхождения над собой" [там же].
Игорь Кузьмичев, отмечая итоговый характер книги "Семь путешествий" для литературных исканий Битова, попутно подчеркивает преемственность фикциональной и автобиографической прозы автора, так как "родословная Одоевцева от нее [то есть от путешествующей прозы. А. Ю.] неотделима" [87, с. 187]. Любопытно при этом, что применительно к повестям-путешествиям предпочитает словам "автор", "авторское Я" и проч., более нейтральный и, как видно из контекста, сдвинутый в сторону героя термин "рассказчик": "...ощущается полустихийный, полунамеренный замысел путешествующий рассказчик, он-то прежде всего и любопытен: его меняющийся образ и видение жизни..." [там же]. Более того, по отношению к повести "Путешествие к другу детства" Кузьмичев прямо проводит различие между автором и рассказчиком (и не без оснований, о чем мы дальше будем говорить): "...автор как бы раздваивается между прежним своим идеалом и собой по прошествии лет в облике рассказчика, предпочтение в итоге отдано рассказчику, на которого автор, меж тем, тоже нет-нет да и посматривает со стороны, оставляя за собой право высшего суда" [87, с. 189]. И, напротив, в "Выборе натуры" (речь идет о включенных в текст повести портретах Р.Габриадэе, О.Иоселиани и Э.Ахвледиани) "автору нет нужды прибегать к вымышленным героям, либо скрываться за маской рассказчика" [87, с. 191]. Эти различные характеристики, относящиеся к одному и тому же авторскому Я, подчеркивают его сложный характер.
В рецензии Л.Плоткина на книгу "Семь путешествий" внимание в основном уделяется стилистической манере Битова, способу изображения и выражения оттенков психологических состояний. Но в заключение рецензент уверенно заключает: "В центре повествования у Битова всегда стоит отчетливо выраженное авторское Я" [149, с. 219].
Очень интересна двойная рецензия Маргариты Хемлин, поскольку рецензируются одновременно полный текст "Грузинского альбома" (впервые вышедший в 1985 году) и книга "Статьи из романа", то есть эссеистика и литературоведческая проза Битова. Рецензент настаивает на единстве этих разножанровых текстов: "Их можно просто назвать прозой" [190, с. 203].
Совершенно однозначная оценка содержится в рецензии Владимира Соловьева на отдельную публикацию повести "Путешествие к другу детства": "Проза Андрея Битова автобиографична насквозь, даже когда он заменяет первое лицо третьим..." [171, с. 249].
О своеобразии автобиографизма битовской прозы писал и Б.И.Бурсов в книге "Критика как литература". По его мнению, Битов "не делает своих автобиографических героев производными от собственной личности. Он лишь проверяет на них свои излюбленные представления о нормах человеческого существования" [42, с. 293].
Особо хочется отметить, по-видимому, единственный пример пристального литературоведческого анализа текстов А.Битова в советские годы разбор рассказа "Солдат" (который представлял собой отрывок из романа "Пушкинский дом" и был опубликован как отдельное произведение в журнале "Звезда" в 1973 году в N 7) М.Гиршманом и С.Кузиным. В статье, содержащей большое число ценных и тонких наблюдений, авторы основное внимание обращают на особенности авторской позиции и также ставят рассказ в связь с автобиографической прозой и, сравнивая его с ранними рассказами А. Битова, отмечают в "Солдате" влияние повести "Уроки Армении" (которая была впервые опубликована в 1970 году) [46, с. 73]. Как важнейшие, определяющие качества "художественно-деятельностной авторской позиции" исследователи выделяют "теоретичность" и "филологичность" [46, с. 75]. Иными словами, посредством пристального внимания к слову, постоянно ощущаемой работы над ним, текст создает непрерывное ощущение деятельности авторского сознания. Таким образом, и в фикциональное прозе Битова на первый план, по мнению исследователей, все равно выдвигается авторское Я.
Подобные же соображения высказывали и ряд ругих критиков А.Немзер, А.Песков, Б.Аверин, Г.Кубатьян, В.Лавров, И.Роднянская, Н.Иванова, А.Урбан, Н.Кладо, Ю.Карабчиевский, А.Марченко, О.Славникова и другие [1; 2; 69; 77; 78; 84; 85; 98; 99; 100; 127; 139; 154; 155; 164; 181; 182].
Отметим также попытки некоторых критиков сказать свое слово по поводу творчества А. Битова как единого феномена. Наталья Иванова в статье "Судьба и роль" [69], пытаясь найти подход к его осмыслению, также начинает с констатации многоликости автора: "Сам себе романист ("Пушкинский дом"), рассказчик, географ-историк-эссеист ("Уроки Армении", "Выбор натуры"), эколог ("Птицы, или Новые сведения о человеке"), литературовед ("Предположение жить"), критик ("Статьи из романа")... И совсем уж неожиданно поэт..." [69, с. 244], и затем, в хронологическом порядке переходя от произведения к произведению, пытается разгадать "тайну" автора и стиля (там же). Суть "настоящего" Битова критик усматривает в аналитизме, "работе мысли": "То есть вроде бы лирическая это проза, а вдруг спохватываешься а где лирика-то? Сплошной анализ..." [69, с. 245]. И категории автора и героя и характер их связи в прозе Битова понимаются как уже вторичные по отношению к этой аналитической установке: "Герой-автор (или 'автогерой')... не герой даже, а инструмент. Инструмент восприятия и анализа этого восприятия" (там же). Для Ивановой основная линия эволцюии в творчестве Битова "исчезновение" героев: "...в ранней прозе они были, а теперь исчезли" [69, с. 244], а завершающий вопрос звучит следующим образом: "Вернется ли Битов к герою вымышленному покажет время" [69, с. 255]. Тем самым автор статьи косвенно утверждает, что в своей эволюции Битов двигался от героев... к самому себе. Иными словами, все вопросы вновь стягиваются к авторскому Я, к той аналитической работе мысли, которую оно проделывает, и тем метаморфозам, которые оно переживает.
