ГИЛАЗЕТДИНОВА Гелиня Хайретдиновна ВОСТОЧНЫЕ ЗАИМСТВОВАНИЯ В ЯЗЫКЕ МОСКОВСКОЙ РУСИ : ГІЛАЗЕТДІНОВА Гелин Хайретдіновна СХІДНІ ЗАПОЗИЧЕННЯ В МОВІ МОСКОВСЬКОЇ РУСІ GILAZETDINOVA Gelina Khairetdinovna EASTERN BORROWINGS IN THE LANGUAGE OF MOSCOW RUSSIA

Краткое содержание

Во Введении обосновывается актуальность и научная новизна избранной для изучения проблемы, излагаются теоретические предпосылки и методологические принципы исследования, устанавливается его теоретическая и практическая значимость, формулируются цели и задачи диссертации, даются сведения об апробации ее результатов, определяются основные положения, выносимые на защиту.
В первой главе «Языковая ситуация в Московской Руси ХV–ХVII вв. и восточное заимствование» изложены особенности лингвистической ситуации старорусского периода в связи с историей контактов с восточным миром, рассмотрены вопросы хронологии анализируемых восточных слов.
В разделе 1.1. «Особенности языковой ситуации старорусского перио-да» представлена общая характеристика языковой ситуации исследуемого пе-риода, отмечается, что на ее формирование повлиял ряд факторов социально-экономического, историко-культурного и административного характера (объединение вокруг Москвы основных русских территорий, формирование централизованного бюрократического аппарата, переход общности русского народа в нацию). Указанные процессы повлекли за собой междиалектное взаимодействие, способствуя формированию общерусских норм в письменной и разговорной речи. На протяжении всего исследуемого периода (вплоть до ХVIII в.) сохранял свой престиж, постепенно сужая сферу действия, церковнославянский язык, используемый в конфессиональной (литургической, канонической, гомилетической, дидактической) и конфессионально-светской (полемической, агиографической) литературе. В составе русского литературного языка исследуемого периода выделились две разновидности: книжно-традиционная и демократическая. Происходит активное наступление живого разговорного языка. Наряду с этим развивается деловая письменность. Исследователи подчеркивают зависимость между расширением функций деловой речи и усилением роли разговорной лексики в литературном языке (В.В.Виноградов, В.В.Колесов, Б.А.Ларин, Г.В.Судаков, Ф.П.Филин и др.). Начиная с середины ХVI в. происходит узуальная выработка фонологических норм (аканье на среднерусской основе, севернорусская система консонантизма и др.), становление ряда грамматических явлений (например, окончаний -ам (-ям), -ами (-ями), -ах (-ях) в формах склонения имен существительных) и увеличение общерусского лексического фонда.
Немаловажен тот факт, что ХV–ХVII вв. в истории социальных связей русского народа с восточными выделяются как особый период. В конце ХV в. русские земли освободились от Золотоордынской вассальной зависимости. Происходит распад Золотой Орды, на бывшей территории которой в течение ХV в. формируется Сибирское ханство (конец ХV в.), Ногайская Орда (конец ХIV–начало ХV вв.), Казанское ханство (40-е гг. ХV в.), Крымское ханство (1443 г.), Астраханское ханство (1459 г.) и др. Усиление Московского государства сопровождалось территориальной экспансией на восток.
Исследуемый период характеризуется интенсивными торговыми связями с восточными государствами. Так, в ХV–ХVI вв. основными контрагентами России, с которыми происходил товарообмен, были Иран, Турция, Крым, Ногайская Орда, Азербайджан, позднее, в ХVII в. – Восточная Сибирь и Китай.
Наличие разного рода связей – политических, экономических, культурных – не могло не сказаться на языковом облике эпохи Московского государства. В свете современных лингвокультурологических исследований понимание языка как зеркала культуры и жизни страны не ново, оно имеет непосредственное отношение и к рассматриваемому периоду, когда язык, реагируя на внешние изменения, активно включал в лексический фонд новообразования, связанные с указанными изменениями. Ориентальные заимствования, являющиеся результатом контактов с восточными народами, составляют существенную часть словарного состава русского языка исследуемого периода. Совершенно справедливо замечание в этой связи Ф.П.Филина о заметном воздействии на великорусский язык лексики из языков Востока (прежде всего тюркских или иных, главным образом, через тюркское посредство), что вполне понятно, если учитывать интенсивные связи Московской Руси с восточными странами.
