Штода Иван Сергеевич. Государственное принуждение в современной России: теоретико-правовое исследование

brief description

Штода Иван Сергеевич. Государственное принуждение в современной России: теоретико-правовое исследование: диссертация ... кандидата юридических наук: 12.00.01 / Штода Иван Сергеевич;[Место защиты: Институт государства и права].- Москва, 2014.- 154 с.
Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Государственное принуждение: теоретико-историчекие основы 15
1. Институт государственного принуждения: ретроспективный анализ 15
2. Государственное принуждение: понятие, характеристика 32
3. Классификация мер государственного принуждения 52
ГЛАВА 2. Государственное принуждение в совремнной россии: актуальные проблемы 75
1. Юридическая ответственность как особая мера государственного принуждения 75
2. Тенденции развития института государственного принуждения 106
Заключение 132
Список использованной литературы
Государственное принуждение: понятие, характеристика
Российская государственность, отечественная правовая система прошла весьма сложный исторический путь, многие этапы которого были противоречивы, проходили, что называется, в рамках столкновения собственных (традиционных) и «заемных» правовых и политических норм, институтов, принципов и ценностей.
Кроме этого, в настоящее время, возникла острая необходимость в изменении методологических ориентиров изучения российского права и, конечно же, государства, эти два, теснейшим образом сопряженные элементы российского государственно-правового бытия. Важно понять особую логику эволюции национального права, содержание этого процесса, его внутреннюю целостность, сущностный смысл, получившие отражение не только в памятниках русского права, отечественном законодательстве прошлого, но и в создаваемых в отечественном культурном и историческом пространстве учениях о праве и государстве.
Вообще, «новизна российской правовой системы рождается в сложных перипетиях мирового правокультурного процесса, и поэтому она вносит подчас весьма полярные начала в тот или иной этап своего существования: охранительные, консервативные тенденции соседствуют с весьма радикальным новаторством … утверждение высокой творческой роли права и правопорядка – с революционным отрицанием самого феномена права как устаревшего и социально отсталого института»1.
Представляется, что прогрессистское видение истории государства и права, стремление «втиснуть» последнюю в какие-либо формационные
Синюков В.Н. Российская правовая система. Введение в общую теорию. М., 2010. С. 98. перегородки позволяет вскрыть глубинные и оригинальные явления в российском политико-правовом мире, а значит и оценить их своеобразие, понять специфику развития. Следовательно, необходим серьезный теоретико-методологический прорыв, основой которого, несомненно, станет новое осмысление различных юридических, политических, философско-правовых и религиозно-правовых концепций, принадлежащих различным российским авторам, творившим в различные исторические периоды, а поэтому и отразившим их особенности в своем творчестве.
В этом плане обращение к русским и российским доктринам убеждает, что в ходе «переживания» российского права таких этапов как традиционно-обычный (IX-XV вв.), классическо-московский (XV-XVII вв.), имперский-петербургский (XVIII), имперско-модернизационный (XIX-начало XX вв.), советский (октябрь 1917-1993 г.) и современный происходит не только изменение духовной ориентированности права, смена характера нормативно-правовой техники, правового статуса личности, соотношения национального и «заемного» элементов (норм и институтов), но и трансформация модели взаимосвязи права и государства, права и общества, в ходе которой меняется и понимание природы и, самое главное – значения института государственного принуждения, его структуры, вектора эволюции и др.
Конечно не является случайным тот факт, что генезис русской политико-правовой мысли, в целом, принято связывать с возникновением и развитием Древнерусской государственности. Именно принятие христианства (в его православно-византийской-имперской версии) и распространение письменности обусловили появление разнообразных политических и правовых произведений разных жанров.
Значительную роль в развитии русской государственно-правовой мысли сыграло непосредственное влияние правящей личности – Ярослава Мудрого, Ивана III, Иван Грозного, Петр I, Николая I, Александра II и др., чья власть, способы управления государством всегда, несомненно, были в центре внимания многих современных ему мыслителей: митрополита Илариона, Филофея, Юрий Крижанича, Феофан Прокоповича, М.М., Щербатова, С.Е., Десницкого А.Н Радищева, М.М Сперанского, П.Я., Чаадаева, А.С., Хомякова, Ю.Ф Самарина, К.П. Победоносцева, Б.Н. Чичерина и др.
