Барышникова Ирина Юрьевна Новый Завет и Псалтирь в русской поэзии

Краткое содержание

Введение состоит из двух частей: в первой содержится обоснование темы и проблематики диссертации, излагаются ее цели, задачи, определяется актуальность и научная новизна исследования; во второй излагается значение Псалтири, Евангелий и Апокалипсиса св. Иоанна Богослова для русской книжности и культуры, дается обзор поэтических произведений, парафразирующих сакральные тексты, и художественных интерпретаций псалмодических и новозаветных образов, символов, мотивов.
Глава 1. «Образно-мотивное пространство Евангелия и Псалтири, запечатленное русской лирикой» содержит анализ комплекса образов и мотивов, наиболее часто используемых поэтами для решения художественных задач. Обращается внимание на то, что важнейшие аксиологические темы зачастую побуждают поэтов обратиться к Евангелию, в котором в афористической форме запечатлены священные подсказки для человеческой жизни. Использование евангельских образов в поэзии может выполнять двоякую роль: с одной стороны, они напоминают «сакральные словесные формулы», с другой, формируют не только образно-мотивный, но и ритмико-интонационный план произведения. Более того, присутствие христианского образно-символического наполнения в стихотворении объясняет и мировидение поэта, и способы его обхождения с религиозным содержанием используемых образов, и то, как организуется «вторичный» по отношению к Священному Писанию художественный текст.
В §1. «Образ пути в русской поэзии (М.Ю. Лермонтов, иеромонах Роман)» анализируется идея Пути и смысл Пути, заложенного в Евангелии, как она переосмыслена поэтами разных эпох, свидетельствует об особенностях индивидуальности поэта, и об общих тенденциях времени, запечатленных в рассматриваемых стихах.
Так, особенное обхождение русского романтика М.Ю. Лермонтова и современного поэта иеромонаха Романа (А. Матюшина) с евангельским текстом дает представление о направлении творческих исканий художников. Образ пути человека к Богу на примере двух стихотворений – М.Ю. Лермонтова «Парус» (1832) и иеромонаха Романа «Ты воздохнул: – “Так хочется покоя!..”» (2001) – указывает на то, что многое заложенное в поэтическом произведении не осознано современным читателем и не востребовано именно потому, что культурный контекст, в котором создавались названные произведения, не вполне актуализирован даже филологами. С другой стороны, исследование, например, лермонтовского контекста требует осмысления его романтической позиции. Тривиальный для романтического героя разлад мечты и реальности в стихотворении «Парус» выписан в системе координат земного бытия. Велик соблазн объяснить «мятущуюся натуру» героя гордыней и соблазнами «движения», но это именно соблазн, поскольку «счастия не ищет» и «не от счастия бежит». Образ счастья в принципе антиномичен по отношению к образу «блаженство». Хотя в древнегреческом языке это одно слово, у Лермонтова то же счастье – земные радости и утехи (Ср. со стихотворением «Ангел» (1831)). Так что корить его героя невозможно: ему чуждо «счастье-довольство» людей, с которыми он общается, но куда бы ни направил свои стопы, нигде не найдет он душевно-духовного расположения. Символические составляющие образа «бури» указывают на жажду борьбы с довольством земной жизни, как раз бури-треволнения могут обещать душевный покой там, за видимыми штампами «лазури» и «золота». Иеромонах Роман не просто апеллирует к евангельскому тексту, он вступает в полемику с собственным пониманием лермонтовского произведения, выстраивая его на создании антитезы по-разному понимаемых в разные историко-культурные эпохи одних и тех же феноменов. Антиномия «вдаль» и «вглубь» помогает выявить вектор пути лирического героя. Покой, как он понимается в Евангелии и транслируется иеромонахом Романом, – есть победа над бурей внутри себя. «Готов ли сам к тому, что сердце просит?» – вопрошает иеромонах Роман. Его стихи, в отличие от стихотворения Лермонтова содержат выраженный проповеднический, учительский настрой, хоть бы он был обращен и к самому себе, и к читателю и слушателю. Ответ же о. Романа на вздох своего пасомого есть указание пути духовного самосовершенствования, «Ибо вот, Царствие Божие внутри вас есть» (Лк. 17, 21).
§2. Закон, Суд и Милость в Евангелии: образ грешницы, обращенной ко Христу в русской лирике (А.А. Фет, А.И. Полежаев, С.С. Аверинцев, иеромонах Роман). Другой важный евангельский эпизод, привлекавший поэтов разных эпох, эпизод о блуднице, которую надлежит побить камнями (Ин. 8, 3–11), (А.А. Фет «Блудница» (1843), А.И. Полежаев «Грешница» (1837), С.С. Аверинцев «Стих о жене, ятой в блудодеянии» (1992), иеромонах Роман «Благовестил Наперсник Божий…» (1999)). Так, у А.А. Фета преобладает яркое, колористическое, эмоционально-чувственное, психологическое начало. Вместе с тем слишком вольная трактовка уводит автора далеко от сути первоисточника, и формирует выразительное лирическое самостоятельное его толкование. «Грешница» А.И. Полежаева, наоборот, бедна красками и несколько схематична, это фактически пересказ евангельского сюжета. С.С. Аверинцев антиномичен в своем осмыслении данного отрывка. Поэт старается сосредоточиться на духовной реальности, представить себя на месте грешницы, предстоящей Христу. Однако эмоциональный накал, надрыв, присутствующий в ткани стиха, никак не соответствует тексту Евангелия. У иеромонаха Романа правда художественная близка правде евангельской. Оттого поэт кажется более реалистичным и философически глубоким, невольно учительствующим. Четыре автора выступают в разных ролях. Если А.А. Фет – психолог и лирик, то А.И. Полежаев – просто рассказчик, С.С. Аверинцев – непосредственный участник события, а иеромонах Роман – богослов, поэт и одновременно христианский проповедник.
