Хронотоп романа Андрея Платонова «Чевенгур» в контексте русской эпической традиции

Короткий опис

Национальная Академия наук Украины
Институт литературы им. Т.Г.Шевченко

На правах рукописи

Филенко Оксана Николаевна

УДК 821.161.1:82-31 Платонов

Хронотоп романа Андрея Платонова «Чевенгур»
в контексте русской эпической традиции

10.01.02 русская литература

Диссертация на соискание научной степени кандидата филологических наук

Научный руководитель:
Мазепа Наталья Ростиславовна,
доктор филологических наук, профессор

Киев 2006

СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ . 1
ГЛАВА 1. Хронотоп романа «Чевенгур» в литературоведении 8
Выводы к главе 1 . 23
ГЛАВА 2. Национально своеобразные черты хронотопа в русской литературе. (Теоретико-методологическая основа исследования)24
2.1. Своеобразие пространства и времени художественной литературы 24
2.2. Русские национальные особенности хронотопа. Русский человек во времени-пространстве 26
2.3. Эпическая традиция . 31
2.4. Хронотоп и интертекстуальность 34
Выводы к главе 2 .. 37
ГЛАВА 3. Начало русского хронотопа (хронотоп древнерусской литературы и «Чевенгур» Платонова) 39
3.1. Одновременное существование прошлого, настоящего и будущего . 39
3.2. Основное время время вечности, состояние вне времени 41
3.3. Обратный ход времени 43
3.4. Неточность в измерении времени. Относительность измерения 44
3.5. Время аграрное, сеньориальное, религиозное .. 46
3.6. Средневековая география. Соединение земного и небесного. Рай и ад. Земли чистые и нечистые .. 47
3.7. Путешествия и путешественники .. 50
3.8. Канон и его нарушение в литературе и искусстве 55
3.9. Хронотоп волшебной сказки и летописи как основа хронотопа «Чевенгура» .. 58
3.10. Хронотоп древнерусской пародии и «Чевенгур» 60
Выводы к главе 3 . 67
ГЛАВА 4. От хронотопа «летописного» к хронотопу историческому и мифологическому. («Чевенгур» Платонова и художественно-историческое мышление Пушкина) . 69
4.1. От хронотопа летописного к историческому . 69
4.2. От хронотопа исторического к мифологическому .... 72
4.3. Движение и покой как способы выражения стихии и порядка. Стремление согласовать движение с покоем в русской литературе 73
4.4. Авторский миф об истории вместо истории .. 76
4.5. Герои-созерцатели как отражение мифологического сознания авторов 79
4.6. Разрушение мифологического сознания 81
4.7. Миф, который остается 83
Выводы к главе 4 . 85
ГЛАВА 5. Мифологический хронотоп у Гоголя и в «Чевенгуре» Платонова. Поиск умиротворения в мире .. 87
5.1. Хронотоп как проблема в творчестве Гоголя и Платонова .. 87
5.2. «Вечера на хуторе близ Диканьки». Постановка проблемы хронотопа . 88
5.3. Что за мир в «Миргороде» .. 93
5.4. Умиротворение как покой. «Старосветские помещики» . 94
5.5. Умиротворение как братство. «Тарас Бульба» . 97
5.6. Умиротворение как заполнение пустоты. «Вий» . 99
5.7. Умиротворение как рутина. Пространство и время, перед которыми мы бессильны. «Повесть о том, как поссорились» .. 103
5.8. Движение как преодоление пространства и времени . 105
5.9. О точке зрения .... 109
5.10. Хронотоп поместья .. 110
5.11. «Онемела мысль перед твоим пространством. Что пророчит сей необъятный простор?» 113
Выводы к главе 5 ... 115
ГЛАВА 6. Псевдохронотоп псевдоистории. (Псевдоисторизм «Истории одного города» и мифологизм «Чевенгура») .. 117
6.1. Псевдолетопись и псевдоистория . 117
6.2. Хронотоп, обреченный на гибель . 119
6.3. Что есть конец для обывателя? . 123
6.4. Кто начальник, кто дурак (поглощение мира хаосом) 126
6.5. Преобразование хронотопа 127
6.6. Коммунизм как овладение хронотопом 129
6.7. Разница между столкновением стихий и их преобразованием. Возрождение пушкинского человека 133
Выводы к главе 6 . 134
ГЛАВА 7. Хронотопы степи и сада как хронотопы России переломных эпох. («Чевенгур» Платонова, «Степь» и «Вишневый сад» Чехова) .. 136
7.1. Степь и сад как принципы организаци пространства и времени в творчестве Чехова и Платонова .. 136
7.2. Имение и неимение как способы обладания пространством . 144
7.3. Бытие и имение как способы существования человека в хронотопе. Способы заполнения бытия .. 147
7.4. Россия степь или Россия сад? Выбор хронотопа как выбор судьбы .. 149
Выводы к главе 7 . 150
ГЛАВА 8. Эсхатологический конец русского хронотопа .. 152
8.1. «Чевенгур» в ряду антиутопий . 152
8.2. Пространство антиутопии 155
8.3. Характер движения в антиутопии 155
8.4. Время антиутопии . 156
8.5. Зачем антиутопии нужна душа? 158
8.6. Душа и разум .. 159
8.7. Опустошение и заполнение .. 161
8.8. Смена мифологии .. 162
8.9. Тайна пространства 164
8.10. Тайна времени .. 165
8.11. Эсхатологическое ожидание и надежда воскресения .. 166
8.12. Русская повествовательная традиция в антиутопиях Платонова и Замятина .168
Выводы к главе 8 ... 171
ВЫВОДЫ .. 174
БИБЛИОГРАФИЯ ..187