Ирина Роднянская в эссе "Образ и роль" пытается подойти к творчеству Битова через проблему. Такой ключевой битовской проблемой, которую по мнению критика, постоянно преодолевает писатель в своем творчестве является "расколотость существования" [155, с. 72], а, соответственно, вектор вторческих поисков направлен в сторону поисков цельности. И, хотя основное место Роднянская уделяет анализу фикциональных произведений Битова, романов "Пушкинский дом" и "Улетающий Монахов", вывод ее опять-таки сосредоточивается вокруг категории авторского Я: "Как видим, Андрей Битов из года в год пишет один и от же 'роман воспитания', герой которого, теневое alter ego автора..." [155, с. 89]. Подовдя итог, критик намеренно игнорирует различие между автором и героем: "следуя и следя за своим ведущим персонажем..., Битов рtшает не художественную, а жизненную задачу: взорвать неразложимое единство себя с миром, испытать и познать 'полным сознанием' свою душу как отдельную и особенную, пережить 'нелицеприятное противостояние собственному опыту', а затем, если получится, заново открыться бытию..." [155, с. 99].
Борис Аверин в эссе "История моего современника А.Битова" в нестрогой манере, не прибегая к анализу конкретных произведений, пытается определить характер прозы Битова, обрисовать своеобразие его как автора. Эссе заканчивается вопросами и парадоксами, вращающимися вокруг сложности авторского Я: "Почему Битов пришел к такой форме повествования, где его "я" множится и множится? Мы ошибемся, если будем идентифицировать "я" автора и "я" повествователя. Еще больше ошибемся, если приравняем "я" героя и "я" автора. Форма, избранная Битовым, становится содержательной, когда мы понимаем, что "я" человека не идентифицируется ни с чем и ни с кем. "Я" невозможно определить, как невозможно определить Бога" [2, с. 197].
Понятие "автобиографизм" как ключевое в характеристике творчества А.Битова используется и в новейших справочных, то есть подводящих итог изданиях. Так, в статье о Битове в словаре "Русские писатели, XX век" (М.: 1998) В.Лавров отмечает: "Верность писателя определенному человеческому типу дает достаточные основания говорить об автобиографизме прозы Б[итова], правда, особого рода..." [97, с.181].
В 90-е годы имя Битова прочно связалось с понятием постмодернизма. Однако речь идет, как мы уже отмечали, как правило об одном тексте Битова романе "Пушкинский дом".
Но помимо того, что подведение Битова под рубрику постмодернизма не может служить принципом для понимания его творчества в целом, оно и само не является безусловным, поскольку устраивает не всех критиков. Например, Виктор Ерофеев считает "Пушкинский дом" недостаточно постмодернистским, так как автор недостаточно радикален в "переосмыслении художественного опыта прошлого, в большей степени привязывающем к традиции, нежели отрывающем от нее" [63, с. 203]. По итоговому утверждению критика, "'Пушкинский дом' скорее талантливо выполненный памятник самому психологическому роману, нежели прорыв в новое измерение искусства" [63, с. 204]. В отношении же авторской позиции В.Ерофеев замечает, что "Битов слишком рационален". В романе "проступает диктатура авторитарного ума, что сказывается прежде всего в отношении писателя к слову: оно не значит больше, чем ему определено по заданию" [63, с. 203]. Иными словами, чуткий критик улавливает не вписывающуюся по его мнению в постмодернизм "чрезмерную" проявленность авторской личности.
Владимир Лавров в итоговом эссе о творчестве писателя "Три романа Андрея Битова, или Воспоминания о современнике" вполне обходится без понятия "постмодернизм" и даже делает выпад в сторону постмодернистской характеристики романа "Пушкинский дом", высказанной в статье Вячеслава Курицына. По мнению В. Лаврова, цитатность романа "не повод свести все содержание 'Пушкинского дома' к 'деконструкции мифа о великой русской литературе как о литературе, заменяющей социальную, духовную и философскую практику' (Курицын)" [100, с. 187].
Впрочем, критики "от постмодернизма" также выделяют в романе моменты, связанные с особенностями, если можно так выразиться, способа существования или присутствия автора в тексте. По мнению М.Липовецкого [108], рассматривающего роман как исследование феномена симуляции реальности, единственной подлинной реальностью вопреки симулякрам истории является настоящее время романа [108, с. 243].
А Вячеслав Курицын и отчасти Ирина Скоропанова [92, с. 4; 94, с. 157; 89, с. 176-177; 163, с. 124-131] акцентируют внимание прежде всего на разомкнутости структуры, композиционной свободе романа как его фундаментальной черте. Это значит, что ключ к определению своеобразия прозы Битова в целом (включая и его "постмодернистские" произведения "с героем") следует искать в изучении специфики категории автора.
Принципиальным нам кажется и следующий аргумент. Тот же роман "Пушкинский дом" вырастал в советском, можно сказать, соцреалистическом литературном контексте, а главное, он был органически вызревшим шагом в эволюции художественных форм в творчестве Битова. Органичность связи между автобиографической "путешествующей" прозой, эссеистикой Битова и публикациями отрывков из романа под названием "Молодой Одоевцев, герой романа" (в книге "Дни человека" /1976/ [23]) отмечали многие из упомянутых критиков. Поэтому нам кажется, что, решая поставленную нами задачу, имеет смысл воздержаться от предвзятого теоретического клише и попытаться осмыслить феномен битовского творчества, руководствуясь его внутренней логикой, не просто прилагать к нему постфактум готовую теорию, но всмотреться в категории его собственного становления.
Таким образом, главная задача нашего исследования определить своеобразие поэтики Андрея Битова, с тем чтобы найти подход к творчеству этого автора в целом. Это своеобразие мы ищем в том, что выше было названо "автобиографизмом". Однако мы берем это слово в кавычки, поскольку оно употребляется в расширительном смысле и обозначает применительно к битовской прозе не просто внешний художественному образу аспект творческой биографии автора, и даже не литературный прием[1], но как поиск собственного Я важнейший структурный момент именно художественного мышления, которому мы ниже дадим определение.
