ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ МИР РОМАНА А. И. СОЛЖЕНИЦЫНА “В КРУГЕ ПЕРВОМ”

Краткое описание

Министерство образования и науки Украины
Приазовский государственный технический университет

На правах рукописи
ШВЕЦ ГАЛИНА АЛЕКСЕЕВНА
УДК 82.0: 311.6 (043.3)

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ МИР РОМАНА А. И. СОЛЖЕНИЦЫНА
В КРУГЕ ПЕРВОМ”

Специальность: 10.01.06 - теория литературы

Д и с с е р т а ц и я
на соискание научной степени
кандидата филологических наук

Научный руководитель, доктор филологических наук
профессор Федоров В.В.

Мариуполь - 2008

ОГЛАВЛЕНИЕ

стр.

ВВЕДЕНИЕ

3

РАЗДЕЛ 1.

ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНАЯ АКТУАЛЬНОСТЬ И ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ ПРОБЛЕМЫ

1.1.

Роман «В круге первом» в контексте творчества А.И. Солженицына

15

1.2.

Категориальный статус понятия «художественный мир».

25

Выводы по разделу 1...

44

РАЗДЕЛ 2.

РОМАННЫЙ КОНФЛИКТ

2.1.

Художественный конфликт и художественный характер.

46

2.2.

Фабульные конфликты в романе

69

Выводы по разделу 2 .

94

РАЗДЕЛ 3.

ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНОЙ РИТОРИКИ

3.1.

Феноменология выбора...

97

3.2.

Образы языка в романе

121

Выводы по разделу 3...

136

ВЫВОДЫ

.

138

СПИСОК

ЛИТЕРАТУРЫ...

