ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ ПРОЗЫ В. ПЕЛЕВИНА

brief description

ДНЕПРОПЕТРОВСКИЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

На правах рукописи

ДИТКОВСКАЯ ИЛОНА ЮРЬЕВНА

УДК 821. 161. 1. 82 − 3

ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ ПРОЗЫ В. ПЕЛЕВИНА

10.01.02 русская литература

Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Научный руководитель:
Калашникова Ольга Леонидовна,
доктор филологических наук,
профессор

Днепропетровск 2002

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ
РАЗДЕЛ 1 Интертекстуальность как ключевое понятие культуры постмодернизма
Выводы по 1 разделу...
РАЗДЕЛ 2 Модель мира в творчестве В. Пелевина...
2.1. Концепция мира в ранних произведениях В. Пелевина (сборник «Синий фонарь»)..
2.2. Концепция мира в повестях В. Пелевина «Омон Ра» и «Желтая стрела»...
2.3. Центрирующий текст-лидер ключевое звено построения мирообраза романов В. Пелевина...
Выводы по 2 разделу...
РАЗДЕЛ 3 Интертекстуальная природа героя В. Пелевина.
3.1. «Was ist der Mensch?»...
3.2. Дзен-буддистский модус собирания. Дзен-буддизм и массовая культура в произведениях В. Пелевина.
3.2.1. Литературная репутация В. Пелевина и буддизм.
3.2.2. Модель учителя.
3.2.3. «Четыре благородные истины». Мотив пути в творчестве
В. Пелевина
3.2.4. Идея реинкарнации...
3.2.5. Модель Пустоты в творчестве В. Пелевина...
3.2.6. Совмещение формулы героя массовой литературы и основных положений буддизма в произведениях В. Пелевина...
Выводы по 3 разделу...
ВЫВОДЫ...
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.