ВВЕДЕНИЕ
«Чевенгур» Андрея Платонова один из самых загадочных русских текстов. В силу своей сложной творческой судьбы роман Платонова оказался вне контекста восприятия своей эпохи, но пережил ее и остался в искусстве не просто одним из ее символов, но неким связующим звеном, благодаря которому не прервалась связь времен и обеспечивается существование русской классической литературной традиции.
Таким парадоксальным образом «Чевенгур» Андрея Платонова более явно, нежели многие другие русские литературные произведения 20-х годов ХХ столетия, обнаруживает перед современным читателем те фундаментальные проблемы восприятия, которые суммарно могут быть обозначены как проблема «памяти текста». Как указывал Ю.М.Лотман, «сумма контекстов, в которых данный текст приобретает осмысленность и которые определенным образом как бы инкорпорированы в нем, может быть названа памятью текста. Это создаваемое текстом вокруг себя смысловое пространство вступает в определенные соотношения с культурной памятью (традицией), отложившейся в сознании аудитории. В результате текст вновь обретает семиотическую жизнь». [73, с.21-22]
Разумеется, если бы кто-нибудь захотел последовательно изложить историю «обретения семиотической жизни» романом Платонова, то ему следовало бы «начать с конца», а именно с выявления и определения глубинных связей «Чевенгура» со всем тем противоречивым комплексом ощущений, который вмещается в понятие «советской эпохи». Как точно заметила американская исследовательница творчества Платонова О.Меерзон, «обычно те, кто рассуждает о советском образе мыслей, считают, что по крайней мере на то время, пока они о нем рассуждают, они ему не подвержены. Платонов же показывает нам этот образ мыслей изнутри» [78, с.67]. Вот почему «так трудно понять, «что хотел сказать» Платонов тем или иным своим произведением и чего он на самом деле «хочет» от нас: мы-то сами всегда ли знаем, чего «на самом деле» хотим?..» [46, с.25].
Однако если бы автор «Чевенгура» только лишь «показывал нам изнутри», пусть даже на очень большой глубине, некий «советский образ мыслей», он, по прошествии стольких лет, остался бы важным историко-социологическим документом, но утратил бы обаяние художественной тайны. На деле же все наоборот: чем дальше уходит от нас та эпоха, о которой написан «Чевенгур», и та, в которую он написан, тем шире становится его читательская аудитория, глубже и многограннее его литературно-критические оценки, посвященные ему историко-литературные исследования и даже целые теории, построенные на анализе одного этого произведения. Подобно многим русским классическим текстам XIX ХХ вв., «Чевенгур» при жизни его автора не только не был издан, но и не был дописан в задуманном автором виде. Поэтому решающее слово в обсуждении «контекстов понимания» такого текста, разумеется, принадлежит текстологам, изучающим текст в авторской рукописи. Но, в ожидании готовящегося ныне академического издания и академических комментариев к этому изданию (которые, несомненно, качественно расширят «контексты понимания»), можно и нужно говорить и о более широком контексте прочтения «Чевенгура» контексте национальной эпической традиции.
Под эпической (повествовательной) традицией мы здесь и далее будем понимать способ повествования, характерный для определенной нации в целом и отраженный, во-первых, в языке (система времен, система отражения пространственных и пространственно-временных соотношений, лексические нюансы в употреблении, например, дейктических и т.п. слов) и, во-вторых, в художественной литературе этой нации, явленный в системе идей, понятий, образов. Повествовательная традиция в литературе возникает (или осознается) тогда, когда появляется потребность в последовательном изложении национального «первомифа»: напр., для античной литературы с «Илиады» и «Одиссеи», а для древнерусской с «Повести временных лет».
В современном платоноведении много сделано для понимания той «суммы контекстов» «Чевенгура», которая дает представление о «памяти текста». Достаточно лишь взглянуть на оглавления пяти сборников «Страна философов Андрея Платонова», которые в течение предшествующего десятилетия были изданы в ИМЛИ, чтобы по достоинству оценить весь спектр затронутых проблем. Однако еще и задолго до того, как начался «массовый приток» в платоноведение, в отдельных работах М.Геллера, В.Чалмаева, Н.Корниенко, Е.Яблокова и др. уже была поставлена проблема «Чевенгура» как главного творения Андрея Платонова, задуманного им как некий обобщенный эпический рассказ о том, что произошло с нацией в целом, причем в связи с ее вековечными чаяниями и заветными мечтаниями. При этом целая и хорошо разработанная «ветвь» платоноведческих исследований посвящена проблемам художественного хронотопа «Чевенгура» (подробный обзор этих исследований представлен в первой главе предлагаемой диссертации). Сравнительный анализ хронотопических характеристик «Чевенгура» и других «ключевых» произведений мировой литературы ХХ столетия был предпринят и в современной компаративистике прежде всего, в работах А.В.Кебы. Однако специального исследования хронотопа романа Андрея Платонова «Чевенгур» в контексте русской эпической традиции до сих пор не существовало.
Актуальность темы предлагаемой диссертации как раз и обусловлена тем, что в ней впервые предпринята попытка исследования и систематизации хронотопических характеристик художественного мира романа Андрея Платонова «Чевенгур» в свете принадлежности этого мира в целом к национальной эпической традиции.
Связь работы с научными программами, планами, темами. Диссертация выполнена в отделе мировой литературы Института литературы им. Т.Г.Шевченко НАНУ и связана с плановой темой «Очерки истории литературы зарубежных стран ХХ века» (государственный регистрационный номер 0102U007096). Разработка данной плановой темы имеет своей целью очертить основные параметры развития литературного процесса прошлого столетия. «Чевенгур» Андрея Платонова, бесспорно, не только является одним из главных произведений русской литературы ХХ века, но и сыграл в ней важную эволюционную роль, исследованию которой, на материале эволюции художественного хронотопа, и посвящена данная диссертация.
Целью диссертационного исследования является изучение основных структурных параметров художественного хронотопа романа Андрея Платонова «Чевенгур» и закономерностей его функционирования в контексте русской эпической традиции.
Поставленная цель предполагает решение следующих задач:
- изучение и обобщение современных научных (философских, лингвистических, лингвокультурологических и литературоведческих) представлений о русских национальных особенностях понимания ключевых категорий времени и пространства;
- прослеживание «в большом времени» (термин М.Бахтина), т.е. от начала древнерусского летописания в Х в. до конца «русской утопии» в ХХ в., основных этапов эволюции «национального способа рассказывания», в том числе развертывания летописно-повествовательного или художественно-мифологического сюжета в рамках «единого национального хронотопа»;
- последовательное сопоставление хронотопических характеристик романа «Чевенгур» с «этапными» (с точки зрения эволюции эпической традиции) произведениями русской повествовательной литературы;