Представители отечественной политико-правовой мысли проанализировали в своих трудах особенности развития и функционирования института государственного принуждения в российском политико-правовом и социальном пространстве. Они (каждый на своем теоретико-методологическом уровне, с использованием свойственного конкретной эпохе понятийного аппарата) отразили основные направления и итоги предшествующих исследований в сфере правовой и духовной свободы, права («Правды»), законности и государственного принуждения («Гроза», «Страх» и др.).
Так, идеи суверенности Русского государства, его единства, сильной княжеской власти становятся ведущими в политической литературе Киевской Руси. В дальнейшем по мере упрочения феодальных отношений, развития процессов феодальной раздробленности и усиления внешней опасности все более настойчиво начинают пропагандироваться идеи единения всех русских земель (сначала вокруг Киева, а затем Москвы) и смягчения социальных противоречий путем уменьшения эксплуатации и угнетения.
Первым русским политико-правовым трактатом стало «Слово о Законе и Благодати», созданное Киевским митрополитом Иларионом в середине XI столетия. В трактате были затронуты и освещены вопросы касающиеся происхождения, сути, целей и задач верховной власти, которой митрополит считал волю Божественную, данную князю, как «причастнику и наследнику небесного царства» для выполнения своего высшего долга перед людьми и Богом. Образ христианского носителя верховной власти занимает центральное место в трактате Илариона, здесь прописана и значимость ответственности русских князей за управление русским государством, и качества, которыми должны обладать князья для наилучшего осуществления власти. К таким качествам митрополит отнес мужественность, острый ум, милосердие и законопослушность. Закон был воспринят, как воля переданная людям Богом через своего избранника, это было связано с тем, что теологическая и юридическая значимость закона считались в то время едиными и не разделялись, как понятия.
Также Илариона интересовала проблематика праведного суда как одной из форм государственного принуждения по «Правде» (не даром и возникло понятие «оправдить», близкое, но все же отличающееся во своему содержанию и смыслу от современной категории «оправдать») и определения наказания и «милости виноватому». Наказание определено им, как «воздаяние каждому по делам его»1.
Классификация мер государственного принуждения
Меры государственного принуждения – варианты социально-юридического принудительного воздействия на определенных участников общественных отношений, закрепленные в современном российском законодательстве многообразны и могут быт классифицироваться по разным основаниям.
Надо сказать, что в теории государства и права предпринимались попытки классификации мер государственного принуждения. Например, В.В. Серегина применительно к советскому законодательству классифицировала государственное принуждения на отдельные формы по следующим основным критериям: «1) предмету правового регулирования; 2) предметному содержанию направленности правоограничения; 3) органам (субъектам), применяющим меры принуждения; 4) нормативным основаниям; 5) фактическим основаниям применения мер принуждения; 6) способу обеспечения общественного порядка и правовым последствиям применения мер принуждения»1.
В целом соглашаясь с данной классификации мер государственного принуждения, представим собственную. В зависимости от того, что выступает объектом государственного принуждения можно различать государственное принуждение, направленное на личность - телесное принуждение, например, привод (ст. 113 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации), государственное принуждение в отношении имущества лица, например, наложение ареста на имущество (ст. 115 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации), государственное принуждение по отношению к функционирование государственного органа, например, роспуск Государственной Думы Российской Федерального Собрания Российской Федерации (ч. 4 си. 111 и ч. 3 и 4 ст. 117 Конституции Российской Федерации). В зависимости от субъекта, осуществляющего государственное принуждение, можно различать государственное принуждение, Серегина В.В. Государственное принуждение по советскому праву. Воронеж, 1991. С. 74. осуществляемое на основании решения суда, и государственное принуждение, осуществляемое на основании решений иных органов государства (Президента Российской Федерации, Правительства Российской Федерации и других органов исполнительной власти).