ВВЕДЕНИЕ

Актуальность темы исследования
Проблема интертекстуальности ключевого понятия постмодернизма, несмотря на кажущуюся изученность, до сих пор остается открытой. Не решен принципиальный вопрос отличия литературной традиции, литературного синтеза и собственно интертекстуальности. Осмыслить природу постмодернистской интертекстуальности невозможно без детального анализа конкретных художественных явлений, не укладывающихся в рамки стройных теоретических построений. Творчество одного из ярчайших представителей русской прозы конца ХХ века В. Пелевина явление такого рода. С одной стороны, проза В. Пелевина, безусловно, отвечает постмодернистским канонам, а сам писатель выступает культовой фигурой русского постмодернизма, а с другой его творчество отражает процесс трансформации постмодернистской литературы и открывает перспективные тенденции развития литературы будущего.
Являясь относительно новой в литературе и литературоведении, проблема интертекстуальности привлекает внимание многочисленных ученых и исследователей. В работах по литературоведению отечественных и зарубежных авторов можно выделить целый ряд аспектов изучения данного вопроса.
Выявлению истоков теории интертекстуальности посвящен раздел книги М. Ямпольского «Память Тиресия. Интертекстуальность и кинематограф» [225], в котором ученый показал, что теория интертекстуальности восходит к «полифоническому литературоведению» М. Бахтина, работам Ю. Тынянова о пародии и изучению анаграмм Фердинандом де Соссюром.
Созданием классификации интертекстуальных элементов и межтекстовых связей занимаются П. Тороп [190], Н. Фатеева [199] и О. Ронен [165]. Классификация Н. Фатеевой «Типология интертекстуальных элементов и межтекстовых связей в художественных текстах», опирающаяся на работу Ж. Женетта, представляется нам наиболее интересной, вмещающей все предшествующие классификации.
Через призму интертекста рассматриваются в постмодернизме такие категории, как автор (автор-скриптор, компилятор уже существующих текстов) и читатель (сотворец произведения) (Р. Барт [11, 12], М. Липовецкий [108], И. Ильин [73], В. Марчок [126]), при этом Н. Фатеева в статье «Интертекстуальность и ее функции в художественном дискурсе» предлагает различать авторскую и читательскую интертекстуальность [197].
Доминирование в постмодернизме принципа художественной полистилистики, «інтертекстуалізація” постсучасної культури» [134] приводит к попытке разграничить интертекстуальность и интермедиальность как особый принцип организации текста путем взаимодействия разных видов искусства (Н. Тишунина [186]), однако, на наш взгляд, подобное разделение не эффективно, поскольку интертекстуальность подразумевает взаимодействие самых разных текстов, будь-то тексты литературы, музыки или кино.
Интертекстуальность позволяет понять художественный метод постмодернизма (М. Липовецкий [108], О. Калашникова [77]), она лежит в основе построения постмодернистского мирообраза, концепции «интертекстуального персонажа» (И. Скоропанова [170], М. Ямпольский [225]).
В конце ХХ века в работах В. Силантьевой «Художественное мышление переходного времени» [168], А. Мережинской «Художественная парадигма переходной культурной эпохи. Русская проза 80-90-х годов ХХ века» [129], Н. Емельяновой «Мыслительный эксперимент философии постмодерна» [56] интертекстуальность начинает осмысляться как ключевое явление культуры «переходного периода». Такие исследователи, как М. Липовецкий в работе «Русский постмодернизм. (Очерки исторической поэтики)» [108], Д. Затонский в книге «Модернизм и постмодернизм» [61], М. Самсонова в диссертации «Драма А. Блока в интертексте русского постмодернизма» [167] пытаются выявить грань между модернизмом и постмодернизмом, модернистской и постмодернистской интертекстуальностью. Д. Затонский полагает, что «ни модернизм, ни постмодернизм не встречаются в чистом виде скрещение чуть ли не переплетение модернистского и постмодернистского элементов наблюдается на всем протяжении исторического коловращения» [61, с. 143] и, таким образом, определяет интертекстуальность как явление, всегда существовавшее в литературе, а постмодернизм как определенный этап, характеризующий каждую эпоху. На существование центонных текстов еще в античности указывает М. Ямпольский; о том, что каждая эпоха имеет свой постмодернизм, пишет Н. Емельянова. Однако литературоведы уходят от вопроса о родовых отличиях литературного мышления той или иной эпохи.
Выявлению собственно постмодернистской интертекстуальности посвящены работы М. Липовецкого [104, 108], И. Скоропановой [170 171], Н. Володиной [37], Л. Андреева [5]. М. Липовецкий констатирует, что в постмодернизме интертекстуальность перестает быть отражением мировидения художника и становится способом познания мира; И. Скоропанова обращает внимание на открытый характер цитирования в постмодернизме, на использование «чужого текста» как главного условия авторской игры с читателем. Н. Володина в исследовании «Явление интертекстуальности в аспекте типологии» устанавливает различие между понятиями «интертекстуальность» (взаимодействие между изначально разными текстами) и «литературная традиция» (осмысляется как вид интертекстуальных связей, осуществляющийся на историко-генетическом уровне) [37]. Л. Андреев в статье «Художественный синтез и постмодернизм» выделяет такие понятия, как «художественный синтез» и «интертекстуальность» [5]. В основе «синтеза», по определению Л. Андреева, лежит «соединение тезиса с антитезисом, традиции с новаторством», «интертекстуальность» же исследователь связывает с определенной эпохой и определенным типом культуры модернизмом и постмодернизмом. Ученый полагает, что, начиная с эпохи модернизма, и особенно в постмодернизме, его детище, интертекстуальность нацелена на превращение читателя в литературного критика, в теоретика литературы, а литературы в литературу для писателя. Несмотря на многоуровневость постмодернистских произведений, рассчитанных как на читателя интеллектуала, так и на простого обывателя (И. Скоропанова), в них все же содержится глубинный уровень, который обнаруживается только специалистом, литературным критиком, и, таким образом, произведения постмодернизма могут быть полноценно прочитаны только интеллектуалами, «игроками в бисер».
Пелевинская интертекстуальность как таковая практически не изучалась. Современные исследования содержат отдельные размышления о поэтике В. Пелевина (А. Ишанова [75], Н. Кольцова и Логачева Т. [86], И. Роднянская [162, 163], Л. Филиппов [200] и др.). О жанровом своеобразии творчества писателя рассуждают Г. Нефагина [142], Н. Лихина [114], С. Корнев [88], И. Скоропанова [170, 171]. Анализ интертекстуальности в отдельных произведениях В. Пелевина содержится в пособии по постмодернизму «Актуальные проблемы современной русской литературы» Н. Лихиной [114], разделах книг «Русская проза второй половины 80-х-начала 90-х годов ХХ века» Г. Нефагиной [142] и «Русская постмодернистская литература» И. Скоропановой [170], статьях «Беседа десятая: поле чудес. В. Пелевин», «В. Пелевин: границы и метаморфозы» А. Гениса [42, 43], «История и миф в постмодернистском русском романе» М. Каневской [79] и др. Связь ранних произведений писателя с буддистской парадигмой прослеживает О. Кубатченко [91]. О влиянии буддизма на творчество В. Пелевина пишут также С. Корнев [88] и А. Мережинская [129], которая определяет В. Пелевина как писателя-постмодерниста с русским акцентом, восстанавливающего традиционную для литературы шкалу ценностей и ориентирующегося на центрирование. В ряде работ говорится о выходе писателя за рамки постмодернистской литературы[1].
Однако природа постмодернистской интертекстуальности не стала предметом отдельного исследования, а именно через призму конкретного явления можно приблизиться к пониманию постмодернистской интертекстуальности и эволюции постмодернизма. Решению этой задачи и посвящена наша работа, в которой предпринимается первая попытка целостного осмысления интертекстуальности в прозе В. Пелевина.
Связь работы с научными программами, планами, темами кафедры
Диссертация выполнена на кафедре русского литературоведения Днепропетровского национального университета в контексте коллективной темы «Закономерности функционирования литературы в системе культуры» № 36/94, которая входит в научную плановую тематику ДНУ. Тема и план-проспект диссертации одобрены на заседании бюро научного совета НАН Украины по проблеме «Классическое наследие и современная художественная литература» при Институте литературы им. Т. Г. Шевченко 26 июня 2001 г., №130/71.
Целью исследования является осмысление природы интертекстуальности в прозе В. Пелевина.
В связи с этим ставятся следующие задачи:
· выявить степень изученности проблемы интертекстуальности в современной науке;
· определить природу, формы и функции интертекстуальности в произведениях В. Пелевина;
· изучить характер и эволюцию модели мира в рассказах, повестях и романах В. Пелевина;
· осмыслить поэтику пелевинского героя и его эволюцию.
Объектом диссертационного исследования являются рассказы («Вести из Непала», «Хрустальный мир», «СССР Тайшоу Чжуань», «Синий фонарь», «День бульдозериста», «Оружие возмездия», «Девятый сон Веры Павловны», «Встроенный напоминатель»), повести («Принц Госплана», «Затворник и Шестипалый», «Омон Ра», «Желтая стрела», «Жизнь насекомых») и романы («Чапаев и Пустота», «Generation П”») В. Пелевина, презентующие разные этапы творчества писателя.
Предмет исследования диссертационной работы природа интертекстуальности В. Пелевина, ее формы и функции в произведениях писателя.
Методологической базой диссертации являются фундаментальные работы по истории и теории литературы (М. Бахтин [14-17], Ю. Лотман [116, 118-121], Ю. Тынянов [194]).
Теоретическую базу диссертации составляют исследования, посвященные интертекстуальности, русской и западной прозе постмодернизма, поэтике постмодернизма в целом (У. Эко [213], Д. Фоккема [233], О. Ронен [165], О. Хансен-Леве [204], И. Ильин [70-73], М. Липовецкий [104-111], Н. Фатеева [197-199], И. Скоропанова [170-172], Г. Нефагина [142-143], М. Ямпольский [224, 225], О. Калашникова [76, 77], А. Генис [44], Б. Гройс [45-47], Л. Шевченко [210, 211], А. Мережинская [128-130], Н. Маньковская [123, 124], В. Руднев [166], М. Эпштейн [217-221], О. Вайнштейн [31, 32], М. Слащева [174], Д. Затонский [61], М. Каневская [79], В. Курицын [92-98], Н. Лихина [113-115], Ю. Степанов [182], Н. Кораблева [87], Н. Полишко [155], Р. Тименчик [185], Anna Car [227], Maria Elena de Valdes [228] и др.).
Мировоззренческо-методологические позиции диссертации обусловлены работами по истории культуры, культурологии, философии, мировой мифологии (М. Бахтин [14-17], М. Мелетинский [127], В. Топоров [187-189], З. Фрейд [202], К. Юнг [223], Й. Хейзинга [205], Л. Витгенштейн [35], К. Кастанеда [82]).
При контекстуальном анализе и интерпретации произведений В. Пелевина автор работы ориентируется на принципы исследования произведений художественной литературы сравнительно-сопоставительной, типологической, культурно-исторической и мифопоэтической школ литературоведения.
В анализе используется проблемно-хронологический принцип, что дает возможность отразить процесс эволюции пелевинского интертекста.