В конце ХVII–начале ХVIII в. произошла смена ведущих языковых тен-денций в связи с политической и экономической ориентацией России на Запад. При этом на процесс адаптации и функционирования восточных заимствований этого периода оказали влияние: 1) перестройка принимающей лексико-семантической базы; 2) столкновение с волной иноязычных заимствований с Запада (ХVII в.). Следовательно, можно говорить о своеобразной демаркационной линии между языком ХVIII в. и предшествующими этапами, где прямые контакты с восточными народами (прежде всего тюркоязычными) занимали ведущее место.
В разделе 1.2 «Хронологическая характеристика восточных слов в старорусском языке» исследуемые языковые единицы рассматриваются с точки зрения времени вхождения их в заимствующий язык. При этом особую значимость приобретают материалы, извлеченные из письменных источников (в данном случае памятников письменности старорусского периода).
Обнаруженные восточные заимствования в исследуемом разножанровом материале эпохи Московского государства отражают основные исторические этапы языковых контактов русского и восточных народов. Так, к древнейшим заимствованиям домонгольского периода (до ХIII в.) относятся, например, следующие: боярин/болярин, товар, терем, ковер, капище, шатер, лиман, болван ‘идол’, батог, бисер, сан, чертог, шар ‘краска’, лошадь, жемчуг, салтан, клобук, чекан.
В ХIII – ХIV вв. в русский язык проникли такие восточные лексемы: ХIII в. – атаман, баскак, богатырь, бурый, дорога ‘чиновник’, коврига, ковчег, ковш, кулак, курган, орда, хоруговь; ХIV в. – алпаут ‘приближенный хана’, алый, казначей, кирпич, колымага, лачуга, сабля, тамга, ямщик.
В ХV в. фиксируются заимствования: абыз ‘священнослужитель’, ала-фа/олафа ‘жалованье, награда’, амбар/анбар, аргамак, аршин, базар, батман, баграм ‘мусульманский праздник, байрам’, брага, катуна ‘госпожа’, колпак, коитул ‘ставка хана’, кош ‘стан, обоз’, сагадак, фата, хан, харч, шерть ‘присяга’ и др.
Наибольшее количество ориентализмов датируется ХVI–ХVII вв.: ХVI в. – аминь ‘высокопоставленное лицо при дворе в странах мусульманского Востока’, арбуз, байрак, барс, басма, бахмат, бугор, буланый, булат, бурав, вор, войлок, изумруд, катер ‘мул’, каурый, крагуй, кушак, лал, мечеть, мухояр, сеит, судак, тафья, учуг, ферезь, чалма, чубарый, юрт, ясак и др.; ХVII в. – абаса ‘персидская серебряная монета’, абдал ‘дервиш’, ага ‘военачальник’, ‘почетный титул’, алтабас ‘парча’, аманат ‘заложник’, арчак ‘деревянный остов седла, седло’, базлук ‘род подковы с шипами для хождения по льду’, балахон, барыш, будара, буза, бузун, изъян, ишак, казан, кистень, корсак, кумач и др.
Приведенная временная характеристика восточных слов относительна и не может претендовать на окончательную точность, несмотря на объективность показателей, ибо регистрация заимствований в памятнике письменности не позволяет считать ее годом вхождения в язык в силу возможной утраты или недоступности текстов более раннего периода (см. работы В.Ф. Миллера, И.Г. Добродомова).
Нередко материалы памятников позволяют уточнить лексикографические данные относительно первой фиксации слова. Необходимо отметить, что документированная хронология, хронология по фиксации – важный показатель при характеристике заимствования, так как установление фактов употребления слова в ранних памятниках письменности предоставляет новые материалы изучения его функционирования в языке-реципиенте (см.: [К.Р.Галиуллин 1991]). Так, в Словаре русского языка ХI–ХVII вв. не зафиксированы некоторые восточные заимствования и производные от них, выявленные нами в исследуемых источниках ХV–ХVII вв. Это такие лексемы, как арбузец (Переп. Безобразова, 94. ХVII в.); азифъ ‘знаток, чтец Корана’ (Каз. ист., 149. ХVI в.); воруха ‘развратная женщи-на’(Ав. Кн. толк., 461. 1677 г.); инчи ‘скатный жемчуг’ (Х. Афан. Никит., 22. 1466–1472 гг.); дугень ‘лавка, торговые ряды’ (Аз. пов., 55. 1673 г.); киса ‘сумка, мешок, котомка’ (Росп. прид., 125. ХVII в.); курбан ‘жертва’ (Х. Тр. Короб., 99. 1593–1594 гг.); лальный ‘украшенный лалами (драгоценными камнями)’ (Пов. ц. Динары, 91. ХV–ХVI вв.); мечетный (Каз. ист., 157. ХVI в.); натесемничек, уменьш. к натесемник ‘деталь пояса’ (Оп. им. Ив. Гр., 37. 1582–1583 гг.) и др.