Исходя из этих соображений и стремясь наметить подход к творчеству Андрея Битова в целом как объекту нашего исследования, в качестве предмета конкретного литературоведческого анализа мы выбираем автобиографическую прозу Битова, а именно, ряд повестей-путешествий, вошедших в единый цикл "Книга путешествий". Повести из этого цикла представляют собой собственно автобиографическую прозу Битова, занимающую, так сказать, серединное положение в его творчестве между чисто фикциональной и эссеистской прозой. В этом смысле повести-путешествия наиболее простая в структурном отношении проза (коль скоро автобиографизм фикциональной прозы носит усложненный характер, а эссеистской, напротив, редуцированный), и в то же время в ней в чистом виде представлен основной структурный характер художественного мышления автора. Поэтому нам представляется логичным сделать именно эту прозу точкой отсчета для решения поставленной нами общей задачи. (Заметим в скобках, что в своем стремлении понять природу художественного мышления изучаемого автора, автор данного исследования двигался именно "вспять" от "Пушкинского дома" к "Книге путешествий". Но с той оговоркой, что слово "вспять" мы понимаем не столько в хронологическом отношении поскольку повести-путешествия были начаты до романа, а закончены позже, сколько в структурном: от более сложного к простому. И именно такой путь привел нас к формулированию концепции поэтики творчества Битова, которую мы представим ниже.)
В понимании термина "поэтика" и анализа поэтики мы опираемся на работы М.М.Бахтина [18, с. 267-269; 16, с. 205] и подразумеваем в данном случае способ художественного мышления и письма, откладывающийся в устойчивых характеристиках архитектонического художественного мира и композиционных формах художественного текста. Для определения своеобразия поэтики исследуемого автора мы вводим термин ПОЭТИКА ПЕРФОРМАТИВА. Перформативность при этом подразумевает не какое-либо частное свойство, прием, элемент поэтики, но ее характер в целом,

Список літератури

ВЫВОДЫ

Поскольку, как мы уже отмечали, автобиографическая проза Андрея Битова занимает в структурном отошении серединное место в его творчестве, исследование повестей-путешествий "Путешествие к другу детства", "Уроки Армении", "Колесо", "Азарт", "Птицы", "Выбор натуры", входящих в цикл "Книга путешествий", дает возможность сформулировать понятие поэтики перформатива, которое, по нашему мнению, схватывает своеобразие поэтики творчества писателя в целом и может стать фундаментом для продолжения его исследования.
Смысл поэтики перформатива заключается в постоянном самопорождении авторского Я посредством собирания своего прошлого внутри текстуальной деятельности, события текста, а основной структурный момент в том, что рассказываемая в тексте история становится историей самого текста. Такое перерастание автобиографического материала в текст есть всегда индивидуальное, единственное в своем роде событие и структура и потому обнаруживается всегда в индивидуальном прочтении текста, что мы и пытались показать в нашем исследовании. В каждой из рассмотренных нами повестей-путешествий (более или менее эксплицитно) рассказываемая история "дописывается" до настоящего времени жизни автора, а затем дописывается уже самой жизнью в настоящем времени. События в тексте переходят в событие текста: лишь через последнее и в последнем первые обретают свою реальность, причастность здесь-и-сейчас становящейся действительности, но и оно нуждается в них, ибо получает от них временнУю перспективу и внутреннюю осмысленность. В этом смысле перформативное письмо всегда имеет в виду решение сверххудожественной задачи: оно есть способ и условие взаимопроникновения прошлого и настоящего, обеспечения преемственности между прошлым и настоящим как действительного состояния сознания автора в плане его действительной жизни, что, разумеется, не поддается фиксации на письме, ибо мы всегда имеем дело лишь со своим настоящим, а в тексте лишь со знаками присутствия, оставленными автором. Можно даже сказать, что все затеивается именно ради спонтанного эффекта дописывания, не поддающегося прогнозированию. Иными словами, решение художественной задачи условное изображение неких событий, людей, в них участвующих, и нахождение некоего сверхиндивидуального смысла в режиме перформативного творчества всегда выполняет вспомогательную роль в достижении сугубо индивидуальной цели обретения единства своей сугубо индивидуальной и неусловной жизни как непосредственного состояния сознания.
Следует оговорить, что переход повествуемых событий в событие повествования происходит не только линейно, в хронологическом развертывании сюжета и линейном развертывании текста. Такой переход переход из прошлого в настоящее и из настощего в прошлое, от (автора-)героя к автору(-герою), их постоянное присутствие друг в друге есть форма мышления, осуществляющаяся на всем протяжении текста, которую мы обозначили как перформативную структуру "автор-герой". Раскрытие множественных способов обнаружения этой структуры и было целью нашего исследования.
В данной работе мы ограничились изолированным, имманентным рассмотрением ряда текстов Андрея Битова и исключили всякую историческую перспективу, разумеется, не из нелюбви к истории, а по методическим соображениям, чтобы успешнее сконцентрироваться на своем отдельно взятом объекте и уйти, насколько это возможно, от предвзятых подходов, поскольку стремились к тому, чтобы сформулировать категории собственного органического становления творчества рассматриваемого автора. Концепция поэтики перформатива ответ на два основных вопроса, поставленных нами в начале работы: о характере автобиографизма и категории автора в творчестве Битова. Это лишь первый этап исследования, и необходимо наметить пути его продолжения. Очертим четыре вопроса, или четыре группы вопросов: 1) исследование других произведений А.Битова в свете концепции поэтики перформатива; 2) культурно-исторические предпосылки и культурно исторический смысл поэтики перформатива; 3) историко-литературные истоки поэтики перформатива; 4) применимость понятия поэтики перформатива к исследованию текущего литературного процесса.