- выявление (по ходу сопоставления) структурообразующих элементов художественного пространства-времени в романе «Чевенгур»: как традиционных, общих для русской эпической традиции, так и индивидуальных, новаторских хронотопических характеристик романа Андрея Платонова.
В соответствии с избранным направлением диссертационного исследования его объектом является становление и развитие национально-своеобразных хронотопических характеристик в рамках эволюции русской эпической традиции в ее «ключевых», «этапных» точках (хронотоп древнерусской литературы, эпических произведений Пушкина, Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Чехова и антиутопии ХХ в.). А предметом диссертации, сквозь призму которого и рассматривается данный объект, является художественный хронотоп романа «Чевенгур» как один из структуро- и контекстообразующих элементов романа Андрея Платонова, ответственных за «память текста».
Методы исследования. Основные методологические категории, используемые в диссертации и в качестве готовых концептов, и в качестве объектов анализа, миф, хронотоп, диалог, традиция, произведение, текст, контекст употребляются в том значении, в котором они получили развитие еще в работах классиков литературоведения ХХ века М.Бахтина, Ю.Лотмана, Р.Барта. Теоретико-методологическую основу исследования составляют, прежде всего, теории и методы традиционного (для этого круга исследователей и связанных с ними научных школ) анализа поэтики и мифопоэтики художественного пространства и времени и лишь отчасти и со специальными оговорками методы исследования интертекстуальности (Ю.Кристевой и др.), а также всей той широкой суммы методологий, которую включает в себя литературоведческая компаративистика. Так, в отличие от традиционной компаративистики, объяснявшей совпадения в двух текстах двух авторов либо «типологически» (совпадение внешних условий развития литературы, ее общественных функций, целей, задач), либо «генетически» («влияния»), а также новейших компаративистических исследований, авторы которых все более склонны сводить все многообразие контекстуальных отношений литературы ХХ века к «интертекстуальной игре» в духе постмодернизма, исследователь, учитывающий эпическую традицию, призван показать эти совпадения (если речь идет об авторах и текстах, связанных ярко выраженной национальной преемственностью) как результат одновременно и объективной невозможности выйти за рамки «национального способа рассказывания», в том числе развертывания сюжета в рамках «единого национального хронотопа», и, так сказать, «добровольной», субъективной ориентации автора на эволюционно «сильного» предшественника (термин М.Ямпольского), причем с единственной художественной целью стать подобной ему эволюционной силой, стать следующим «летописцем» в непрерывной цепи передачи «национального мифа».
Научная новизна полученных результатов. В данной диссертационной работе впервые в платоноведении предпринято систематическое историко-литературное изучение основных структурных параметров художественного хронотопа романа «Чевенгур» и закономерностей его функционирования в контексте русской эпической традиции в целом, с попутным выявлением ее инвариантных элементов. Такой подход к главному платоновскому творению помогает выявить целый ряд сущностных элементов для понимания его художественного содержания.
Уже самое предварительное изучение основных хронотопических характеристик «Чевенгура» в свете современных лингвокультурологических представлений о русских национальных особенностях понимания ключевых категорий времени и пространства подтвердило основательность часто высказываемых, но до сих пор систематически не доказанных суждений об особой «русскости» главного произведения Андрея Платонова. Проследив «в большом времени» основные этапы эволюции русской эпической традиции как «национального способа рассказывания», в том числе развертывания летописно-повествовательного или художественно-мифологического сюжета в рамках «единого национального хронотопа», можно судить о том, каким образом и по каким причинам целый ряд элементов национальной эпической традиции, в том числе структурообразующих элементов хронотопа, практически не подвергшись воздействию времени, пришли из средневековья в век ХХ. Именно в «Чевенгуре» Андрея Платонова все эти элементы наличествуют в силу не только объективной невозможности выйти за рамки «национального способа рассказывания», но и субъективной ориентации автора на безошибочно им выделяемые эволюционно «сильные», «этапные» произведения, составляющие основу развития национальной эпической традиции. Изучение хронотопа «Чевенгура» в свете русской эпической традиции подводит к пониманию его романной жанровой структуры. С того самого момента с пушкинского момента эволюции эпической традиции, когда к «мифологическому» в ней подключается «историческое», русская эпическая традиция уже дальше развивается как диалог, т.е. входит в сферу по самой своей природе диалогического жанра романа. В этом смысле изначально «романны»: повести Пушкина и Гоголя, включенные в традицию «рассказывания национального мифа» («Медный всадник» и «Капитанская дочка»; повести «Вечеров» и «Миргорода»); неудавшаяся (именно в силу «романической» установки на диалог «мифического» и «исторического») эпопея («поэма») «Мертвые души»; «не историческая, а просто сатира» (по определению самого Щедрина) «История одного города» («не историческая», потому что еще и в диалоге «мифологическая»); рассказы, повести и «драматические романы» Чехова; роман-антиутиопия Замятина «Мы»; наконец, сам «Чевенгур» Платонова с его изначальной установкой не на эпопейную, т.е. заданно-монологическую, а на романную, т.е. экспериментально-диалогическую жанровую структуру, без самодовлеющей авторской идеи. Тем же самым можно объяснить и принципиальную не-ориентированность пространственно-временных параметров «Чевенгура» на такие эпопейные миры русской литературы, как Петербург Достоевского, «русская провинция» «Братьев Карамазовых», хронотоп «Войны и мира» Л.Толстого. И отсюда же ясно, почему никогда не удаются сопоставления «Чевенгура» с эпопейными произведениями современников Платонова «как будто о том же» о гражданской войне (с «Тихим Доном» Шолохова или «Хождениями по мукам» А.Толстого).
Практическое значение полученных результатов. Материалы и результаты диссертационного исследования могут быть использованы для будущих исследований национального своеобразия и художественной эволюции пространства и времени в русской литературе; для монографических исследований художественного мира романа Андрея Платонова «Чевенгур»; в общих и специальных вузовских курсах по истории русской литературы ХХ века, а также в школьной практике.
Апробация результатов диссертации состоялась на таких конференциях: Международная научная конференция «Гоголь и славянский мир» (Нежин, 1997), VI Международная конференция «Язык и культура» (Киев, 1997), Международная научная конференция «А.С.Пушкин: филологическте и культурологические проблемы изучения» (Донецк, 1998), VIII Международная конференция «Язык и культура» (Киев, 1999), Международные Чеховские чтения в Ялте (Ялта, 2003), VI Международная научная Платоновская конференция «Чевенгур: контексты изучения и понимания». Материалы, отражающие основные положения диссертации, опубликованы в пяти статьях, четыре из которых помещены в специальных изданиях.