145

ВВЕДЕНИЕ

Творчество всякого писателя неизбежно проходит ряд этапов своего осмысления современниками и потомками. Сначала оно воспринимается как факт текущей действительности, как непосредственный отклик на события, как реплика в общественном диалоге и т.п. В зависимости от того, в каком конкретном обществе и на каком конкретном этапе его развития появляется произведение, это восприятие буквально-публицистического значения (содержания) произведения может быть востребовано в большей или меньшей степени. Это объясняется хотя бы тем обстоятельством, что различные периоды развития общества в различной степени чутки к гражданскому пафосу литературы, вообще, к роли писателя в жизни общества. В кризисные времена, когда устоявшаяся социальная стратификация, как правило, подвергается серьезнейшей проверке на крепость, на удовлетворительность для всех членов общества, каждый артефакт воспринимается, прежде всего, как манифестация той или иной общественно значимой позиции, иногда даже прямо как политический манифест. Оценка художественной значимости произведения в такие периоды как бы отходит на второй план. С другой стороны, часто именно в это время происходят революционные перемены в сугубо художественной сфере: достаточно, в качестве примера, вспомнить новаторскую поэзию Маяковского или новый театр Мейерхольда в 20-е годы прошлого столетия. Как отклик на революцию в искусстве появились и работы русских формалистов, хотя материалом для теоретических новаций Эйхенбаума, Тынянова, Шкловского послужили, все-таки, шедевры русской литературы девятнадцатого века.
В такие исторические периоды особенно ощутимо неразличение в сознании читателей собственно идеологического воздействия произведения, то есть, в определенном смысле прямой речи автора биографического, если воспользоваться устоявшимся термином М. М. Бахтина, и эффекта эстетического. Иными словами, погруженность произведения при его выходе в свет в плотный историко-литературный и социально-политический контекст чрезвычайно затрудняет объективную, критическую в строгом смысле слова оценку. И это понятно: эстетические студии чаще оказываются востребованы в ситуации социальной стабильности. Эстетический заказ формируется под воздействием социально-политической конъюнктуры. Соответственно, место эстетического анализа (культуроведческих дисциплин) в иерархии идеологических ценностей тоже существенным образом зависит от нее же.
Подтверждение сказанному дает даже беглый взгляд на историю восприятия творчества Солженицына за рубежами России (СССР) и в ней самой. В статьях зарубежных исследователей изначально сочетались идеологическая и формально-эстетическая оценки феномена Солженицына. В шестидесятые-семидесятые годы за рубежом выходит много работ именно по поэтике его художественных произведений. (Чего, кстати говоря, нельзя констатировать сейчас: интерес к творчеству Солженицына, во всяком случае, к его сугубо художественным произведениям, за рубежом явно ослаб). Даже такие восторженные поклонники Солженицына-человека и борца, как Ж. Нива и Г. Белль отдали дань эстетической апологии его творчества. Советские критики и литературоведы, по понятным причинам, не могли своевременно выступить с не ангажированной оценкой, однако, весьма примечателен тот факт, что и после «возвращения» рассказов, повести и романа писателя на Родину, преимущественное если не исключительное внимание было уделено политическому содержанию этих произведений. Параллели с наследием русской классической литературы проводились лишь в качестве, так сказать, довеска к той или иной обществоведческой оценке: «Не случайно даже решение о публикации произведения [«Один день Ивана Денисовича» Г. Ш.] было принято на Политбюро в октябре 1962 г. с личного одобрения Н. С. Хрущева. Отзывы об «Одном дне Ивана Денисовича» появлялись в газетах и журналах, далеких от литературной тематики. О том, как воспринималась повесть, говорят уже заголовки статей того времени: «Чтоб это никогда не повторилось», «Во имя будущего», «О мужестве и достоинстве человека», «Человек побеждает», «Насущный хлеб правды». Человека шестидесятых восхищала, прежде всего, смелость писателя, решившегося открыто сказать правду о сталинском прошлом» [25, 7].
По триумфальном возвращении книг Солженицына на Родину в 90-е годы прошлого века, началась «вторая волна» критического освоения его творчества. И в статьях и исследованиях этого периода гораздо более внятно и отчетливо присутствовал элемент теоретико-литературного, эстетического анализа. Произведения Солженицына были подвергнуты непростому испытанию на соответствие классическим канонам. Более подробно это будет рассмотрено в первом подразделе первой главы, а сейчас мы лишь бегло очертим диапазон прозвучавших оценок. Схематично можно выделить три основных аспекта, в которых рассматривалось творчество писателя.
Во-первых, весьма настоятельно звучали (и звучат) голоса, причисляющие Солженицына к плеяде русских писателей мирового значения, таких, как Толстой и Достоевский: «часто приходится слышать, что в русской литературе ХIХ века учительское начало преобладает над чисто художественным, и что насущная задача современного писателя отказаться от этой традиции русской классики и более свободно отдаться литературной игре. Нет ничего более несправедливого. Пушкин, Баратынский, Лермонтов, Тютчев, Тургенев, Островский, Некрасов, Ф. М. Достоевский, Толстой, Чехов, Блок, Ахматова, Цветаева велики именно своим искусством. Их величие состоит в том, что мысль и творчество были для них единым неразрывным целым. То же самое относится и к Солженицыну» [141, 99].
Это, так сказать, генеральное направление, охвачено «слева» и «справа», в известном смысле, радикальными течениями исследовательской мысли. С одной стороны, оказывается возможной трактовка творчества писателя как «социалистического реализма наоборот» (Лейдерман), с другой постмодернистская интерпретация романа и повести Солженицына. (В. Живов). Попытки вместить произведения писателя в типологические рамки вполне закономерны и неизбежны. Другое дело, как оценить тот факт, что творческая индивидуальность, как правило, с трудом поддается такой типологизации.
Оценка нового художественного явления всегда опирается на устоявшуюся систему эстетических ценностей. Объективная значимость этой системы тоже может быть предметом дискуссии, однако трудно представить эстетический феномен такого масштаба, чтобы он повлек за собой её полное отрицание или полную же перестройку. Обычно происходит либо перемещение ценностных акцентов внутри сложившейся нормативной шкалы, либо вводятся понятия, так или иначе, дополняющие существующую «таблицу категорий». Вот характерный пример из новейшей монографии, посвященной «Красному колесу»: «Наша задача заключается в том, чтобы осмыслить новаторский характер «Красного колеса» как нового вида историко-исследовательского романа эпопеи, своеобразие его архитектоники и особенности нравственного императива, отражение в художественной структуре произведения русской философской мысли конца ХIХ начала ХХ века» [49, 5]. В примечании автор указывает: «Термин впервые вводится в литературоведческий оборот автором монографии» (там же).