Понятие поэтики перформатива, по нашему мнению, дает ключ к осмыслению не только других текстов А.Битова, но и характерного для битовского творчества процесса постоянного жанрового саморазвития, самообновления, когда каждое новое произведение принципиально не повторяется в жанровом отношении и обычно представляет собой новый тип текста. С другой стороны, в свете понятия поэтики перформатива находит свое объяснение феномен частого обращения Битова к ранее написанным текстам и их реорганизации, ибо эти тексты суть события прошлой жизни автора, а потому не обладают абсолютными границами и абсолютной завершенностью. Этот феномен сообщаемости текстов Битова в рамках одного произведения, в рамках метасобытия текста был исследован нами на примере повести "Выбор натуры". Во введении мы уже ссылались на книгу "Неизбежность ненаписанного", представляющего собой мозаику отрывков ранее написанных текстов, реаранжированных как история своей жизни. Другой пример вышедшее к 65-летию А. Битова издание "Империя в четырех измерениях" [24], которое включает в себя ранние рассказы и повести, роман "Улетающий Монахов", роман "Пушкинский дом" две повести-путешествия "Уроки Армении" и "Выбор натуры", а также роман-трилогию "Оглашенные". Все эти произведения включены в один ин-фолио том и представляют собой по утверждению автора единую книгу. (Заключительное вынесенное на форзац посвящение к "Империи" гласит: "Читателю, который будет читать это впервые и как одну книгу".) Очевидно, что весьма различные по жанру и времени написания (и издания) произведения мыслятся и подаются в данном случае как один текст. Иными словами, все творчество, все написанное невзирая на все дифференцирующие факторы мыслится как единый текст и что немаловажно живой текст. (Поскольку некоторые произведения при включении их в империю претерпели пусть незначительную, пусть по соображениям формата и объема издания, но тем не менее реорганизацию: "Пушкинский дом" лишился комментария "Близкое ретро", были изменены некоторые названия глав в "Выборе натуры" и некоторые другие.) Наконец, полностью уравнивая в текстовых правах все им написанное, А.Битов издал как продолжение "Империи в четырех измерениях" книгу "Пятое измерение" [32], куда вошли его эссе. Мы полагаем, что предложенное нами понятие поэтики перформатива и подход, намеченный при анализе повести "Выбор натуры" перспективен для изучения такого отношения к тексту и художественного мышления с ним связанного.
Наконец, феномен напряженного взаимоотношения автора и текста как момента художественного самосознания, который пытается осмыслить концепция поэтики перформатива, является одной из значимых тенденций развития художественной литературы XX века.
В культурно-историческом плане феномен поэтики перформатива связан с утратой авторитетности прежней классической фигурой автора, или, прибегая к языку современной философии и социологии, утратой легитимности. По-видимому, впервые это явление было описано М.М.Бахтиным еще в 20-х годах в завершении его работы "Автор и герой в эстетической деятельности" как кризис авторства. По Бахтину, в литературе двадцатого века происходит процесс расшатывания авторской позиции вненаходимости: "...у автора оспаривается право быть вне жизни и завершать ее...; жизнь становится понятной и событийно весомой только изнутри, только там, где я переживаю ее как Я, в форме отношения к самому себе..." [13, с. 176]. В советском литературоведении эта проблема начала осознаваться в 50-60-х годах как проблема авторского всезнания (например, в работах таких исследователей как Г.Гуковский, Б.Успенский: 48, с. 47; 184, с. 207). Кстати сказать, одним из первых на утрату авторитетности автором обратил именно А.Битов в одном из теоретико-литературных экскурсов в романе "Пушкинский дом" [31, с. 63-66]. В эти же годы хотя и значительно активнее процесс развенчивания автора происходил в западной гуманитарной науке. Наиболее выразительную формулу предложил Р.Барт, провозгласив в 1968 году "смерть автора" [10]. Новый взгляд на природу авторства, суть которого заключается в том, что "у автора не привилегированной и беспредпосылочной позиции вне текста, что автор не владеет текстом, а сам находится в его власти" [185, с.25-26], нашел выражение в работах таких философов и гуманитариев как Ж.Деррида, М.Фуко, П.де Ман и ряда других. Для того чтобы быть вненаходимым автор нуждается в прочных, надвременных, абсолютных ценностях, солидаризация с которыми позволила бы ему занять место судьи по отношению к преходящей эмпирической жизни. Но именно такого абсолютного "места" и не может ему предоставить современная культура, самый характер которой заключается в невозможности фиксации абсолютных ценностей, ибо в ее истоке лежит событие "смерти Бога" (Ницше). В таких условиях автор должен каждый раз внутри своего творческого акта заново легитимировать сам процесс творчества. Иными словами, как мы указывали в шестом разделе, всякое творчество становится явно или скрыто перформативным. (Вероятно, именно это имел в виду Ж.-Ф.Лиотар, обронив короткое замечание в своей работе "Состояние постмодерна" о перформативности как способе легитимации современного дискурса [105, с. 100].) Поскольку автор не располагает конвенциональной, предоставляемой традицией вненаходимостью, он может опереться только на сам акт творчества, на письмо. Как мы показали применительно к повестям-путешествиям Битова (особенно в шестом разделе), перформативный автор пытается собрать свою жизнь в единое целое, дописывая ее до момента события текста, что создает условия для сознательного сдвига по отношению к уже прожитому и описанному и тем самым для позиции временной внеположности прошлому как условию состояния присутствия в настоящем.
В литературно-историческом плане поэтика перформатива формируется, как мы предполагаем, на пересечении двух литературных традиций: во-первых, традиции исповедальной литературы, имеющей глубокие исторические корни, и во-вторых, традиции метапрозы. И в том и в другом случае на передний план выдвигается авторское Я, и в том и в другом случае для автора характерна рефлексивная позиция. Однако в исповеди это рефлексивность по отношению к собственной жизни, связанная со стремлением и одновременно невозможностью завершить свою жизнь изнутри. Поэтому, по словам М.М.Бахтина: "Самоотчет-исповедь есть именно акт принципиального и актуального несовпадения с самим собою..., чистого ценностного прехождения себя..." [13, с. 125]. В метапрозе же рефлексивность направлена на текст как на совокупность устоявшихся литературных форм, тогда как момент саморазвития авторского Я, "прехождения себя" вовсе не является для нее конститутивным. (Достаточно сослаться на два, пожалуй, наиболее значительных образца метаромана в русской литературе XIX века "Евгений Онегин" и "Что делать?". Здесь имеет место "прехождение" литературных шаблонов, условностей и читательских ожиданий, но не эволюция авторского Я.) Перформативное письмо объединяет в себе оба вида рефлексивности: с одной стороны, исповедальный момент неусловного самотрансцендирования по отношению к собственной жизни, с другой, момент рефлексивного отталкивания от текста как инфраструктуры литературных конвенций и как данного конкретного акта писания. Таким образом, текст и в широком и в узком смысле становится опорой для самотрансцендирования, а событие текста, перформативный акт scribo как акт в силу своей автореференциальности одновременного совпадения и несовпадения с собой подобен декартовскому акту cogito, служащему основанием всякой достоверности, и играет роль точки отсчета для выстраивания вокруг него собственной жизни автора. Иными словами, перформативный акт выполняет легитимирующую функцию по отношению к литературному творчеству.