Научная новизна полученных результатов
В диссертационном исследовании осуществляется первая попытка целостного осмысления интертекстуальности призведений В. Пелевина через изучение особенности видения модели мира и типологических черт героя, их эволюции; определяется природа, форма и функции интертекстуальности в произведениях писателя.
Целостный анализ творчества В. Пелевина одного из наиболее ярких писателей современности, позволяет понять особенности русского постмодернизма, а также выявить возможный путь развития литературы и культуры на рубеже веков.
Практическое значение работы
Результаты диссертационной работы могут использоваться при подготовке лекций и практических занятий по теории литературы, истории литературы ХХ столетия, спецкурсов по актуальным проблемам развития литературы постмодернизма и творчеству В. Пелевина.
Апробация результатов исследования
Основные результаты исследования были изложены на межвузовских и международных научных конференциях: «Взаимодействие литератур в мировом литературном процессе (проблемы теоретической и исторической поэтики)» (Гродно, 1997 г., 1998 г., 2000 г.), «Сатира в восточнословянских литературах» (Белосток, 1999 г.), «Европейская русистика и современность» (Познань, 1999 г.), «Всеукраинские Пушкинские чтения» (Днепропетровск, 1999 г.), «Актуальные вопросы изучения русской литературы и культуры, русского языка и методика его преподавания в европейском контексте» (Краков, 2000 г.), «Шестые Лафонтеновские чтения» (Санкт-Петербург, 2000 г.), «Традиции Харьковской филологической школы. К столетию рождения Н. Ф. Наконечного» (Харьков, 2000 г.), «Миф и легенда в мировой литературе» (Черновцы, 2000 г.), «Русская культура и античность» (Керчь, 2000 г.), «Литература в контексте культуры» (Днепропетровск, 2001 г., 2002 г.), а также на итоговых научных конференциях ДНУ.
Публикации
Основные положения диссертационного исследования отображены в 8 статьях, 4 из которых опубликованы в научных специализированных изданиях.
Поставленные цели и задачи определили структуру работы. Диссертация состоит из введения, трех разделов, выводов. Объем работы составляет 192 стр. К работе прилагается список использованной литературы из 223 источников.
Во введении обосновывается актуальность, научная новизна, цель, задачи, структура работы, определяется связь работы с научным планом и коллективной темой кафедры, указывается методология проводимого в работе анализа, перечисляются публикации и конференции, на которых были представлены материалы диссертационного исследования, определяется практическое значение диссертации.
В первом разделе «Интертекстуальность как ключевое понятие культуры постмодернизма» рассматриваются основные направления и результаты изучения проблемы интертекстуальности.
Во втором разделе «Модель мира в творчестве В. Пелевина» исследуются особенности модели мира в рассказах, повестях и романах В. Пелевина; рассматривается эволюция форм выявления центрирующего текста-лидера на уровне модели мира.
В третьем разделе «Интертекстуальная природа героя В. Пелевина» выявляются типологические черты героя В. Пелевина, прослеживается его эволюция, исследуются интертекстуальная природа, формы и функции интертекстуальных элементов.
Выводы отражают результаты аналитического исследования природы интертекстуальности прозы В. Пелевина.