По ряду восточных слов нами выявлены более ранние фиксации, чем те, которые имеются в Словаре ХI–ХVII вв. Например, заимствование алафа ‘награда, дар’, датируемое в Словаре ХVI веком, обнаружено в «Хожении за три моря» Афанасия Никитина (1466 1472 гг.); лексема атаман ‘старший в каком-либо деле; вожак, предводитель’, представленная в Словаре 1620 годом, отмечена «Истории о великом царстве Московском» Андрея Курб-ского (XVI в.) и др.
Памятники письменности, оставаясь основным источником изучения ис-тории слова в заимствующем языке, представляют относительно надежные данные временного фиксирования лексического состава русского языка, в том числе его восточного фонда. Дальнейшее углубленное изучение материалов памятников письменности позволит ввести в научный оборот новые достоверные сведения для хронологической характеристики словаря русского языка.
Во второй главе «Семантическое освоение ориентализмов в русском языке ХV–ХVII вв.» анализируются процессы преобразования семантической структуры восточных слов в тесной связи с различными этапами освоения, определяются закономерности семантической адаптации заимствований, их особенности как элементов лексической системы русского языка.
Раздел 2.1. «Семантическая характеристика ориентализмов на ста-дии вхождения в русскую лексическую систему» посвящен анализу заимство-ваний на этапе вхождения в язык-реципиент. Выявлено, что в процессе вхождения в лексико-семантическую систему русского языка ориентализмы проходят две стадии: 1) функционирование в качестве экзотизма, когда слово употребляется для обозначения ранее неизвестных для носителей русского языка реалий, понятий; 2) утрата восточным заимствованием экзотической окраски и окончательное включение его в систему русского языка. Важен тот факт, что практически все ориентализмы на стадии вхождения функционировали в качестве экзотизмов. Однако отдельные ориентализмы так и не преодолели второго этапа освоения в системе заимствующего языка, сохраняя свою экзотичность. Обычно это религиозная, социальная терминология, наименования предметов восточного быта, растений и др. Ср.: абыз ‘священнослужитель у мусульман’, ага ‘военачальник (у турок, крымских татар, ногайцев)’, аракчин ‘шапочка, тюбетейка’, имилдеш, карач/корач ‘представитель высшей знати у крымских и казанских татар, советник хана’, кешиш ‘священник’, мулла, намаз, принч ‘рис’, тафья ‘ма-ленькая круглая шапочка, род тюбетейки’, чалма, хан и др.
В исследуемых источниках экзотизмы встречаются во всех жанрах: в публицистических текстах, исторических повестях, в хожениях на Восток, путешествиях русских послов и т. д. Например: И до подворья проводили аги с янычаны и приставы, и Ивана чтили, и кормы на подворье присылал [азовский диздар Сеферь], доколе Иван в Азове был (Ст. сп. Новосильцева, 64. 1570 г.); И отдаша намъ царя [Казанского] своего со единымъ корачомъ, што наибольшимъ ихъ (Курб. Ист., 200. ХVI в.) и др. Приведенная выше экзотическая лексика имеет разный характер. Одна часть экзотизмов, функционирующая на периферии лексической системы, сохранилась только в памятниках исследуемого периода, ср. имилдеш (из тюрк. ämikdäš ‘молочный брат’ от äm-, im- ‘сосать грудь’) ‘название человека, вскормленного вместе с царевичем одной кормилицей (у татар)’. Часть экзотизмов проявила жизнеспособность и стала активно функционировать в исследуемый период, что было связано с заимствованием самой реалии. К такого рода экзотизмам можно отнести лексему тафья (тур., тат. takja ‘шапка’, чув. toxja (от араб. ţāķija)). Для ряда экзотизмов восточного происхождения характерна определенная локальная приуроченность, ср. употребление фарсизма абаса/обаса ‘персидская серебряная монета’ (от перс. ‘abbāsi ‘серебряная монета, чеканенная шахом Аббасом’).