В эпоху кризиса легитимности метапроза становится особенно востребованной, возникают смешанные формы на пересечении исповедальной, автобиографической прозы и метапрозы. Назовем ряд только русских авторов и произведений, которых мы условно и предварительно, опуская различия и не претендуя на полноту ряда, относим к предшественникам поэтики перформатива: А.Белый с его автобиографической трилогией "Котик Летаев", "Крещеный китаец", "Записки чудака"; К.Вагинов "Козлиная песнь"; Всеволод Иванов "У"; Л.Леонов "Вор"; И.Бунин "Жизнь Арсеньева"; ряд произведений О.Мандельштама; В.Набоков "Дар"; А.Ахматова "Поэма без героя"; Б.Пастернак "Доктор Живаго"; Ю.Олеша "Ни дня без строчки" и др. Не выстраивая такой ряд для зарубежной литературы (поскольку он окажется слишком длинным), мы не можем не указать на, вероятно, важнейшего предшественника поэтики перформатива Марселя Пруста, создавшего модель романа, в котором объединились исповедальность и метатекстовость, а также, по-видимому, впервые была намечена структура перехода повествуемой истории в историю самого повествования, но только в условном романном времени и по отношению к условному романному герою. Разумеется, все эти сопоставления нуждаются в тщательном исследовании и претендуют лишь на предварительную постановку задачи.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Аверин Б. Исповедь Андрея Битова в трех частях // Битов А. Г. Оглашенные: Роман-странствие. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 1995. С. 446-455.
2. Аверин Б. История моего современника А. Битова // Звезда. 1996. N 1. С. 192-197.
3. Аверинцев С.С. Авторство и авторитет // Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М.: Школа "Языки русской культуры", 1996. С. 76-100.
4. Аннинский Л. Странный странник // Битов А. Г. Книга путешествий по империи. М.: Олимп; АСТ, 2000. С. 699-712.
5. Аннинский Л. Сложность мироощущения...; Ланщиков А. ...или только мир ощущений? (Два мнения об одной книге) // Литературная газета. 1968. 17 апр. (N 16). С. 5.
6. Антопольский Л. Нужное слово: (Нравственно-философские поиски современной прозы) // Вопросы литературы. 1975. N 10. С. 73-102.
7. Апдайк Д. Размышления о двух романах // Литературная газета. 1989. 5 июля (N 27). С. 4.
8. Ахматова А.А. Поэма без героя // Ахматова А. А. Стихи и проза. Л.: Лениздат, 1977. С. 431-466.
9. Бажин Н. Наш друг // Нева. 1965. N 1. С. 188-194.
10. Барт Р. Смерть автора // Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика: Пер с фр. М.: Прогресс, 1989. С. 384-391.
11. Барт Р. S/Z. М.: РИК "Культура"; Ad Marginem, 1994. 303 с.
12. Баткин Л.М. "Не мечтайте о себе". О культурно-историческом смысле "Я" в "Исповеди" бл. Августина. М.: Российский государственный гуманитарный ун-т, 1993. 80 с.
13. Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. С. 7-180.
14. Бахтин М.М. К философии поступка // Бахтин М. М. Работы 20-х годов. К.: Next, 1994. С. 9-68.
15. Бахтин М. М. К философским основам гуманитарных наук // Бахтин М.М. Собр. соч.: В 7 т. М.: Русские словари, 1996. Т. 5: Работы 1940-х начала 1960-х годов. С. 7-10.
16. Бахтин М.М. Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве // Бахтин М.М. Работы 20-х годов. К.: Next, 1994. С. 257-320.
17. Бахтин М.М. Проблема текста // Бахтин М.М. Собр. соч.: В 7 т. М.: Русские словари, 1996. Т.5: Работы 1940-х начала 1960-х годов. С. 306-328.
18. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского // Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского. К.: Next, 1994. С. 205-492.
19. Бахтин М.М. Слово в романе // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Худ. лит., 1975. С. 72-233.
20. Белая Г "Связь чувств с действиями..." // Звезда. 1974. N 5. С. 201-211.
21. Белый А. Собрание сочинений. Котик Летаев. Крещеный китаец. Записки чудака. М.: Республика, 1997. 543 с.
22. Бердинских В. Одинокий голос человека: Юбилейная рец. в четырех томах // Книжное обозрение. 1997. 20 мая (N 20). С. 9.
23. Битов А.Г. Дни человека. Повести М.: Молодая гвардия, 1976. 352 с.
24. Битов А.Г. Империя в четырех измерениях. М.: Фортуна Лимитед, 2002. 784 с.
25. Битов А.Г. Книга путешествий. М.: Дружба народов, 1986. 608 с.
26. Битов А.Г. Мы проснулись в незнакомой стране: Публицистика. Л.: Сов. писатель, 1991. 160 с.
27. Битов А.Г. Начатки астрологии русской литературы. М.: Международная ассоциация "Мир культуры"; Фортуна-Лимитед, 1993. 48 с., ил.
28. Битов А.Г. Неизбежность ненаписанного. М.: Вагриус, 1998. 592 c.
29. Битов А.Г. Оглашенные: Роман-странствие. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 1995. 560 с.
30. Битов А.Г. Первая книга автора (Аптекарский проспект, 6). СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 1996. 128 с.
31. Битов А.Г. Пушкинский дом. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 1990. 560 с.
32. Битов А.Г. Пятое измерение: На границе времени и пространства. М.: Издательство Независимая газета, 2002. 544 с.
33. Битов А.Г. Семь путешествий. Л.: Советский писатель, 1976. 592 c.
34. Битов А.Г. Собр. соч.: В 3 т. М.: Молодая гвардия, 1991. Т. 1: Повести и рассказы. 575[1] с.