[1] Липовецкий М. Голубое сало поколения, или Два мифа об одном кризисе [104]; Корнев С. Столкновение пустот - может ли постмодернизм быть русским или классическим? [88]; Берг М. Литературократия. Проблема присвоения и перераспределения влсти в литературе [19]; Нефагина Г. Русская проза второй половины 80-х-начала 90-х годов ХХ века [142].

bibliography

ВЫВОДЫ

Интертекстуальность как одно из самых броских свойств постмодернистской поэтики своеобразно организует разножанровое творчество В. Пелевина. Природа интертекстуальности писателя отражает пограничное состояние современного литературного процесса и тенденции его развития.
Проблема интертекста в целом занимает в современном литературоведении ключевое место. Через призму интертекста осмысляется ряд важнейших аспектов постмодернизма: проблема автора / читателя, категория игры. На интертекстуальности основываются картина мира и концепция человека.
Элементами пелевинского интертекста являются произведения литературы и искусства, сюжеты, мотивы, образы древних мифов, философские идеи. Интертекстуальность в произведениях В. Пелевина представлена самыми разнообразными формами: это атрибутированные и неатрибутированные цитаты-переделки, наполняющиеся в контексте произведений писателя совершенно противоположным, чем в первоисточнике (претексте) содержанием (песня стрекозы в «Жизни насекомых»), псевдоцитаты (фальсификация текста об Энки в «Generation П”»). В большинстве случаев интертекстуальность у В. Пелевина проявляется на уровне аллюзий. Она распространяется на имена собственные (например, Николай Муромцев и Алеша Попович в рассказе «Хрустальный мир»), а также топонимы (в названии деревни Чаньани в рассказе «СССР Тайшоу Чжуань» содержится аллюзия на название буддистской секты чань). Насквозь пронизан аллюзиями роман «Чапаев и Пустота», в нем интертекстуальность носит конструктивный характер: роман строится в соответствии с композицией «Божественной комедии» Данте. Реминисцентная природа интертекстуальности просматривается в приобщении героя В. Пелевина «Чапаев и Пустота» к великим предшественникам Петра Пустоты Данте и Блоку в начале романа. Сложный комплекс аллюзий и цитат позволяет охарактеризовать произведения В. Пелевина как центонные (центон носит пародийно-иронический характер), подчиненные экспликации некой метафизической идеи (буддизма и его модификации дзен-буддизма).
Важное место занимает в творчестве В. Пелевина паратекстуальность, она проявляется на уровне многозначных цитат-заглавий («Синий фонарь», «Омон Ра», «Чапаев и Пустота») и цитат-эпиграфов, исполняющих роль экспозиции, и выступает своеобразным ключом к произведениям писателя. Одной из форм интертекстуальности в произведениях В. Пелевина является метатекстуальность: как интертекст-пересказ можно рассматривать первую главу романа «Чапаев и Пустота», композиция которой накладывается на поэму Блока «Двенадцать». Произведения В. Пелевина представляют собой диффузные жанровые образования (архитекстуальность), однако в каждом из них можно выделить ведущий жанр: например, рассказ «Синий фонарь» строится по схеме детской страшилки, наполненной философским смыслом; в «Жизни насекомых» ведущим является жанр басни; отправной точкой для написания романа «Чапаев и Пустота» стали анекдоты «чапаевского цикла», трансформируемые в дзен-буддистскую притчу.
Интертекстуальность в произведениях В. Пелевина выступает как некое универсальное явление, присутствующее на всех уровнях: уровне жанра, композиции, ритмической организации и лексики. Специфику мировидения В. Пелевина вскрывает гипертекстуальность, совмещающая в себе все названные нами выше формы интертекстуальности. Пародийная игра сразу с несколькими предтекстами / культурными кодами принимает в произведениях писателя форму пастиша.
Интертекстуальная природа пелевинского творчества определяет характер картины мира и образа героя.
В ранних рассказах и повестях мирообраз строится из гетерогенных элементов различных культурных кодов. Среди них особое место занимают штампы соцреализма, сюжеты, образы, мотивы «Божественной комедии» Данте, поэмы «Двенадцать» А. Блока, произведений З. Фрейда, Х. Борхеса, Л. Толстого, М. Цветаевой, русской народной сказки, идеи, образы, основные положения буддизма, философские идеи Л. Витгенштейна, К. Кастанеды. Картина мира В. Пелевина включает в себя образы-знаки не только литературы, философии, мифологии, но и таких видов искусства, как музыка («Аппассионата» Бетховена, группа «Чиж», «попсовая» музыка), живопись (фреска Микеланджело «Сотворение Адама», плакаты и мозаика эпохи соцреализма) и кино («Воспоминание о будущем», военные фильмы советских лет); в игру интекстов включаются тексты массовой культуры (анекдоты, газетные и журнальные сплетни).
В сложном мире пелевинского гипертекста каждый прототекст является глубоко обусловленным и выполняет определенные функции. В рассказах В. Пелевина отражены мифосинкретические структуры мышления, в них происходит совмещение различных времен и пространств. Использование аллюзий на «Божественную комедию» Данте в рассказе «Хрустальный мир» позволяет В. Пелевину связать три слоя времени: прошлое, настоящее и будущее, свободно перемещаться по ним.