Список літератури

ВЫВОДЫ

1. В современном платоноведении много сделано для понимания «суммы контекстов» «Чевенгура», в том числе и в связи с проблемами его художественного хронотопа. Сопоставления романа Платонова с художественными пространственно-временными мирами предшественников и современников также довольно многочисленны. Однако специального исследования хронотопа романа Андрея Платонова «Чевенгур» в контексте русской эпической традиции в целом до сих пор не существовало.
2. Теоретико-методологическую основу исследования хронотопа романа Андрея Платонова «Чевенгур» в контексте русской эпической традиции составили, прежде всего, теории и методы традиционного анализа поэтики и мифопоэтики художественного пространства и времени и лишь отчасти и со специальными оговорками методы исследования интертекстуальности. В отличие от традиционной компаративистики, объяснявшей совпадения в двух текстах двух авторов либо «типологически» (совпадение внешних условий развития литературы, ее общественных функций, целей, задач), либо «генетически» («влияния»), равно как и от современной компаративистики с ее модой на игровую «интертекстуальность», метод учета эпической традиции позволил показать эти совпадения (у Платонова и его предшественников авторов, которые на разных стадиях складывания «национального мифа» попытались его «рассказать») как результат одновременно и объективной невозможности выйти за рамки «национального способа рассказывания», в том числе развертывания сюжета в рамках «единого национального хронотопа», и, так сказать, «добровольной», субъективной ориентации автора на эволюционно «сильного» предшественника, причем с единственной художественной целью стать подобной ему эволюционной силой, стать следующим «летописцем» в непрерывной цепи передачи «национального мифа».
3. В современном платоноведении не существует общепринятых мнений по фундаментальным вопросам, касающимся романа «Чевенгур»: жанр, философская основа, литературные влияния, трактовка образов, идея и т.п. На основании некоторых наблюдений по поводу древнерусской эпической традиции в «Чевенгуре» можно высказать некоторые предположения по этим спорным проблемам.
Повествовательная традиция Древней Руси типологически совпала со многими чертами западной средневековой повествовательной традиции, которая основывалась на традиции еще античной. В частности, следующие черты хронотопа, присущие средневековой традиции в целом (однако некоторые из них в специфически древнерусских модификациях), нашли воплощение в романе «Чевенгур». Особенности времени: одновременное существование в сознании человека прошлого, настоящего и будущего, движение времени, воплощенное в передаче власти (или веры для древнерусской литературы) с Запада на Восток; восприятие настоящего как аналогии прошлого как в истории в целом, так и в личной жизни; движение времени воспринимается как перемещение по географическому пространству, у героев «Чевенгура» как путешествие, что вполне соответствует восприятию средневековым человеком паломничества; вечность мерило важного и неважного в жизни человека, только она имеет значение и является основным временем, которому подчинены прошлое, настоящее и будущее (герои «Чевенгура» просто отказываются от присущего человеку течения времени и устраивают себе в Чевенгуре вечность, но, тем не менее, преодолеть время им не удается); средневековый человек воспринимал время как существующее объективно и независимо от человека, неподвластное человеку, поэтому и движение времени для средневекового человека было не от прошлого к будущему, а от начала мира к концу (для героев романа «Чевенгур» время движется обратно жизни, то есть свое будущее они ищут в прошлом в детстве и в первобытной жизни); средневековый человек не знал точного времени, как и герои романа «Чевенгур», которые и живут по своему времени. Особенности пространства: пространство для средневекового сознания простиралось до небес и наоборот небеса могли сойти на землю. На земле можно было посетить рай и ад (коммунисты в «Чевенгуре», несомненно, устраивают рай на земле, который для некоторых оказывается адом); местом перехода на небеса с земли для западного человека становится лес, а для русского (еще из традиций фольклора и девнерусской литературы) степь; средневековой литературе свойственно представление о географии как о землях чистых и нечистых, что в большей степени это свойственно древнерусской литературе, чем западной (коммунисты Чевенгура руководствуются этим древнерусским представлением и «чистотой» и «нечистотой» мотивируют приглашение в Чевенгур пролетариев и прочих и изгнание буржуев); основой идеи Чевенгура являются две средневековых идеи: христианская идея тысячелетнего царства на земле и народная утопия.
Средневековое странничество, тяга к путешествиям отражено в романе «Чевенгур» как идея о достижении счастливой жизни (коммунизма) благодаря движению. Как путешествие мыслится в романе «Чевенгур» смерть, что вполне соответствует средневековым представлениям.
Портреты, образы, действия героев романа «Чевенгур», их перемещения в пространстве напоминают портреты, образы, действия, изображенные на древнерусских миниатюрах, что позволяет сделать вывод об использовании канона, подобного канону древнерусской литературы. В романе можно обнаружить черты летописного канона (особенно во второй части), житийного, паломнического. Свойства этих древнерусских жанров так или иначе повлияли на роман «Чевенгур». Хронотоп романа Платонова очень близок к хронотопу как паломничества, так и летописи, а хронотопы этих жанров, в свою очередь, основываются на фольклорном хронотопе волшебной сказки, которому свойственна точка зрения с высоты птичьего полета. Это точка зрения, предлагаемая читателю «Чевенгура» в первой части романа, во второй части хронотоп становится похожим на сон, сказку.
Такой хронотоп второй части романа «Чевенгур» можно соотнести с хронотопом древнерусской пародии. Ее черты, свойственные карнавальному средневековому сознанию, можно коротко охарактеризовать как создание антимира со своими антигероями. Тогда их паломничество можно считать антипаломничеством в неупорядоченный мир, противоположный официальному. Антимир «Чевенгура» в основном имеет те же приметы, что и антимир древнерусской пародии и вообще средневековый карнавальный мир.