35. Битов А.Г. Статьи из романа. М.: Советский писатель, 1986. 320 с.
36. Битов А.Г. Улетающий Монахов: Роман-пунктир. М.: Молодая гвардия, 19907 150[2] с., ил.
37. Битов А.Г. Человек в пейзаже: Повести и рассказы. М.: Советский писатель, 1988. 464 с.
38. Бланшо М. Пространство литературы: Пер. с фр. М.: Логос, 2002. 288 с.
39. Бочаров С. На аптекарский остров... [А. Битов. Первая книга автора] // Новый мир, 1996, N 12. С. 210-213.
40. Бровман Г. Молодой герой, его духовный облик // Москва. 1965. N 2. С. 201-208.
41. Бунин И.А. Жизнь Арсеньева // Бунин И. А. Сочинения: В 3 т. М.: Худож. лит., 1982. Т. 3. С. 7-266.
42. Бурсов Б.И. Критика как литература. Л.: Лениздат, 1972. 320 с.
43. Вагинов К.К. Козлиная песнь: Романы. М.: Современник, 1991. 592 с.
44. Вежбицка А. Метатекст в тексте // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. VIII: Лингвистика текста. М.: 1978. C. 402-421.
45. Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы филос.герменевтики: Пер. с нем. М.: Прогресс, 1998. 704 с.
46. Гиршман М. М., Кузин С. В. Особенности авторской позиции и организация повествования в рассказе А. Битова "Солдат" // Вопросы русской литературы: Республиканский межведомственный научный сборник. Львов: Черновиц. гос. ун-т, 1977. Вып 1. С. 69-76.
47. Гринберг И. "А расти ему в небо..." // Литературная газета. 1965. 19 января (N 3). С. 4.
48. Гуковский Г.А. Реализм Гоголя. М.-Л.: Гослитиздат, 1959. 531 с.
49. Гусев В. Искусство, анализ, поиск // Дружба народов. 1973. N 5. С. 277-279.
50. Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Т. 1: Пер. с нем. М.: Дом интеллектуальной книги, 1999. 336 с.
51. Гуссерль Э. Картезианские размышления: Пер. с нем. СПб.: Наука; Ювента, 1998. 316 с.
52. Гуссерль Э. Логические исследования. Т. 2. Введение (Пер. с нем.) // Логос. 1997. N 9. С. 25-41.
53. Гуссерль Э. Логические исследования. Т. 2. Исследование первое (Пер. с нем.) // Логос. 1997. N 10. С. 5-64.
54. Гуссерль Э. Логические исследования. Катезианские размышления. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология. Кризис европейского человечества. Философия как строгая наука. Минск: Харвест; М.: АСТ, 2000. 752 с.
55. Гуссерль Э. Начало геометрии. Введение Жака Деррида: Пер. с фр. и нем. М.: Ad Marginem, 1996. 268 с.
56. Два мнения об одной книге [Сахаров Вс. Алхимия прозы; Марченко А. "Металлический вкус подлинности..."] // Литературная газета. 1973. 3 октября (N 40). С. 5.
57. Декарт Р. Рассуждение о методе // Декарт Р. Сочинения: В 2 т. М.: Мысль, 1989. Т. 1. С. 250-296.
58. Деррида Ж. Голос и феномен: Пер. с фр. СПб.: Алетейя, 1999. 208 с.
59. Деррида Ж. О грамматологии: Пер. с фр. М.: Ad Marginem, 2000. 512 с.
60. Деррида Ж. Письмо и различие: Пер. с фр. Спб.: Академический проект, 2000. 432 с.
61. Евдокимова С. Процесс художественного творчества и авторский текст // Автор и текст: Сб. статей. СПб.: Издательство С.-Петербургского университета, 1996. Вып 2. С. 9-24.
62. Ермилов В. Будем точными [О творчестве Андрея Битова. Отклик на статью В. Воеводина "Ответственность таланта"] // Лит. газета. 1964. 16 апреля. С. 4.
63. Ерофеев В. Памятник прошедшему времени // Октябрь. 1988. N 6. С. 203-204.
64. Женетт Ж. Повествовательный дискурс // Женетт Ж. Фигуры: В 2 т. М.: Издательство Сабашниковых, 1998. Т. 2. С. 60-281.
65. Золотусский И. Познание настоящего // Вопросы литературы. 1975. N 10. С. 3-37.
66. Иванов Вс.В. У // Иванов Вс.В. Возвращение Будды. Чудесные похождения портного Фокина. У. М.: Правда, 1991. С. 133-477.
67. Иванова Л. Расставание с детством // Москва. 1965. N 8. С. 200-202.
68. Иванова Л. Л. Шаг в сторону от общего потока: (герой и время в романе А. Битова "Пушкинский дом") // Проблема сознания и поведения человека в отчественной литературе. Мурманск: Мурман. гос. пед. ин-т, 1995. С. 74-91.
69. Иванова Н. Судьба и роль [О прозе А. Битова] // Дружба народов. 1988. N 3. С. 244-255.
70. Изер В. Акты вымысла, или что фиктивно в фикциональном тексте // Немецкое философское литературоведение наших дней: Антология: Пер. с нем. СПб.: Издательство С.-Петербургского университета, 2001. С. 186-216.
71. Iзер В. Процес читання: феноменологiчне наближення // Слово. Знак. Дискурс: Антологiя свiтовоi лiтературно-критичноi думки XX ст. / За редакцiею М. Зубрицькоi. Львiв: Лiтопис, 1996. С. 261-278.
72. Ингарден Р. Исследования по эстетике: Пер. с польск. М.: Изд-во иностр. лит-ры, 1962. 572 с.
73. Камянов В. Эвклиду эвклидово // Вопросы литературы. 1969. N 4. С. 26-47.
74. Кант И. Критика чистого разума: пер. с нем. М.: Мысль, 1994. 591 с.
75. Канчуков Е. Очки для зрения сейчас // Литературная Россия. 1988. 11 марта (N 10). С. 6.
76. Канчуков Е. Этюд об этюде // Литературная Россия. 1987. 29 мая (N 22). С. 17.