В произведениях писателя размывается грань между реальностью и сновидением, чему способствует включение в произведения знаков-символов буддизма (согласно даосско-буддистской традиции вся жизнь человека является сном, а смерть есть пробуждение от сна жизни), аллюзий на книгу З. Фрейда «Толкование сновидений», открывшую собой ХХ век, произведения Х. Борхеса, «Учения дона Хуана» К. Кастанеды. Мотив сна входит в рассказы В. Пелевина с интекстами из русской народной сказки, романа Н. Чернышевского «Что делать?», книги «Бардо Тедол».
Штампы соцреализма служат В. Пелевину материалом для концептуальных экспериментов, он занимается обыгрыванием лозунгов, плакатов. Объект пародирования В. Пелевина жизнь советского «зомбифицированного» человека в несуществующем мире-фикции (мир-завод, мир-подводная лодка в рассказах «Вести из Непала», «День бульдозериста»).
Плакатные изображения выступают у В. Пелевина не только в роли концептов, они способствуют умножению реальности (так же, как и сновидения), поскольку за каждым из плакатов находится свой мир, аналогичный миру, описываемому в рассказе («Вести из Непала»).
При конструировании картины мира В. Пелевин оперирует образами-знаками литературы, живописи, кино с многозначной семантикой. Включая их в контекст произведения, писатель подвергает их перекодированию, означиванию через призму массовой культуры, наполняет новым содержанием. Несмотря на внешнюю разнополярность интекстов, используемых В. Пелевиным (например, соц-арт и буддизм), они приводятся писателем к общему знаменателю, становятся вариантами одной структуры, отражающими друг друга (геральдическая конструкция). Так, например, в рассказе «Синий фонарь» инкорпорированные элементы нанизывающиеся друг на друга детские страшилки, а обрамляющий текст жизнь детей в пионерском лагере, напоминающая ту же детскую страшилку. Структура сборника «Синий фонарь», а также сборника «Желтая стрела» аналогична структуре вошедших в нее рассказов и повестей это сложная конструкция из реальностей-сновидений.
Значительную роль в моделировании художественной реальности уже на раннем этапе творчества писателя играет буддистский / дзен-буддистский дискурс. Картина мира в ряде рассказов («День бульдозериста», «Затворник и Шестипалый») принимает форму мандалы сакрального символа в буддизме; закольцованное жизненное пространство может быть осмыслено как колесо сансары. Произведения пронизаны именами, топонимами, символами, центральными положениями буддизма, такими как реинкарнация, пустота. Увлеченность В. Пелевина буддизмом проявляется в сюрреалистичности его повествования. Однако дзен-буддистский дискурс еще не может рассматриваться как доминирующий.
Реальность в ранних произведениях писателя (рассказах и повестях) может быть определена в рамках постмодернистской парадигмы, она мыслится как мир-текст («Девятый сон Веры Павловны», «Желтая стрела»), мир-сон («Проблема верволка в Средней полосе», «Спи», «Вести из Непала», «Синий фонарь», «СССР Тайшоу Чжуань», «Хрустальный мир», «Омон Ра»), мир-компьютерная игра («Принц Госплана») и имеет подчеркнуто симулятивный характер. Это закольцованное художественное пространство, движение в котором возможно лишь по кругу.
Начиная творческий путь с рассказов, В. Пелевин постепенно расширяет свой жанровый диапазон, эволюционируя к большой романной форме (рассказ повесть роман). Обращение к всеядной и эпически масштабной романной форме позволило писателю представить культурный интертекст наиболее ширко, обозначить роль буддизма как центрирующего в его художественной картине мира.
Интертекстуальный характер двух последних романов В. Пелевина «Чапаев и Пустота» (1996 г.) и «Generation П”» (1999 г.) отражен уже в названиях романов, соединяющих разные культурные коды. Важность названия романа «Чапаев и Пустота» подчеркивается самим В. Пелевиным, посвятившим обсуждению заглавия введение романа. Писатель порой сам обозначает те культурные коды, которые определили поэтику названия, эти коды всегда множественны. Так, первый вариант названия отсылает читателя к роману Фурманова «Чапаев», представленному в контексте идеологически-фольклорного ареола, который создается в советские годы вокруг образа Чапаева с помощью анекдотов, фильма братьев Васильевых (Вселенная Котовского). Понятие Пустоты восходит к буддистскому пониманию пустотности мира. Название «Сад расходящихся Петек» аллюзия на новеллу Борхеса «Сад расходящихся дорожек», которая указывает на заимствование В. Пелевиным борхесовской модели времени в романе. Название «Черный бублик» это и аллюзия на «Черный квадрат» Малевича (начало всех начал), и буддистское понятие Пустоты (не случайно в романе обыгрывается дырка от бублика).
Название второго романа «Generation П”» отсылает читателя и к популярному рекламному ролику о новом поколении, которое выбирает «Пепси», и к строкам Т. Кибирова из стихотворения «Сереже Гандлевскому. О некоторых аспектах нынешней социокультурной ситуации» (1991 г.), и к роману канадского писателя Дугласа Коупленда «Поколение Икс».
Два последних романа В. Пелевина, несмотря на их внешнюю разнополярность, имеют общую схему построения интертекстуальной картины мира. Стремясь выявить универсальность фундаментального единства жизни, В. Пелевин обращается к глубинным мифосинкретическим структурам мышления. В романах происходит совмещение разных времен и пространств: гражданской войны и перестройки («Чапаев и Пустота»), современной псевдоистории и шумеро-аккадской мифологии («Generation П”»). Хронотоп романов В. Пелевина организует восточное буддистское восприятие пространства и времени как надлинейности круговое мышление, которое противопоставлено традиционному западному как линейности линейное мышление.