В разделе 2.2. «Основные направления формирования лексического значения восточного слова» определены закономерности формирования лексического значения заимствованного слова, связанные с характером объекта номинации и особенностями лексико-семантической системы языка-реципиента. Заимствованные слова восточного происхождения, будучи преимущественно обозначениями конкретных реалий, проходят в своем семантическом развитии путь от референтного словоупотребления в тексте (наименование конкретных предметов, явлений) к денотативному осмыслению (обозначение заимствованным словом класса однородных явлений) и, наконец, к развитию сигнификативных долей значения (вычленение наиболее существенных для данного класса реалий признаков). Кроме этого, многие восточные слова развивали коннотативный блок значений, отражающий эмоционально-оценочное отношение говорящих к денотату заимствования и заключающий в себе стилистическую характеристику слова.
Основная масса заимствований вошла в русский язык ХV–ХVII вв. с со-хранением значения слова-прототипа. Как правило, это наименования часто встречающихся в исследуемый период реалий (алтабас ‘парча’, башмак, буза ‘хмельной напиток’, бузун ‘озерная, самосадочная соль’, бурав, ез ‘сооружение на реке для ловли рыбы’, кишнец ‘плоды растения кориандра’, лебеда, нефть, пенька, шандал ‘подсвечник’, яхонт и др.). Иногда слово заимствовалось в одном из своих конкретных значений. Например, слово арабского происхождения аманат проникло в русский язык через тюркские языки, в которых оно имело значение ‘залог, заложник’. Однако аманатами в Московской Руси, как пишет Н.К. Дмитриев, назывались именно заложники, которых московские князья и цари брали из Сибирской Орды Кучума, а позднее – из независимых ханств Средней Азии. Заимствование довольно активно использовалось в анализируемых памятниках письменности.
На этапе вхождения исконное значение восточного слова подвергается различным модификациям. Примером изменения значения восточного слова (метонимический перенос) в русском языке стали заимствования тулумбас (тулунбаз) ‘большой турецкий барабан’ (от тур. tulumbaz ‘играющий на литавре’), азям ‘название одежды’ (азерб. Adžam ‘Персия’, тур. adžäm ‘перс’ от араб. ‘aģamē ‘не араб’).
В разделе 2.3. «Семантическое развитие восточных заимствований» определены основные направления семантических изменений анализируемых лексем (расширение объема значения, метонимический перенос, метафориза-ция). Формирование семантической структуры заимствования на русской почве происходит в результате развития новых специальных значений, способствующих расширению синтагматических связей, которые приводят к образованию достаточно устойчивых словосочетаний, называющих те или иные предметы, прочно вошедшие в русский быт (амбар икряной, хлебный, чарочный; аршин печатный и др.).
Развитие значения как результат ассоциации по смежности наблюдается у заимствованных существительных конкретно-предметной семантики. Ср. название ткани → наименование куска ткани определенного размера (зуфь ‘шерстяная ткань’→ четыре вишневыхъ зуфы); наименование сосуда → наименование меры жидкости, помещающейся в этом сосуде (бадья → дехтю 2 бадьи) и др.
Одним из закономерных видов изменения значения восточного слова является и метафоризация, которая представлена реже, чем указанные явления метонимического характера. В языке исследуемых произведений Московской Руси процессы метафоризации являются хотя и редкими, но достаточно показательными, поскольку именно метафора, как особое средство выразительности, отражает глубину вхождения ориентального слова в лексическую систему русского языка представленного в работе периода. Ср., например, бисер ‘драгоценность’ (по отношению к Христу) как символ высшей степени истины, духовной ценности, небесный чертог ‘небесная обитель, рай’, Ноев ковчег как символ спасения мира и др. При этом метафорическое использование отдельных заимствований продолжает развиваться и функционировать в системе образных средств литературного русского языка нового и новейшего периодов. Данные метафоры в литера-турном языке нового времени использовались и как поэтические элементы текста, и для выражения иронически-шутливого отношения к объекту оценки (ср.: ковчег – ‘большое, ветхое, старомодное судно, повозка’, чертог – ‘о комнате, помещении’).