В зависимости от отраслевой принадлежности государственное принуждение можно классифицировать на конституционно-правовое принуждение, уголовно-правовое принуждение, гражданской-правовое принуждение, административно-правовое принуждение, гражданско процессуальной, уголовно-процессуальное принуждение и т.д. Наконец, в зависимости от основания применения государственного принуждения следует различать государственное принуждение, применяемое на основании совершения правонарушения, и государственное принуждение, применяемое на иных основаниях.
Рассмотрим подробно последний вариант классификации мер государственного принуждения – классификацию мер государственного принуждения в зависимости от оснований его применения. Прежде всего, отметим, что в юридической науке отсутствует общепризнанный подход к процедуре классификации государственного принуждения.
Во-первых, нет общепринятого подхода к тому, как называть, к примеру, юридическую ответственность – «мерой» государственного принуждения, «видом» государственного принуждения или «формой» государственного принуждения.
Протасов В.Н. и Протасова Н.В. отмечают три вида мер правового принуждения – превентивные меры, меры правовой защиты, меры юридической ответственности, понимая под правовым принуждением государственное принуждение к осуществлению правовых предписаний, производимое на законных основаниях и в соответствующих процедурных формах5.
Учебник / Под ред. В.К. Бабаева. М., 1999. С. 209 – 210. В.М. Корельский, различая правовое и неправовое государственное принуждение1, выделяет три формы государственного принуждения – меры предупредительного воздействия, правовое пресечение и меры защиты – не упоминая при этом юридическую ответственность2.
Ж.И. Овсепян различает минимальную и максимальную структуру государственного принуждения. Минимальная конструкция государственного принуждения как сложносоставного правового института – это его общетеоретическая межотраслевая модель; она включает от трех до четырех государственно-принудительных (охранительных) институтов, каждый из которых предусматривает специфическую систему мер государственного принуждения. К числу таких субститутов она относит институты связанные: с применением мер юридической ответственности; с осуществлением восстановительных мер (мер защиты); с осуществлением мер пресечения; с мерами предусмотрительного характера3. Максимальная же структура государственного принуждения, - как отмечает Ж.И. Овсепян, – это его «конкретный отраслевой (отрасль права) аналог»4 – «совокупность государственно-принудительных (государственно-охранительных) норм и институтов конкретной отрасли права»5.
К первой группе мы относим меры государственного принуждение, применимые на основе установления совершения правонарушения. Такие меры называются мерами юридической ответственностью. Ко второй группе относятся меры государственного принуждения, применяемые вне связи с совершением правонарушения.
Все существующие меры, относимые нами ко второй группы, могут в свою очередь быть классифицированы в зависимости от целей применения государственного принуждения в несколько больших подгрупп мер: правовосстановительные меры;
Юридическая ответственность как особая мера государственного принуждения
Однако малочисленные нестрогие случаи использование термина «ответственность», которые могут быть результатом низкой юридической техники, желания авторов придать пафос и дополнительную легитимность собственным текстам, сами по себе как декларации еще не являются аргументом в пользу позитивной юридической отнесенности и деформации теоретической строгости в рассуждениях о юридической отвесности. В этих случаях «необходимо, - как справедливо отмечал С.Н. Братусь, - четко различать, какое содержание охватывается термином ответственность»1.
Сторонники позитивной юридической ответственности не предоставляют ответа на основанной аргумент противников юридической ответственности, не позволяющий называть правомерное поведение – исполнение обязанности юридической ответственностью.