В соответствии с основными положениями буддизма происходит конструирование пелевинского мирообраза, что особенно ярко отражено в первом дзен-буддистском боевике «Чапаев и Пустота». Именно буддизм образует центр концепции мира, а остальные интексты (штампы соцреализма, классики, фрейдизм и др.) создают атмосферу рассказа, выступают в роли «конкурирующих идеологий».
В русле буддистского кода осмысляется В. Пелевиным сотворение мира и его крушение. В «Generation П”» начало мира связывается с популярной буддистской мантрой формулой творения, а его исчезновение в романе «Чапаев и Пустота» с глиняным пулеметом Чапаева. Чапаев здесь ассоциируется с буддой Анагама, который, проявляя истинную природу вещей, просто указывал на них пальцем, после чего вещи исчезали.
Круговая концепция бытия фиксируется благодаря циклически повторяющимся символам, играющим значительную роль в буддистской мифологии (вода, огонь). В романе «Чапаев и Пустота» водный поток упоминается в стихотворении о потоке времени (написано как буддистский коан) и в описании замерзшей реки, напоминающей писателю Стикс. В конце произведения главные герои Чапаев, Анна и Петр погружаются в переливающийся поток. Если изначально символ воды первозданной бездны оказывается тесно связанным с хаосом, то в конце повествования вода в образе потока знак прохождения через мир иллюзий, наступления просветления. Через призму буддистского кода осмысляется символ огня. Он связывается с началом нового бытия. В «Жизни насекомых» стремящийся к истине мотылек Митя становится светлячком, когда осознает, что свет, к которому он стремился всю жизнь, иллюзия, а настоящим светом является он сам. В романе «Чапаев и Пустота» «сдвиг» в сознании Петра происходит в горящей бане.
Картина мира в романах строится на бинарной мифологической оппозиции «верх» / «низ» («ад» / «рай»), а понимание ада и рая восходит к традициям буддистской школы махаяны.
Симптоматично, что пелевинский рай назван Внутренняя Монголия это определение страны, в которой распространен буддизм и место внутри самого человека. Обозначить этот рай как буддистский позволяет не только его местонахождение, но и используемые образы-символы, такие как желтая шапка (гелуг-па или ваджраянская «секта Желтых Шапок»), белый слон, занимающий важное место в индуизме и буддизме.
В романе «Generation П”» ад телевизионный мир, рай избавление от него. Знаково и название рая Бутан буддистское государство.
Обращение В. Пелевина к амбивалентным буддистским символам не случайно, поскольку целью является не столько создание картины мира, сколько ее разрушение. В начале произведений писатель изображает «небытие» исчезнувшего мира как результат социальных катаклизмов (революция, перестройка), трактуя его как первое «крушение» мира. Второе происходит в конце романов как следствие осознания героем нереальности мира, его пустотности. Этого эффекта В. Пелевин достигает благодаря разрушению всех обыгрываемых им идей, нерушимой остается только одна дзен-буддизм, который не может быть разрушен, поскольку ироничен по своей природе.
Логическое и продуманное построение картины мира пелевинских произведений свидетельствует о доминировании в них авторской интертекстуальности.
Структура мира определила интертекстуальный характер героя В. Пелевина. Интертекстуальная природа героя отражена в его имени, соединяющем в себе, как правило, несколько культурных кодов (Омон Ра, Вавилен Татарский, Петр Пустота). Сознание героя соткано из множества интекстов культуры, которые определяются самим писателем как «метастазы чужого покаяния».
Герой ранних произведений писателя, а также герой первых глав романов это «фрагментарный» человек, потерявший всякие жизненные ориентиры (вследствие крушения прежнего мира) и пытающийся обрести свою идентификацию. Такой герой имеет природу симулякра, он не целостен, раздроблен, «мерцает», отсылая к использованным источникам (интекстам) из Сверхкниги культуры. Создание такого героя обусловлено выбором соответствующих интекстов. Это, прежде всего, произведения, фиксирующие «пограничные» состояния человеческой психики (З. Фрейда, Ф. Достоевского), произведения «переходных периодов» (Данте, А. Пушкина, А. Блока, Х.-Л. Борхеса).
Однако уже в ряде повестей и рассказов («Желтая стрела», «Затворник и Шестипалый») намечается выход героя из постмодернистского тупика бытия. Это осуществляется путем активизации таких интекстов как буддизм / дзен-буддизм, «Учения дона Хуана» К. Кастанеды.
В повестях и особенно в романах В. Пелевин уже не ограничивается констатацией безвыходности существования героя, а предлагает альтернативный путь выхода из тупика, который заключается в постижении героем четырех благородных истин буддизма. В качестве интекстовых включений на этом уровне разработки персонажа преобладают произведения Ф. Ницше и К. Кастанеды, составляющие одно смысловое поле с буддизмом / дзен-буддизмом. Общими оказываются положение о равенстве человека и бога и идея пути.
Постичь учение дзен-буддизма, интуитивно проникнуть в природу вещей и, наконец, обрести просветление помогает герою духовный наставник гуру / бодисатва. Образ гуру появляется уже в ранних произведениях В. Пелевина («Затворник и Шестипалый»). Его функции может выполнять как определенный персонаж (например, Чапаев и барон Унгерн в «Чапаеве и Пустоте»), так и проповеди по радио («Вести из Непала»), тексты брошюр, надписи в поезде («Желтая стрела»).