В разделе 2.4. «Восточное слово как элемент лексической системы языка» рассматриваются заимствования в лексической структуре русского языка изучаемого периода.
В подразделе 2.4.1. «Ориентализмы в составе тематических групп» представлена тематическая характеристика анализируемых заимствований. Исследование лексики по тематическим группам, несмотря на отдельные слабые стороны подобного подхода, целесообразно и удобно по отношению к конкретным словам, в значении которых преобладает денотативное содержание. В тематическом аспекте ориентализмы широко охватывали различные сферы общественной и частной жизни:
государственное устройство, чиновный аппарат, администрация; звания, титулы, обращения: амира ‘титул правителя’, бек ‘титул высших чиновников’, илдырхан ‘титул правителя’, мурза ‘князь’, паша, хан, шубаш ‘начальник полиции’;
административно-территориальные единицы: кабак ‘поселение’, улус, юрт ‘область’, ‘страна, поселение’ и др.; налоги, грамоты: кабала, ярлык, ясак; печати, тиснения: тавро, тамга;
военная лексика: аманат ‘заложник’, ясырь ‘пленный’, санчак ‘правитель области в Османской империи’, табор ‘стан, становище, лагерь, обоз’, тюфянчей ‘стрелец’, янычар ‘отборные войска в султанской Турции’; бехтерец ‘панцирь из металлических пластинок’, саадак/сагадак ‘вид оружия’, сабля, томара ‘стрела особого рода’ и др.;
торговля, денежные расчеты: базар, батман, безмен, гыря ‘гиря’, кентарь ‘мера веса’, рахтан ‘таможенная пошлина’, товар; абаса ‘персидская серебряная монета’, алтын, шитель ‘медная монета’;
религия: дербыш/дервиш ‘мусульманский аскет’, кешиш/кешит ‘священник’, мулла, пир ‘старец’, ших/шейх ‘святой’; байрам-курбан, байрам-рамазан; улубагрим ‘большой праздник’; болван ‘идол, кумир’, намаз, фата ‘фатха, название первой суры Корана’ и др.;
наименования лиц: арап ‘негр’, бесермен/бусурман/бусорман, гарип ‘чужеземец’, караваш ‘рабыня, невольница’, катуна ‘госпожа’, кофар ‘раб-индус’, кул ‘раб, невольник, слуга’, палач, толмач;
названия одежды, головных уборов, обуви: азям, кафтан, кушак, фата ‘покрывало на голову’, ‘повязка на бедрах’, чуга ‘узкий кафтан’, штаны; башмаки, четыги, попучь/попучи ‘вид обуви’, чеботы;
ткани: алача ‘персидская ткань’, бархат, изуфрь ‘шерстяная ткань’, камка, киндяк, кутня, миткаль, мухояр, тафта, фарауз ‘сорт шелковой ткани’ и др.;
меры длины: аршин, косяк, агач ‘путевая мера длины’;
драгоценные камни и украшения: бечет ‘гранат, рубин’, алмаз, ахик ‘сердолик’, бисер, бирюза, жемчуг, яхонт, яшма; серьги;
музыкальные инструменты: барабан, домра, накры, сурна и др.
животный и растительный мир: бабр ‘тигр’, баран, ишак, обезьяна, слон; арбуз, изюм ‘виноград’, камыш, сандал, тутурган ‘рис’;
рельеф местности: бугор, буерак, култук ‘залив’;
сооружения: амбар, дугень ‘лавка’, лачуга, чердак, чулан и др.;
орудия труда, инструменты: бурав, кирка, кочерга;
коневодческая лексика: аргамак, бахмат; буланый, игрений, каурый, ча-лый, чубарый и др.;
предметы быта: бумага, ковер, палас, чирак ‘подсвечник’, шандал;
сосуды, вместилища: корчага, кумган, лохань, сундук;
кушанья и напитки: брага, буза, чихир ‘крепкое вино’, шарап ‘вино’, харч;
транспортные средства: каптан ‘зимняя крытая повозка’, кестяк ‘корабль, барка’, колымага ‘закрытый экипаж шатрового типа’, тава ‘ко-рабль’, телега;
вещества: бура, сургуч, сурьма;
абстрактная лексика: барыш, изъян, халял ‘дозволенное религиозным законом’ и др.