Этот аргумент, хотя и не в отчетливой форме, высказывался С.С. Алексеевым. По мысли теоретика, не следует объединять в рамках одного устоявшегося и строго термина – «юридическая ответственность» «разнокачественные явления, отражающие весь сектор многообразных проявлений в праве социально-политической ответственности. Такое терминологическое направление научного поиска может повлечь за собой нивелирование качественно разнородных явлений, нарушение чткости и стройности всего понятийного аппарата, известные издержки смыслового порядка, а в конечном счете неизбежно привести (и уже привело) к необходимости какой-то новой и притом усложненной терминологии, которая все же разграничила бы, и то, что традиционно именовалось юридической ответственностью, и то, что с точки зрения указанных разработок также назвали юридической ответственностью (например, одно – проспектовой, а другое негативной»
Позже этот аргумент, но несколько в иной форме, воспроизвл и С.Н. Братусь. «Основная ошибка сторонников теории позитивной ответственности состоит в том, что они отождествляют обязанности с ответственностью, забывают о том, что главное – это обязанность, а ответственность – лишь реакция на ее нарушение, реакция на действие, но только противоправное. Если обязанность исполняется в соответствии с ее содержанием и назначением, никакой ответственности не возникает»2
Итак, смысл аргумента, высказанного в разной форме, таков. Во-первых, одним термином – «юридической ответственностью» - называются одновременно: и исполнение обязанности как правомерное поведение (а), и последствие неправомерного поведения, выражающегося в нарушение обязанности (б), которые разными исследователями интерпретируются либо как обязанность (б1), либо как реакция со стороны государства на неправомерное поведение лица (б2). Во-вторых, описываемые ситуации (а) и (б) настолько качественно разные, - это, разумеется, не означает отсутствие связи между ними, - что не позволяет без ущерба для теории объединить их одним термином – «юридическая ответственность», именно поэтому для обозначения ситуаций (а) и (б) необходимы разные термины, которые уже автономно существуют в теории – это обязанность и юридическая ответственность, понимаемая как принуждение со стороны государства в качестве реакции на правонарушение. В свое время Р.О. Халфина высказывала справедливое суждение о том, что широкое понимание ответственности, нивелирует специфику юридической ответственности, поэтому возникает потребность в новом термине, обозначающем то, что традиционно включалось в понятие юридической ответственности1. Заметим, ранее нами уже отмечалось невозможность определения юридической ответственности посредством категории обязанность, но стоит учитывать, что категория обязанность в тех случаях выступала в качестве последствия на правонарушение (б1), т.е. речь шла о традиционной юридической ответственности. Это обстоятельство отличает использование обязанности для интерпретации юридической ответственности в позитивном смысле, когда ее, обязанности, существование, не обусловлено правонарушением. В этом случае различие между обязанностью, существующей в правомерном поведении и необусловленной правонарушением, и государственным принуждением еще более существенно, чем между обязанностью как следствием правонарушения и государственным принуждением, поскольку и то и другое является следствием правонарушения.
Нам, к сожалению, не удалось обнаружить ответ на вторую часть аргумента. Суждения же о многомерности, многоаспектности юридической ответственности, на основании которых допускается позитивная юридическая ответственность, подаются в качестве априорных и аксиоматичных и сами, в свою очередь, нуждаются в аргументации, которая также не приводится. Кстати, в некоторых случаях, сами сторонники позитивной юридической ответственности не отрицают, что речь идет о разных случаях, но не объясняют возможность их описания одним термином.
Тенденции развития института государственного принуждения
Собственно, в этом плане, и следует оценивать их позицию в отношении закона (инструмента государственно-правового принуждения) и обычая (регулятивно-традиционной основы жизни социума). «Формализм исчезает все более и более. Пожимай плечами, болонский юрист! Право перестает быть достоянием школяра и делается достоянием человека…»1.
Славянофилы в середине XIX в. наиболее близко подошли к пониманию сущности обычая вообще и правового обычая в частности. Закон, по природе своей не может учесть все многообразие общественных отношений, оригинальность и, возможно, уникальность конкретной правовой ситуации, тогда как именно обычай способен разрешить такую сложную юридическую дилемму, как соотношение нормативного и индивидуального в институте правового регулирования.
Кроме этого, закон всегда основан на силе (или возможности ее применения) государственного принуждения, а именно – страхе перед возможным наказанием, так как закон «не может всегда выражать убеждения всего наро-да.2 Обычай же не нуждается в государственном институте реализации, поскольку он является неотъемлемой частью его жизни. Следование обычая является свободным, без какого-либо государственного давления».