Роман «Чевенгур» необыкновенное явление литературы, потому что он раскрывает для читателя механизмы возникновения и умирания определенного мировоззрения человека начала ХХ века, сходного с мировоззрением средневекового человека. Сходство это типологическое, основанное на сходстве социальных условий в России ХХ века и средневековой Руси. Древнерусская пародия не имела сатирического начала, потом оно выделилось в ней и погибло, потому что антимир, который следовало сатирически обличать, стал неотделим от официального мира. Такой же механизм умирания сатирического начала показан в «Чевенгуре».
4. Пушкин открыл и утвердил в историософской эпической художественной литературе новую точку зрения: не «летописную», господствовавшую прежде и рассматривавшую события и героев с некоторого отдаления, отстраненно, а историческую, позволявшую максимально приблизиться к изображаемому. Герои такой, условно говоря, исторической литературы оказываются способными не просто быть участниками истории, действуя в рамках канона, но разрывать всяческие каноны, что приводит к бунту, хаосу, беспорядку, преобразованию пространства и времени.
Создав героя-бунтаря, Пушкин сам пугается возможных исторических последствий деятельности такого человека. Исторический хронотоп представляется ему стихийно, беспорядочно изменяемым. И он находит выход в изображении героев-преобразователей, подобных Петру. Исторический хронотоп Петербурга он подменяет мифологическим хронотопом «Петербургской повести». В этой пушкинской логике исток романа Платонова «Чевенгур». Сохранив некоторые черты хронотопа древнерусской литературы (жития, хожения, летописи), Платонов обращается к хронотопу мифологическому, созданному героем-демиургом. Хронотоп России сводится к мифологическому хронотопу Чевенгура.
Платонов вслед за Пушкиным изобретает особый способ одновременно быть и творцом мифа своего произведения, и его героем, и наблюдателем, вводя прямо в текст подсознательное. Это дает возможность быть вне хронотопа и одновременно в нем. Эта точка зрения несколько напоминает летописную: тем, что приподнимает зрителя над событиями, открывая бесконечные просторы и приобщая к вечности, но для него также преодолим внутренний мир.
Писательская честность Пушкина и Платонова не позволяет им погрешить против правды жизни: согласовать движение с покоем, упорядочить хронотоп и обуздать внутренний мир если и возможно, то лишь на короткое время. Мифологический хронотоп, построенный героями, подвержен разрушению так же, как и авторский. Да и сам человек как хронотоп подвержен разрушению. Но надежда писателей надежда на человечность маленького человека в большом историческом хронотопе делает их произведения такими жизненными и оптимистичными.
5. Творчество Гоголя повлияло на хронотоп всей последующей русской литературы, он создал пространственно-временные модели, которые активно и, по-видимому, вполне сознательно использовал Платонов. В их творчестве выявляются одни и те же принципы организации хронотопа, в основе которых, видимо, вненациональные архетипы (что говорит о романтическом начале) и типичные сходные герои в типичных сходных обстоятельствах (что говорит о начале реалистическом).
В «Вечерах» Гоголь создал пространственно-временную модель, продолжающую древнерусскую эпическую традицию и характеризующуюся такими особенностями, как деление пространства на ограниченное бытовое и безграничное фантастическое, взгляд на события с высоты и движущийся наблюдатель. Эта модель присуща дальнейшему творчеству Гоголя и заимствована многими русскими писателями, в том числе и Платоновым в «Чевенгуре».
Определенные пространственно-временные оппозиции живое-мертвое, земля-небо-вода, движение-неподвижность, мотив отражения и воды как промежуточного вещества между жизнью и смертью можно считать в творчестве Платонова, как и Гоголя, фольклорными элементами, основанием которых являются древние архетипы. Гоголь и Платонов писатели онтологические, глубинные идеи их произведений поиск гармонии, заполнение внутренней пустоты. Эти проблемы они решают сходным образом, причем, возможно, Платонов прямо заимствует у Гоголя образы и художественные решения проблем.
Проблему заполнения внутренней пустоты Гоголь системно осмысливает в сборнике «Миргород», она присуща также героям Платонова и имеет пространственно-временную основу. Это заполнение внутренней пустоты едой, вещами, создание ограниченного пространства для бытия, идеями; сближение с товарищами до полной потери промежутка между людьми; осознание пустоты внутри себя и нежелание заполнять ее чем-то недостойным с точки зрения героя; умиротворение в борьбе с пространством и временем, которые нас поглощают, в борьбе с рутиной, которая разрушает сокровенную идею, несущую умиротворение.
В «Чевенгуре» и «Мертвых душах» есть общий пространственный принцип, организующий их, дорога. Это важный структурный элемент со своим хронотопом, связывающий остальные точки пространства произведения как сюжетно, так и по структуре. Центральным хронотопом и «Миргорода», и «Мертвых душ» является поместье, и это не случайно. Этот принцип полностью сохраняется в Чевенгуре, с той только разницей, что старые чевенгурцы живут каждый в своем поместье, а чевенгурские коммунисты превращают город в одно поместье. Чевенгурское «поместье» наделено многими необычными чертами поместий героев Гоголя. Эти черты так разнообразны, что можно говорить о прямом заимствовании пространственно-временных идей Платоновым из «Мертвых душ».
Власть над временем и пространством, которой жаждут герои Гоголя и Платонова, требует летописной точки зрения на события, отстраненной в пространстве и времени. Чтобы приобрести власть над хронотопом, надо самому быть вне пространства и времени, как чевенгурцы, потому что сам Чевенгур парит над всем пространством России, будучи ее воплощением; как повествователь в «Мертвых душах». Проблема овладения хронотопом в целом и пространством-временем России в частности остается для Гоголя открытой и по-своему решается Платоновым как уход от ее решения.
6. Роман «Чевенгур» соединяет в себе и пушкинское, и щедринское отношение к истории. От Пушкина Платонов взял реалистичность изображения исторических событий, стремление героев к творению и созиданию, от Щедрина разрушение причинно-следственных связей, порядка любого рода. Общность «Истории одного города» и «Чевенгура», во-первых, сюжетная (история города и градоначальников во второй части романа «Чевенгур»), во-вторых, идейная, связанная с отношением авторов к истории и мифологии, и в-третьих, основанная на общности художественных средств для выражения идейной сложности, например, мифология вместо причинности.