Образ евангельской грешницы – один из наиболее разработанных в русской поэзии. Мы обращаемся к художественным интерпретациям главы 8, 3–11 Евангелия от Иоанна потому, что тема жены, взятой в прелюбодеянии разработана менее, чем тема Марии Магдалины. Кроме того, в названных евангельских стихах речь идет не только о грешнице как таковой, но в них заложены широкие мифологические, более того, символические планы, отражающиеся в многочисленных поэтических вариациях на заданную тему.
§3. Полисемия и антиномия слова «свобода» в переложениях 136 псалма русскими поэтами ХVII – ХХ веков. Рассматривая формы парафразирования Псалтири русскими поэтами, следует выявить причины, побуждающие художников слова к переосмыслению и лирическому переживанию отдельных ее стихов. Несомненно особенное внимание русских поэтов к псалмам царя Давида. Более того, частое переложение отдельных псалмов и Псалтири в целом объясняется тем, что «поэтический потенциал» священных текстов и их форма («послание» Богу, постоянная адресация именно к Нему) близки каждому находящемуся в культурном русском пространстве и тем, что это послание молитвенное, содержащее лично-лирическое парафразирование общих для всякого верующего «обращений». Как показывают и анализ литературы вопроса, и исследование творчества русских поэтов, наиболее часто перелагаемые псалмы это 1, 90, 136 и др. Тексты, принадлежащие по времени создания к Ветхому Завету, являются по характеру обращения к ним в культуре православия органической составляющей современной религиозной жизни. Именно это делает псалмы наиболее привлекательными для переложений их как произведений христианской книжности и христианского обихода. Конкретные жизненные обстоятельства побуждают Г.Р. Державина, Ф.Н. Глинку и других поэтов обращаться к лирическому их пересозданию в собственном поэтическом творчестве.
Так, переосмысление псалма 136 индивидуальным стилем русских поэтов в историко-культурной ретроспективе указывает на специфичность переложений, с одной стороны, а с другой – на стремление поэтов остаться в узнаваемом духовно-культурном пространстве. В процессе исследования учитывается сложный процесс взаимодействия духовного и светского начал, профетического и литературного.
Псалом 136 «На реках вавилонских…» – один из наиболее известных, это плач иудеев, плененных вавилонянами. Христианский подтекст псалма подразумевает пленение души грехом. Не случайно «На реках вавилонских…» читается в неделю о блудном сыне, подготовительную к Великому Посту. Псалом стал излюбленным и в русской поэзии. Симеон Полоцкий («Псалом 136») (1680) вносит незначительные изменения в текст; В.К. Тредиаковский («Парафразис псалма 136») (1752) уже обмирщает слог. Вместо глагола «плакахом», например, употребляется перифраз «точили слезный ток». Вводится совершенно нехристианский образ рока: «зря наш нестерпимый рок». Именно таким – могущественным, великим, но не оставляющим ничего воле и разуму человека, представляется Бог эпохи Просвещения, в то время как в ветхозаветной и в христианской традициях свободная воля человека имеет огромное значение.
В переложениях сентименталистов и романтиков усиливается лирическое начало. Ср. «лозы бледных ив» и «томные лиры» И.И. Дмитриева («Подражание 136 псалму») (1822), «вещие органы» и «веселый тимпан» у Ф.Н. Глинки («Плач пленных иудеев») (1822) с лаконичным «молчанием горьким» у Н.М. Языкова («Подражание псалму 136») (1830), который в этой строфе даже не упоминает названия музыкальных инструментов. Вавилонским рекам И.И. Дмитриев дает собирательное и при этом географически определенное название «Евфрат». Евфрат пленные сравнивают с родным Иорданом, который здесь вместо Сиона (в псалме) символизирует их родину. У Ф.Н. Глинки, напротив, вавилонские реки называются «волнами чуждыми». В переложениях 136 псалма романтиками сильны гражданские мотивы. Русские романтики находились под влиянием идей декабристов. В то же время и И.И. Дмитриев, и Н.М. Языков, и Ф.Н. Глинка оставались русскими православными людьми. Какое влияние в данном случае было сильнее, сказать трудно. Очевидна лишь «декабристская» трактовка псалма в «Плаче пленных иудеев» В.Н. Глинки. Под несбывшимися надеждами «И те надежды были – сон» подразумевается, скорее всего, надежда Ф.Н. Глинки на изменение социально-политического строя в России. В другом переложении этого же псалма Ф.Н. Глинкой «Псалом 136» (между 1826–1830 г.), написанном уже после поражения декабристского восстания, очевиден мотив богооставленности, приобретающий покаянное звучание.