77. Карабчиевский Ю.А. Точка боли: О романе А. Битова "Пушкинский дом" //Новый мир. 1993. N 10. C. 218-234.
78. Кладо Н. "Особое состояние" героя // Литературная Россия. 1965. 5 февраля (N 6). С. 10-11.
79. Кладо Н. Пятьсот строк умиления // Литературная Россия. 1965. 20 августа (N 34). С. 15.
80. Кораблева Н.В. Интертекстуальность и интертекст: (роман А. Битова "Пушкинский дом" в зеркале постмодернизма) // Язык и культура: Третья междунар. конференция: Тез. докл.: В 3 т. К.: Укр. ин-т междунар. отношений Киев. ун-та им. Т. Шевченко, 1994. Т. 3. С. 239-240.
81. Кораблева Н.В. Теория литературы в романе А. Битова "Пушикинский дом". Природа прозы // Язык и культура. К.: Издательский дом Бураго, 2000. Вып. 1. Т. 4: А-К. С. 236-245.
82. Корман Б.О. Практикум по изучению художественного произведения. Ижевск, 1977. 72 с.
83. Кропотов С.Л. Экономика текста в неклассической философии искусства Ницше, Батая, Фуко, Деррида. Екатеринбург: Гуманитарный университет, 1999. 408 с.
84. Ксепма В.О. "По ту сторону лобной стенки": Конспект непроизнесенного диалога по поводу некоторых сочинений Андрея Георгиевича Битова // Лит. обозрение. 1989. N 3. С. 24-27. (Настоящее имя автора: А.М. Песков.)
85. Кубатьян Г. Наука путешествий и наука любви // Лит. Армения. 1970. N 6. С. 85-89.
86. Кузьмичев И. "В работы, в поисках пути" // Нева. 1987. N 5. С. 165-168.
87. Кузьмичев И. "Голос собственной природы..." // Нева. 1978. N 3. С. 187-192.
88. Курицын В. Битов сегодня: Число букв и количество зубов // Независимая газета. 1996. 8 авг. С. 7.
89. Курицын В. Великие мифы и скромные деконструкции // Октябрь. 1996. N 8. С. 171-180.
90. Курицын В. К ситуации постмодернизма // Нов. лит. обозрение. 1995. N 11. С. 197-223.
91. Курицын В. О некоторой попытке противостояния "авангардной парадигме" // Новое литературное обозрение. N 20. 1996. С. 319-330.
92. Курицын В. Отщепенец: Двадцать пять лет назад закончен роман "Пушкинский дом" // Литературная газета. 1988. 5 июня (N 23). C. 4.
93. Курицын В. Постмодернизм: новая первобытная культура // Новый мир. 1922. N 2. С. 225-232.
94. Курицын В. Русский литературный постмодернизм. М.: ОГИ, 2000. 288 с.
95. Курицын В. "Странный опыт", или Жизнь в музее: [Андрей Битов. Близкое ретро, или Комментарий к общеизвестному] // Урал. 1989. N 11. С. 184-186.
96. Кязимов Г. О непреложности добра: Психологизм современной прозы как средство самовыражения героя: На материале произведений А.Битова и Ю.Самедоглы // Лит. обозрение. 1990. N 5. С. 115-121.
97. Лавров В.А. Битов Андрей Георгиевич // Русские писатели, XX век. Библиографич. словарь: В 2 ч. / Под ред. Н.Н.Скатова. М.: Просвещение, 1998. Ч. 1: А-Л. С. 180-183.
98. Лавров В. Путешествие в мир простых истин. (Воспитание чувств) // Звезда. 1971. N 9. С. 201-209.
99. Лавров В. [А. Битов. Уроки Армении] // Звезда. 1970. N 7. С. 217-218.
100. Лавров В. А. Три романа Андрея Битова, или Воспоминания о современнике // Нева. 1997. N 5. С. 185-195.
101. Ланщиков А. От литературных фикций к литературе действительности // Москва. 1969. N 3. С. 209-216.
102. Латынина А. Дуэль на музейных пистолетах // Литературная газета. 1988. 27 января (N 4). С. 4.
103. Левин Ю.И., Сегал Д.М., Тименчик Р.Д., Топоров В.Н., Цивьян Т.В. Русская семантическая поэтика как потенциальная парадигма // Russian Literature. 1974/75. N 7.
104. Леонов Л.М. Собр. соч.: В 10 т. Т. 3: Вор. М.: Худ. лит., 1982. 614 с.
105. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна: Пер. с фр. М.: Институт экспериментальной социологии; Спб.: Алетейя, 1998. 160 с.
106. Лиотар Ж.-Ф. Феноменология: Пер. с англ. СПб.: Лаборатория метафизических исследований философского факультета СПбГУ; Алетейя, 2001. 160 с.
107. Липовецкий М. Закон крутизны // Вопросы литературы. 1991. N 11/12. С. 3-36.
108. Липовецкий М. Разгром музея // Новое литературное обозрение. 1995. N 11. С. 230-244.
109. Лисицкий С. Стыдливая невинность // Журналист. 1969. N 2. С. 58-60.
110. Лотман Ю.М. Структура художественного текста // Лотман Ю.М. Об искусстве. -СПб.: Искусство СПБ, 1998. С. 14-285.
111. Лотман Ю.М. Текст в тексте // Ученые зап. Тартуского гос. ун-та. 1981. Вып. 567. С. 3-18.
112. Лотман Ю.М. Условность в искусстве // Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. Таллинн: Александра, 1992-193. Т. 3. С. 376-379.
113. Мамаев К. Отмычки для дома // Урал. 1990. N 11. С. 87-99.
114. Мамардашвили М.К. Введение в философию // Мамардашвили М. К. Необходимость себя: Лекции. Статьи. Философские заметки. М.: Лабиринт, 1996. С. 5-154.
115. Мамардашвили М.К. Картезианские размышления. М.: Издательская группа "Прогресс"; "Культура", 1993. 352 с.
116. Мамардашвили М.К. Классический и неклассический идеалы рациональности. М.: Лабиринт, 1996. 90 с.
117. Мамардашвили М.К. Литературная критика как акт чтения // Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. М.: Издательская группа "Прогресс", 1992. С. 155-162.