Хронотоп Чевенгура имеет множество общих черт с хронотопом Глупова, что обусловлено общим отношением авторов к своим городам: это мир, который должен быть разрушен, потому что он несовершенен, гибель его неизбежна и формальная причина этой гибели не важна: Глупов, как и Чевенгур, это узаконенный на карте древнерусский антимир, сказочная утопическая страна с обращенными законами.
Глупость у Щедрина имеет выражение в хронотопе это его хаотическое преобразование, а хаос, в противоположность порядку, не может быть историей. Платонов не считал, что хаотическая модель псевдоистории Салтыкова-Щедрина может выразить конструктивную идею преобразования России. Сам он отказался от щедринского деления героев на обывателей-глуповцев и преобразователей-градоначальников. У него преобразователями, творцами истории стали глуповцы сами себе начальники. Хотел того Платонов или нет, но их образы еще более хаотичны, чем образы глуповцев и градоначальников в отдельности. Они похожи одновременно и на тех, и на других. Только это не один градоначальник, а группа градоначальников-товарищей. Они замахиваются на все то, на что замахивался каждый градоначальник в отдельности на преобразование хронотопа: перенос города на новое место и отказ от земледелия. Безграничная власть инфантильных начальников приводит к несуразным преобразованиям хронотопа.
Стихийная сила, которая способна на преобразование хронотопа, нивеллятор Угрюм-Бурчеев, духовный брат чевенгурцев. Его название прохвост говорит о намерении уровнять землю в прямом смысле этого слова до самого горизонта. То же самое делают чевенгурцы, превращая город в пахоту. Героям романов свойственно противоположное желание: и преобразовать хронотоп, дойти до конца, и избежать конца, длить движение вечно. В страсти к преобразованию герои приходят к одинаковому состоянию топоса пустыни. Для Угрюм-Бурчеева это цель, у чевенгурцев на «вывернутой почве» должно образоваться нечто душевное, на старом, разрушенном до основанья мире (мифе?) должен быть построен их новый мир (миф?).
Идея писателей состоит в том, что стихию нельзя покорить с помощью ответной стихии, нужен, опять-таки, творец, пушкинский человек. Столкновение двух стихий приводит к разрушению хронотопа. Сохранению хронотопа мифологического мира способствует оттягивание столкновений стихий. Угрюм-Бурчеев вкладывает идею бесконечного движения в движение по прямой, и в этом его ошибка, потому что на пути всегда попадется какая-нибудь стихия. Чевенгурцы погибают по этой же причине, только прямая эта не в области видимого мира, а в области идеи. А вот Дванов сходит с прямой, обходит стихию и является, таким образом, истинным преобразователем. Так что Платонов все-таки создал пушкинского человека, только стихии, требующие преобразования, оказались очень сильны.
7. Платонов и Чехов писатели очень близкие, несмотря на то, что они принадлежат к разным эпохам. Их близость, в частности, проявляется на уровне организации хронотопа: он непосредственно, а не только через сюжет произведения, отражает идею.
Степь и сад в творчестве Платонова, как и Чехова, хронотопы-антонимы с присущими им противоположными свойствами. Хронотоп степи обладает в произведениях Чехова и Платонова одинаковыми свойствами, и то же самое можно сказать о хронотопе сада: степь бесконечна пространство сада ограничено; время в степи останавливается, это состояние вне времени, застывшее прошлое, степь - еще и творец будущего, предопределяет встречи, расставания, направление движения; сад и имение требуют остановки, прекращения движения и во времени, и в пространстве.
Характер движения по степи и саду (имению) различен. Степь требует движения. В противоположность степи город, дом, постоялый двор, имение и как сердце имения сад это остановка, покой, достижение цели. Движение по саду и имению прямая, по степи - круг. Есть в этих похожих по хронотопу произведениях Чехова и Платонова идеальный характер движения, основанный на постоянном пересечении границ степи и сада. Но, как показывает опыт чевенгурцев и Егорушки, счастье длится только до тех пор, пока пересекается граница сад-степь и обратно. Потом наступает состояние вне времени, в котором счастья нет.
Степь сильнее имения с садом, она поглощает их. Законы степи в конце романа «Чевенгур» становятся законами Чевенгура. Пустота Чевенгура закономерна, потому что хронотоп имения-сада замещается хронотопом пустоты-степи.
В пьесе «Вишневый сад» сюжет строится вокруг обладания имением и садом. Но, как и имущество Чевенгура, имение на самом деле не принадлежит никому из героев пьесы. Имение превращается в совершеннейшее неимение пустоту, голую землю. Это соответствует коммунистической идее чевенгурцев и выражает подсознательное желание героев «Вишневого сада» к разрушению хронотопа имения. Чевенгур это реализованная идея Пети Трофимова о тщетности имущества. Единственное обладание, которое признают жители Чевенгура, обладание людьми. Но и людей они не могут иметь навсегда. Герои «Вишневого сада» тоже безответно стремятся к обладанию другими. Отказ от обладания имуществом не помогает человеку возобладать другим человеком. И тогда возникает своеобразная сублимация желание обладать садом. Чевенгурцы, у которых одна профессия душа, это отдохнувшие со времен Чехова садовники революции. Сад для них не сублимация обладания, а способ бытия.
8. Роман «Чевенгур» обладает некоторыми признаками и утопии, и антиутопии, хотя ни тем, ни другим в полном смысле слова не является. Тот факт, что он имеет отношение к жанру антиутопии, еще раз доказывает сходный хронотоп романа Платонова и романов-антиутопий Замятина, Хаксли и Оруэлла.
Пространство антиутопий всегда отделено от остального мира, время в них особое и не соответствует течению времени на остальной территории. Для антиутопии характерно столкновение официального движения (от периферии к центру) и неофициального (в противоположную сторону). Движения героев хаотичны из-за явного противоречия: их сокровенное желание периферия, запретная граница, за которой иной мир, а необходимость центр, сознание героев не справляется с таким противоречием и направление движения теряется.
Мир антиутопии мир застывшего настоящего, состояния вне времени, в котором будущее ничем не будет отличаться от нынешнего, а прошлое и все его носители, в частности книги, уничтожаются или не читаются.