Процесс трансформации героя В. Пелевина заключается в том, что от переполненного интертекстами героя (в ранних произведениях и в первых главах романов) через постижение четырех благородных истин писатель приходит к модели человека-пустоты.
Модель человека-путоты сопряжена у В. Пелевина с моделью героя массовой литературы боевика (писатель использует стратегию выхода из постмодернистского дискурса благодаря смещению поля актуального искусства в пространство массовой литературы).
Ориентация на центрирование, наметившаяся уже в рассказах и повестях, четко прослеживается в романах В. Пелевина. Конструирующим элементом мирообраза и концепции героя В. Пелевина, своеобразной осью, на которую нанизываются остальные текстовые включения (интексты), является буддизм и его модификация дзен-буддизм. Он выполняет в творчестве В. Пелевина роль «центрирующего текста-лидера», структурирующего звена и не позволяет разрушить художественную ткань произведения.
Эволюция творчества В. Пелевина обнаруживается именно через исследование его интертекста. Знаки-коды буддизма, формирующие образ мира и героя, прочитываются уже в рассказах, но как доминирующие они могут быть определены только в повестях и романах. В них осуществляется конструирование интекстов по принципу сложной геральдической конструкции, совмещающей в себе несколько многозначных, но в то же время являющихся элементами одной структуры текстов. Все они «работают» на центрирующий текст-лидер буддизм / дзен-буддизм, который так же, как и остальные интексты, пародируется (ироническому обыгрыванию подвергаются и широко представленные в произведениях знаки-коды разных школ буддизма), но, в отличие от них, не разрушается, поскольку изначально ироничен.
Таким образом, прослеживается эволюция от конструирующих образ мира и героя гетерогенных знаков-кодов к центрирующему тексту-лидеру. Появление центрирующего текста изменяет традиционную постмодернистскую картину мира и концепцию человека, в основе которой лежит ризома, выявляет специфику интертекстуальности В. Пелевина, позволяет осмыслить особенности русского постмодернизма с его ориентацией на центрирование. Выявление в творчестве писателя элементов синтеза свидетельствует о завершении в литературном процессе определенного этапа, отмеченного постмодернистской деконструкцией, и о начале перехода литературы на качественно иной уровень.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Абашева М.П. Автоконцепция русской литературы конца ХХ столетия // Труды Междунар. конф. «Взаимодействие литератур в мировом литературном процессе (Проблемы теоретической и исторической поэтики)»: В 2 ч. Гродно: ГрГУ, 2001. Ч.1. С. 55-61.
2. Айзенберг М.Н. Взгляд на свободного художника. М.: ТОО «Гендальф», 1997. 272 с.
3. Алан В. Уотс. Путь Дзен. Пер. с англ. К.: София, Ltd., 1993. 320 с.
4. Александров Н. Кухня бестселлера // Лит. обозр. 1994. № 11-12. С.106-109.
5. Андреев Л. Художественный синтез и постмодернизм // Вопр. литер. 2001. №1. С. 3-38.
6. Андрусiв С. Модернiзм / постмодернiзм ланки безконечного ланцюга iсторико-культурних епох // Свiто вид. 1997. №1-2. С.113-116.
7. Анненков Ю. Дневник моих встреч: Цикл трагедий: В 2 т. М.: Худож. лит., 1991. Т. 1 336 с.
8. Архангельский А. Пустота и Чапаев // Друж. нар. 1997. №5. С. 190-193.
9. Асоян А.А. Беатриче и «Вечная жена» Вл. Соловьева // Асоян А. А. Данте и русская литература. Свердловск: Изд-во Урал ун-та, 1989. С. 100-112.
10. Бабенко Н. Феномен нарратива В. Сорокина, или Рецептура «Голубого сала» // Балтийский филологический курьер. 2000. №1. С.72-86.
11. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М.: Прогрес, 1989. 340 с.
12. Барт Р. S/Z. Пер. с фр. М.: Эдиториал УРСС, 2001. 232 с.
13. Бауер В., Дюмоц И., Головин С. Энциклопедия символов. - М.: Крон-пресс, 1995. 504 с.
14. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет. М.: Художественная литература, 1975. 502 с.
15. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Художественная литература, 1979. 131 с.
16. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. - М.: Художественная литература, 1990. 541 с.
17. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. 423 с.
18. Беленкин Б.И. Авантюристы великой Смуты. Россия, ХХ век: Революция. Гражданская война. 20-е годы. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2001. 447 с.
19. Берг М. Литературократия. Проблема присвоения и перераспределения власти в литературе. М.: НЛО, 2000. 323 с.
20. Березкина-Липина В.И. Проблемы изучения литературы постмодернизма конца 20 ст. // Вiд бароко до постмодернiзму. Днiпропетровськ: ДНУ, 1999. С. 161-167.
21. Берестнев Г.И. Литературный постмодернизм с когнитивной точки зрения // Материалы Междунар. конф. «Актуальные проблемы литературы: комментарий к ХХ веку» Калининград: КГУ, 2001. С. 32-39.
22. Бігун Б.Я. Постмодерністський образ світу (по матеріалам західноєвропейських та американських романів 80-х рр. ХХ століття): Автореф. дис...канд. філол.. наук: 10.01.04 / Київський державний університет ім.. Т.Г. Шевченка. К., 1999. 21 с.
23. Билецкий И.П. Истина и виртуальность // Вісник Харківського національного ун-ту ім. В.Н. Каразіна. Сер. теорія культури і філософія науки. 2001. №499. С. 148-155.