118. Мамардашвили М.К. О возможном метаописании сознания // Мамардашвили М. К. Необходимость себя: Лекции. Статьи. Философские заметки. М.: Лабиринт, 1996. С. 250-262.
119. Мамардашвили М.К. О сознании // Мамардашвили М.К. Необходимость себя: Лекции. Статьи. Философские заметки. М.: Лабиринт, 1996. С. 214-229.
120. Мамардашвили М.К. Психологическая топология пути. СПб.: Издательство Русского Христианского гуманитарного института; Журнал "Нева", 1997. 572 с.
121. Мамардашвили М.К. Сознание как философская проблема // Мамардашвили М.К. Необходимость себя: Лекции. Статьи. Философские заметки. М.: Лабиринт, 1996. С. 263-284.
122. Мамардашвили М.К. Феноменология сопутствующий момент всякой философии // Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. М.: Издательская группа "Прогресс", 1992. С. 100-107.
123. Мамардашвили М.К., Пятигорский А.М. Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке. М.: Школа "Языки русской культуры", 1997. 224 с.
124. Ман П. де. Аллегории чтения: Фигуральный язык Руссо, Ницше, Рильке и Пруста: Пер. с англ. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1999. 368 с.
125. Мандельштам О.Э. Собрание сочинений: В 4 т. М.: Терра, 1991. Т. 2: Проза. 730 с.
126. Мароши В.В. Автор как герой в романе А. Битова "Пушкинский дом" // Дискурс. Новосибирск, 1997. N 3/4. С. 79-81.
127. Марченко А. [А. Битов. Аптекарский остров] // Юность. 1969. N 8. С. 76-77.
128. Медарич М. Автобиография / Автобиографизм // Автоинтерпретация: Сб. статей. СПб.: Изд-во С.-Петербургского университета, 1998. С. 5-32.
129. Мережинская А.Ю. Художественная парадигма переходной эпохи. Русская проза 80-90-х годов ХХ века: Монография. К.: ИПЦ "Киевский университет", 2001. 433 с.
130. Мерло-Понти М. О феноменологии языка // Мерло-Понти М. В защиту философии: Пер. с фр. М.: Издательство гуманитарной литературы, 1996. С. 48-64.
131. Мерло-Понти М. Феноменология восприятия: Пер. с фр. СПб.: Ювента; Наука, 1999. 607 с.
132. Митин Г. Прощание с детством // Смена. 1965. N 12. С. 18-19.
133. Мнение читателей // Литературная газета. 1975. 26 февраля (N 9). С. 4.
134. Мораняк Н. (Авто)тематизация как форма осуществления текста-кода и экспериментальные жанры // Автоинтерпретация: Сб. статей. СПб.: Изд-во С.-Петербургского университета, 1998. С. 176-186.
135. Мотяшов И. Ответственность художника // Вопросы литературы. 1968. N 12. С. 3-32.
136. Муравьев В.С. Эссе // Литературный энциклопедический словарь. М., 1987. С. 516.
137. Мурашов Ю. Восстание голоса против письма. О диалогизме Бахтина // Новое литературное обозрение. N 16. 1995. С. 24-31.
138. Набоков В.В. Дар // Набоков В.В. Собрание сочинений: В 4 т. М.: Правда, 1990. Т. 3. С. 5-330.
139. Немзер А. В поисках жизни // Урал. 1988. N 9. С. 170-172.
140. Ницше Ф. Сочинения: В 2 т.: Пер. с нем. М.: Мысль, 1990. Т. 1: Литературные памятники. 899 с.
141. Ницше Ф. Сочинения: В 2 т.: Пер. с нем. М.: Мысль, 1990. Т. 2.
142. Новиков В. Тайная свобода // Знамя. 1988. Кн. 3. С. 229-231.
143. Обухова Л. Наедине с героем // Литературная газета. 1975. 26 февраля (N 9). С. 4.
144. Олеша Ю.К. Ни дня без строчки // Олеша Ю. К. Избранное. Свердловск: Изд-во Урал. ун-та, 1988. С. 187-434.
145. Ораич Толич Д. Автореференциальность как форма метатекстуальности // Автоинтерпретация: Сб. статей. СПб.: Изд-во С.-Петербургского университета, 1998. С. 187-193.
146. Остин Д. Избранное: пер. с англ. М.: Идея-Пресс, Дом интеллектуальной книги, 1999. 332 с.
147. От вашего стола нашему столу [Подпись Т. Б.] // Книжное обозрение. 1995 . 31 октября (N 44). С. 13.
148. Пастернак Б.Л. Собрание сочинений: В 5 т. М.: Худож. лит., 1990. Т. 3: Доктор Живаго. 734 с.
149. Плоткин Л. Размышления в пути // Звезда. 1977. N 4. С. 217-219.
150. Прехтль П. Введение в феноменологию Гуссерля. Томск: Водолей, 1999. 96 с.
151. Рикер П. Время и рассказ: Пер. с фр. М.; СПб.: Университетская книга, 1998. Т. 1: Интрига и исторический рассказ. 313 с.
152. Рикер П. Время и рассказ: Пер. с фр. М.; СПб.: Университетская книга, 2000. Т. 2: Конфигурация в вымышленном рассказе. 224 с.
153. Рикер П. Повествовательная идентичность. В кн.: Рикер П. Герменевтика. Этика. Политика. М.: АО "Ками", Изд. центр "Академия", 1995. С. 19-37.
154. Роднянская И. К началу детской души. [А. Битов. Воскресный день] // Дет. лит. 1988. N 2. С. 19-22.
155. Роднянская И.Б. Образ и роль // Роднянская И.Б. Художник в поисках истины. М.: Современник, 1989. С. 69-99.
156. Руденко Ю.К. Роман Н.Г.Чернышевского "Что делать?" Эстетическое своеобразие и художественный метод. Л.: Изд-во ЛГУ, 1979. 80 с.
157. Сартр Ж.-П. Воображаемое: Феноменологическая психология воображения: Пер. с фр. СПб.: Наука, 2001. 320 с.
158. Сартр Ж.-П. Что такое литература? / Пер. с фр. СПб.: Алете