Душа и душевные отношения то, что разрушает идеальный мир антиутопии. В этом смысле «Чевенгур» противоположен любой антиутопии, потому что его идеальный мир строится на подмене всего мира душой. Герои Платонова составляют сплошную душу, при этом у них атрофирован за ненадобностью ум. Душа чевенгурцев представляется пустой. Таким образом, если классическая антиутопия строится на конфликте сознания героя и того сознания, которое хочет «вдавить» в героя общество, в «Чевенгуре» речь идет не о сознании, а о неких моральных принципах, помещаемых в душе, сердце.
В антиутопии важное место занимает проблема пустоты внешней и внутренней, которая решается по-разному: уничтожение внутренней полости души, заполнение ее псевдорелигией, которой можно считать и коммунизм. Для противостояния пустоте внешней люди в антиутопии сбиваются в группы. В «Чевенгуре» в каждой группе есть свой идеологический «наполнитель». Для буржуев это имущество, для пролетариев коммунизм. Любая антиутопия упоминает о моменте начала существования «идеального общества» как о моменте смены идеологий (читай мифов). Христианство, язычество или христиано-язычество, которое не работает в старом мире, заменяется другой идеологией это эсхатологическое желание конца времени и пространства, конца пути. Особенно отчетливо это видно в русских антиутопиях Замятина и Платонова, в которых герои непрямо говорят, что самое важное для них вечность и бесконечность: не почти вечность и бесконечность, которые у них получились, а настоящие вечность и бесконечность.
Антиутопии Замятина и Платонова как будто вырастают из традиций средневековой русской литературы. При этом роман Платонова существенно отличается от романа Замятина отсутствием сатирического начала, что еще больше роднит его с древнерусской утопией. Тем не менее, «русский дух» присущ роману Замятина в той же мере, что и Платонова, и это отражено прежде всего в «русской идее». И Платонов, и Замятин с помощью разных сюжетов показали в сущности одно и то же: человеку необходимо переключиться с внешнего хронотопа на внутренний, душу; его преобразование подвластно человеку и является целью человеческой жизни. Кроме того, русская повествовательная традиция явлена в русских традиционных мотивах (бесконечности как отражения просторов земли, вечности, земли-матери и земли-жены, направленности внутрь себя, на преобразование не столько внешнего, сколько внутреннего мира).
Вся русская литература, начиная от древнерусской, переполнена эсхатологическими ожиданиями, связанными со стремлением к полному и окончательному решению проблемы овладения пространством и временем. Утопия один из способов приручения хронотопа: уничтожение привычного и создание нового, совершенно другого. Как показывает опыт антиутопий, новый хронотоп не только так же неподвластен человеку, как и старый, но обнаруживает свою полную несостоятельность, саморазрушается.
9. Таким образом, изучение основных структурных параметров художественного хронотопа романа Андрея Платонова «Чевенгур» и закономерностей его функционирования в контексте русской эпической традиции помогло выявить целый ряд сущностных элементов для понимания художественного содержания платоновского творения.
Уже предварительное изучение основных хронотопических характеристик «Чевенгура» в свете современных лингвокультурологических представлений о русских национальных особенностях понимания ключевых категорий времени и пространства подтвердило основательность часто высказываемых, но до сих пор систематически не доказанных суждений об особой «русскости» главного произведения Андрея Платонова.
Проследив «в большом времени» (от начала древнерусского летописания в Х в. до конца «русской утопии» в ХХ в.) основные этапы эволюции русской эпической традиции как «национального способа рассказывания», в том числе развертывания летописно-повествовательного или художественно-мифологического сюжета в рамках «единого национального хронотопа», можно с полной уверенностью судить о том, что целый ряд элементов национальной эпической традиции, в том числе структурообразующих элементов хронотопа, практически не подвержены воздействию времени. И как раз в «Чевенгуре» Андрея Платонова все эти элементы наличествуют в силу не только объективной невозможности выйти за рамки «национального способа рассказывания», но и субъективной ориентации автора на безошибочно им выделяемые эволюционно «сильные», «этапные» произведения, составляющие основу развития национальной эпической традиции, причем с единственной художественной целью стать подобной же эволюционной силой, стать следующим «летописцем» в непрерывной цепи передачи «национального мифа».
Изучение хронотопа «Чевенгура» в свете русской эпической традиции подводит к пониманию его романной жанровой структуры. С пушкинского момента эволюции эпической традиции, когда к «мифологическому» в ней подключается «историческое», русская эпическая традиция уже дальше развивается как диалог, т.е. входит в сферу по самой своей природе диалогического жанра романа. В этом смысле изначально «романны»: повести Пушкина и Гоголя, включенные в традицию «рассказывания национального мифа» («Медный всадник» и «Капитанская дочка»; повести «Вечеров» и «Миргорода»); неудавшаяся (именно в силу «романической» установки на диалог «мифического» и «исторического») эпопея («поэма») «Мертвые души»; «не историческая, а просто сатира» (по определению самого Щедрина) «История одного города» («не историческая», потому что еще и в диалоге «мифологическая»); рассказы, повести и «драматические романы» Чехова; роман-антиутиопия Замятина «Мы»; наконец, сам «Чевенгур» Платонова с его изначальной установкой не на эпопейную, т.е. монологическую, а на романную, т.е. экспериментально-диалогическую жанровую структуру, без «абсолютного» героического прошлого, без претензии на «внеличностную» объективность и без абсолютно непреодолимой дистанции между прошлым и будущим.
Художественный мир «Чевенгура» самодостаточен и обладает художественно самодостаточной пространственно-временной структурой. Все это, однако, не исключает, а предполагает органичную связь художественного мира платоновского романа с магистральной линией эволюции русской эпической традиции. Этой связью не только обусловлено национальное своеобразие «Чевенгура», но во многом определена его непреходящая художественно-познавательная ценность.