Поэтому и возможная модернизация системы власти и социального управления должна идти по пути разделения (но при особом, «соборном» сосуществовании) государственного (политического) и народного (земского, духовно-христианского), а значит при жестком различении сфер действия, компетенции, регулятивно-охранительных возможностей, института обеспечения закона и национального (в понимании славянофилов всего правового) обычая. В целом же, можно сказать, что славянофилы достигли существенных результатов в исследовании принципов и форм правового плюрализма в России (важная юридико-антропологическая и юридико-этнологическая проблема), его сопряженности с развитием и функционированием институтов социального управления, включая административные, правоохранительные и социально-религиозные аспекты.
Обобщая их государственно-правовые идеи следует отметить, что, во-первых, рассматривая допетровское социально-правовое пространство они выделяли два не просто сосуществующих, но и органичных друг другу правопорядка: этатистско-монархический, основанный на законодательной и исполнительной воле монарха, властных элит (выраженной и проводимой через позитивное право и обеспеченное институтом государственного принуждения) и народно-обычный, связанный с исторически возникшими в ходе длительного социального общения и обязательными к исполнению в силу высокого уровня их легитимности, регулирующими и охраняющими принятые в обществе отношения обычаями, традициями, ритуалами, выражающими представления широких слоев населения о порядке, справедливости, желательных и допустимых вариантах правового и иного поведения субъектов. Идеал эволюции этих видов правового порядка они усматривали в сохранении их «самости», «соработничества» как важнейшего условия обеспечения и сохранения национального политико-правового баланса.
Заимствуя современные категории, можно отметить, что укрепление народно-обычного правопорядка при сохранении сильного в политическом и правовом отношении государства есть ничто иное как российский способ формирования институтов гражданского общества1 (в том числе и видов негосударственного социального управления: местного самоуправления, общинного управления, управления в общественных объединениях, в Русской православной церкви и т.п.), но не в западном, «протестном» его представлении, а, скорее, в субсидиарном (по отношению к государственной власти) плане. Наличие таких отношений между социумом и государством должно было привести к минимизации государственного принуждения и насилия, обеспечило бы границы государственно-правового принуждения и охраны2.
Примерами успешной модернизации системы власти и управления в России, имевшей место в рамках эволюционной модели развития национального политико-правового бытия славянофилы считали создание института Земских Соборов, принятие Соборного Уложения в 1649 г., учреждение патриаршества в 1589 г.
На более реалистических, в смысле, приближенных к российской правовой и политической жизни России (особенно в послепетровскую, имперскую эпоху) позициях стояли иные представители российской консервативно-правовой мысли второй половины XIX-начала XX вв. Так, применительно к
Которое, конечно, по ряду своих характеристик отличается от западных аналогов. Хотя, Г.В.Ф. Гегель отмечал: «Гражданское общество есть дифференция, которая выступает между семьей и государством, хотя развитие гражданского общества наступает позднее, чем развитие государства; ибо в качестве дифференции оно предполагает государство, которое оно, чтобы пребывать должно имеет перед собой как нечто самостоятельное… В гражданском обществе каждый для себя цель, все остальное для него ничто. Однако без соотношения с другими он не может достигнуть своих целей во всем их объеме (курсив мой – И.Ш.)…». (Гегель Г.В.Ф. Философия права. М.. 1990. С. 228.)
В рамках понятийного анализа, отметим, что, например, Ж.И. Овсепян в полной мере справедливо считает, что и «государственно-правовое принуждение» и «государственно правовая охрана» включены в более широкую категорию «государственно-правового воздействия», включающую и правовое ограничение, и правовое стимулирование, и правовое поощрение. (Подробно см.: Овсепян Ж.И. Государственное принуждение как правовая категория (теоретическая формула отношения принуждения к государству и праву) // Государство и право. 2007. № 12. С., 6, 12.)