24. Бойко А. Ніцшеанство і православная преса 190-1910 рр. // Від бароко до модернізму. Дніпропетровськ, 2000. С. 168-172.
25. Бондарь А. Жаркое лето Диброва // Зерк. нед. 2002. №24. С. 18.
26. Борхес Х.Л. Рассказы. Ростов-на-Дону: Феникс; Харьков: Фолио, 1999. 416 с.
27. Боцман Я.В. Время в дзенской культуре. // Вісник Харківського національного ун-ту. Сер. теорія культури і філософії науки. 2001. № 499. C. 31-40.
28. Блок А. Стихотворения и поэмы. М.: Худож. лит., 1978. 384 с.
29. Буддизм. Четыре благородных истины. М: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс; Харьков: Изд-во Фолио, 2000. 992 с.
30. Вайль Петр, Генис Александр. Новая проза: та же или «другая»? Принцип матрешки // Новый мир. 1998. № 10. С. 247-250.
31. Вайнштейн О.Б. Леопарды в храме (деконструкция и культурная традиция) // Вопр. литер. 1989. № 12. С. 167-199.
32. Вайнштейн О.Б. Постмодернизм: история или язык? // Вопр. философ. 1993. №3. С. 3-15.
33. Васильев Л.С. История религий Востока. М.: Высш. шк., 1983. 368 с.
34. Виролайнен М.Н. Культурный герой нового времени // Легенды и мифы о Пушкине. СПб., 1995 С. 338-343.
35. Витгенштейн Л. Лекции по этике // Историко-философский ежегодник. М., 1989. С. 240-246.
36. Волкова Ю.В. Особенности гипертекстуальности в романе В. Пелевина «Чапаев и Пустота» // Лiтература в контекстi культури: Зб. наук. пр. Днiпропетровськ: ДНУ, 2002. С. 231-237.
37. Володина Н.В. Явление интертекстуальности в аспекте типологии // Тр. Междунар. конф. «Взаимодействие литератур в мировом литературном процессе (Проблемы теоретической и исторической поэтики)»: В 2 ч. Гродно: ГрГУ, 1998. Ч.1. С. 29-38.
38. Все о камнях и амулетах от А до Я. Мн.: Совр. литер., 2001. 608 с.
39. Вязмитинова Л. В поисках утраченного «я» // НЛО. 1999. №5. С. 270-279.
40. Гаврикова И.Ю. Рефлексия как художественная идеология постмодернизма // Лiтература в контекстi культури: Зб. наук. пр. Днiпропетровськ: ДНУ, 2000. С. 141-145.
41. Галина М. Литература ночного зрения. Малая проза как разрушитель мифологической системы // Вопр. литер. 1997. №5. С. 3-21.
42. Генис А. Беседа десятая: поле чудес. Виктор Пелевин // Звезда. 1997. №12. С. 230-233.
43. Генис А. Виктор Пелевин: границы и метаморфозы // Знамя. 1995. №12. С. 210-214.
44. Генис А. Треугольник (Авангард, соцреализм, постмодернизм) // Иностр. литер. 1994. №10. С. 244-248.
45. Гройс Б. Да, Апокалипсис, да, сейчас // Вопр. философ. 1993. №3. С. 25-33.
46. Гройс Б. Полуторный стиль: соцреалистический реализм, между модернизмом и постмодернизмом // НЛО. 1995. № 15. С. 51-53.
47. Гройс Б. Утопия и обмен. М.: Знак, 1993. 376 с.
48. Гусев В.А. Человек и город в русской литературе конца ХIХ начала ХХ вв. // Лiтература в контекстi культури: Зб. наук. пр. Днiпропетровськ: ДНУ, 2001. С. 43-51.
49. Данте Алигьери. Новая жизнь. Божественная комедия. М.: Худож. лит., 1967. 687 с.
50. Дарк О. Новая русская проза и западное средневековье // НЛО. 1994. №8. С. 288-298.
51. Дарк О. Принесение в жертву // Знамя. 1988. №12. С. 157-172.
52. Денисова Т.М. Лiтературний процес ХХ сторiччя. Вiд нонконформiзму до постмодернiзму // Вiкно в свiт. 1999. №5. С.59-70.
53. Дженкс Ч. Язык архитектуры постмодернизма. М.: Стройиздат, 1985. 301 с.
54. Дубин Б. Испытание на состоятельность: к социологической поэтике русского романа-боевика // НЛО. 1996. №22. С. 252-274.
55. Елисеев Н. Мыслить лучше всего в тупике // Новый мир. 1999. № 12. С. 194-216.
56. Емельянова Н.Н. Мыслительный эксперимент философии постмодерна // Міжвузівський сб. наук. праць. Випуск 9. Дніпропетровськ: Наука і освіта, 2000. С. 114-124.
57. Ермолин Е. Между кладбищем и свалкой. Постмодернизм как паразитическая версия Постмодерна // Континент. 1996. - №89. С. 333-349.
58. Ерофеев В. Русские цветы зла // Русские цветы зла: Антропология. М.: Подкова, 1999. С. 357-380.
59. Загидулина М. Культовый потенциал Блока // Вестн. гум. науки. 2000. №2. С.110-114.
60. Зайцева А.Р. Эстетика русского литературного «андеграунда» // Поэтика русской прозы ХХ века. Уфа, 1995. С. 36-57.
61. Затонский Д.В. Модернизм и постмодернизм: мысли об извечном коловращении изящных и неизящных искусств. Харьков: Фолио - Аст, 2000. 256 с.
62. Зверев А. М. Черепаха Квази // Вопр. литер. 1997. №3. С.3-23.
63. Земсков В. Мифосознание в кризисную эпоху. (Опыт анализа текущего материала массовой литературы) // Вопр. литер. 1993. №3. 322-331.
64. Золотухина-Аболина Е.В. Постмодернизм: Распад сознания? // ОНС. 1997. №4. С. 184-188.
65. Иваницкая Е. Постмодернизм=Модернизм? // Знамя. 1994. №9. С.186-194.
66. Иванова Н. В полоску, клеточку и мелкий горошек. Перекодировка истории в современной русской прозе // Знамя. 1999. №2. С. 176-185.
67. Иванова Н. Накопитель // Друж. нар. 1997. №7. С.189-201.
68. Иванцов Е.Г. Квазиметафора в повести В.Маканина «Где сходилось небо с холмами» // Лiтература в контекстi культури: Зб. наук. пр. Днiпропетровськ: ДНУ, 2001. С. 101-106.
69. Ивбулис В. От модернизма к постмодернизму // Вопр. литер. 1989. №9. С.256-261.
70. Ильин И.П. Некоторые концепции искусства постмодернизма в современных зарубежных исследованиях. М.: Интрада, 1988. 28 с.
71. Ильин И.П. Массовая коммуникация и постмодернизм // Речевое воздействие в сфере массовой коммуникации. М.: Интрада, 1990. С.80-86.
72. Ильин И.П. Поструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М.: Интрада, 1996. 256 с.