БИБЛИОГРАФИЯ

1. Алейников О.Ю. Из наблюдений над иносказательными проекциями в романе А.Платонова «Чевенгур» // Роман А.Платонова «Чевенгур»: авторская позиция и контексты восприятия. Воронеж: ВГУ, 2004. С. 23-47.
2. Алейников О.Ю. На подступах к «Чевенгуру» (об одном из возможных источников названия) // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания: Вып. 13. Воронеж: Воронежский гос. ун-т, 1999. С.177-184.
3. Апресян Ю.Д. Дейксис в лексике и грамматике и наивная модель мира // Семиотика и информатика, вып.28, 1986. С.3-17.
4. Ауэр Д.П., Борисов Ю.Н. Поэтика символических и музыкальных образов М.Е. Салтыкова-Щедрина. Саратов: Саратовский ун-т, 1988. 112с.
5. Баршт К.А. Поэтика прозы Андрея Платонова. 2-е изд., дополн. СПб.: Филологический факультет СпбГУ, 2005. 480с.
6. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и ренессанса. М.: Худож. Лит., 1990. 543с.
7. Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике // Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М.: Худож. лит., 1975. С. 234-407.
8. Бердникова О.А. «Наш путь степной»: Концептуальность образа степи в романе А.Платонова «Чевенгур» // Роман А.Платонова «Чевенгур»: авторская позиция и контексты восприятия. Воронеж: ВГУ, 2004. С. 94-103.
9. Бердяев Н. Русская идея // О России и русской философской культуре. М.: Наука, 1990, с. 43-271.
10. Бочаров С.Г. «Вещество существования» // Бочаров С.Г. О художественных мирах. М.: Сов. Россия, 1985. С. 249-296.
11. Вайль П., Генис А. Игрушечные люди. Салтыков-Щедрин // Родная речь. Уроки российской словесности. М: ИПТК, Логос, ВОС, 2001. С.291-309.
12. Варшавский В. «Чевенгур» и «Новый град» // Новый журнал. Нью-Йорк, 1976. Кн.122. С.193-213.
13. Васильев В.В. Андрей Платонов: Очерк жизни и творчества. 2-е изд., испр., доп. М.: Современник, 1990. 287 с.
14. Васильев В.В. Национальная трагедия: утопия и реальность (Роман «Чевенгур» в контексте его времени) // Страна философов Андрея Платонова: проблемы творчества. М.: Наука, 1994. С.51-72.
15. Вежбицкая А. Понимание культур через посредство ключевых слов. М.: Языки славянской культуры, 2001. 288с.
16. Вышеславцев Б.П. Вольность Пушкина. (Индивидуальная свобода) // О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М.: Наука, 1990. С. 398 402.
17. Вьюгин В.А. Андрей Платонов: поэтика загадки (Очерк становления и эволюции стиля). СПб.: РХГИ, 2004. 440с.
18. Вьюгин В.Ю. XIV Платоновский семинар // Русская литература. 2004. №2. С. 266-267.
19. Вьюгин В.Ю. Сны в «Чевенгуре» // Роман А.Платонова «Чевенгур»: авторская позиция и контексты восприятия. Воронеж: ВГУ, 2004. С. 76-93.
20. Гальцева Р. Роднянская И. Помеха-человек: Опыт века в зеркале антиутопий // Новый мир. 1988. № 12. С. 217-230.
21. Гачев Г.Д. Ментальность или национальный космопсихологос // Российская ментальность (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. 1994. № 1. С.25-29.
22. Гачев Г.Д. Национальные образы мира. М.: Советский писатель, 1988. 448с.
23. Геллер М. Андрей Платонов в поисках счастья. Р.: УМСА_Press, 1982. 404с.
24. Гершензон М.О. Мудрость Пушкина. М., 1919. 72с.
25. Гоголь Н.В. Избранные произведения. К.: Дніпро, 1974. 502с.
26. Гоголь Н.В. К нам едет ревизор. М.: Мол. Гвардия, 1979. 447с.
27. Гоголь Н.В. Повести. Москва-Ленинград: ГИХЛ, 1949. 555с.
28. Грицай Ю.Ф. Некоторые аспекты композиции «Истории одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина // Вопросы русской литературы, вып.1, Львов: Львовский гос. ун-т, 1975. 63-68.
29. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М.: Наука, 1972. 350с.
30. Гюнтер Х. Жанровые проблемы утопии и «Чевенгур» А.Платонова / Пер. с нем. Л. Лисюткиной // Утопия и утоптческое мышление. М.: Прогресс, 1991. С.252-277.
31. Гюнтер Х. О некоторых источниках милленаризма в романе «Чевенгур» // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М.: Наследие, Наука, 1994. 261-265.
32. Дмитровская М.А. «Загадка времени»: А.Платонов и О.Шпенглер // Логический анализ языка. Язык и время. М.: Наука, 1997. с.302-313.
33. Дмитровская М.А. Семантика пространственной границы у А.Платонова // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания: Вып. 13. Воронеж: Воронежский гос. ун-т, 1999. С.118-136.
34. Дмитровская М.А. Тождественность себе и неизменность: мир и человек в произведениях Андрея Платонова // Тождество и подобие. Сравнение и идентификация. М.: Наука, 1990. С.153-165.
35. Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 10 т. М.:ГИХЛ, 1958. Т.10. 622с.
36. Дырдин А.А. Потаенный мыслитель. Творческое сознание Андрея Платнова в свете русской духовности и культуры. Ульяновск: Ул ГГУ, 2000. 172с.
37. Дырдин А.А. «Чевенгур» А.Платонова: символико-реалистическая основа романа // Роман А.Платонова «Чевенгур»: авторская позиция и контексты восприятия. Воронеж: ВГУ, 2004. С. 48-58.
38. Евдокимов А. Сектантство и «Чевенгур» // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Выпуск 4. М.: ИМЛИ РАН, Наследие, 2000. 960с. С. 305-3012.
39. Жергин Л.Ф. «Иконные горки». Пространственно-временное единство живописного произведения // Труды по знаковым системам II. Ученые записки тартуского гос. ун-та. 181 выпуск. Тарту: Тартуский гос. ун-т, 1965. С. 231 -245.
40. Жолковский А. «Фро»: Пять прочтений // Вопросы литературы. М., 1989. № 12. С.23-49.
41. Замятин Д.Н. Империя пространства. Географические образы в романе А.Платонова «Чевенгур». // Вопросы философии. 1999. № 10 С. 84-86.
42. Замятин Е.И. Мы: Роман, повести, рассказы, пьесы, статьи и воспоминания. Кишинев: Лит.артистикє,1989. 640с.
43. Зверев А. Крушение утопии // Иностранная литература. 1988. №11. с.206-215.
44. Звиняцковский В.Я. Николай Гоголь. Тайны национальной души. Киев: Ликей, 1994. 544с.
45. Звиняцковский В.Я. «Ничего случайного» // Чехов А.П. Избранное. К: Вища школа, 1989. С. 592-593.
46. Звиняцковский В.Я. Об Андрее Платонове и е