Инерция эстетической аналитики, коль скоро она сориентирована на объективный анализ, направлена таким образом, чтобы любой ценой апологизировать (в нормативно-эстетическом отношении) анализируемое произведение. Стремление к такой апологии коренится неизбежно! в элементарном факте художественной, так сказать, приемлемости того или иного эстетического факта для конкретного индивида. Иными словами, научной проработке эстетического факта предшествует его простая (вкусовая) человеческая оценка: «нравится не нравится». Собственно говоря, объективные условия возможности эстетического суждения вкуса и являются главным предметом эстетики вообще и эстетики литературной в частности.
Приведем, в качестве характерного примера, несколько выдержек из работ о романе «В круге первом», выбранного нами в качестве предмета анализа в настоящей работе. Речь идет о ключевом моменте повествования: решении дипломата Володина сообщить американцам об атомной бомбе: «Вся володинская линия романа есть неспешное обоснование тому необратимому и, видимо, бессмысленному поступку, который совершает он в первой главе. Обретя отечество, Володин обрел человечество. Первый круг сомкнулся со вторым» [96, 33].
« Солженицын натужно героизирует Володина. Требовалось явное насилие или психологическое равнодушие, чтобы этого Володина, стандартную деталь привилегированного схематичного мира, сделать своего рода Софьей Перовской, бомбометателем 50-х годов!”» [147, 100].
Хотя авторы работ не полемизировали непосредственно, нацеленность их высказываний на взаимоотмену очевидна. Е. В. Белопольская находит возможным не согласиться ни с одним из невольных оппонентов. В. Чалмаева она просто, без комментариев, упрекает в непонимании авторского замысла, а, возражая А. Немзеру, более подробно объясняет свою позицию: «Понятно, что, говоря о бессмысленности поступка Володина, А. Немзер имел в виду его «историческое» значение Но, следует отметить, что у автора романа иной подход: прежде всего, его интересует, какова роль этого поступка в нравственном формировании героя, в его «развитии души». В таком случае попытка Володина «вмешаться в борьбу титанов» преисполнена высшего смысла таким образом, герой искупил грех своего отца и очистил собственную душу» [14,76].
Итак, перед нами три читательских суждения, каждое из которых неотменимо как непосредственное, определенным образом обоснованное суждение вкуса. Каждое из этих обоснований включает в себя как оценку поступка героя, так и обнаружение (и оценку) авторского отношения к поступку его героя как такового. Каждый из критиков опирается в своей оценке на соответствие (или несоответствие) события, изображенного в романе, тому или иному типу закономерностей, представляющихся критику наиболее значимыми в данном случае. Так, В. Чалмаев усматривает «натужное» нарушение закономерности психологической; А. Немзер определяет поступок Володина как, действительно, «исторически» бессмысленный. Е. Белопольская же оправдывает и героя, и автора с точки зрения религиозной онтологии. Причину разномнения об этом конкретном событии романа следует видеть, вероятно, не столько в разновеликих человеческих «багажах» интерпретаторов, сколько в несовместимости в пределах художественного мира всех тех типов закономерностей, которые полагаются фундаментальными для понимания и оценки поступка персонажа. В пределах мира действительного, где происходит событие оценки, эта несовместимость разрешается актом выбора например, подвергнувшись «стрессу», человек может сам решить, идти ему в церковь или к психоаналитику. В пределах мира художественного акт выбора вменяется читателю как угадчику авторской воли. Конфликт интерпретаций обусловлен именно невозможностью непосредственного постижения воли автора, даже в тех случаях, когда автор вполне определенно высказывает свое мнение по поводу «поведения» его персонажей. Здесь уместно вспомнить, можно сказать, знаменитую сентенцию Пушкина о том, что поэта надо судить по законам, которые он сам над собой признает. Эти слова величайшего из русских поэтов не раз подвергались обсуждению. Их неоднозначность очевидна.
С одной стороны, основательность пушкинской максимы интуитивно убедительна: в самом деле, некорректно предъявлять к лирическому стихотворению требования, уместные только в анализе романа, например.
С другой стороны, этим афоризмом иной нерадивый, мягко говоря, автор легко может прикрыть собственную творческую несостоятельность: мол, критики не постигли закона, который я сам над собой признаю, отсюда и все их недоумения. Первый шаг в точном, с нашей точки зрения, истолковании слов Пушкина должен быть таким. Поэт признает закон именно и только «над собой», но не над всем читающим и пишущим человечеством.
Отсюда следует вывод, что ни биологическая, ни социологическая, ни даже религиозная закономерности ни в каком из своих возможных изводов не могут претендовать на статус поэтического закона. Игнорирование этого обстоятельства слишком часто приводит к изначальной подмене собственно эстетической методологии методологией иноприродной по отношению к исследуемому объекту, в нашем случае литературному произведению. Приведем еще одну цитату из монографии Т. В. Клеофастовой о «Красном колесе»: Ситуация в мире существенно изменилась: ушли в прошлое нереальные концепции социализма, воинствующий атеизм, пересмотрены устоявшиеся стереотипы и ценностные иерархии.
Все это заметно влияет и на литературоведческую мысль, ставя её перед необходимостью пересмотра мировоззренческих, философских основ бытия, концепции человека, ценностных ориентаций и духовной позиции» [49,8].
В этом пассаже предельно ясно описана принципиальная зависимость по мнению автора литературоведения от смены обществоведческих концепций. И не признать фактической правоты исследователя было бы, по меньшей мере, опрометчиво. Другое дело, что эту, фактически же довлеющую науке о литературе зависимость можно и должно преодолеть. Утверждать, что такая потребность современными учеными вовсе не ощущается, тоже было бы несправедливо.
В теории литературы достаточно много примеров, так сказать, спонтанной эстетизации понятий и проблем, проходящих, как будто, по другим ведомствам научной иерархии. В литературоведческих текстах очень часто встречаются рассуждения о «художественном времени», «художественном конфликте», «художественном пространстве», даже об «универсуме писателя» и т. п. Но специальная теоретическая проработка этих понятий, тем более, установление релевантной связности между ними лишь спорадически становится предметом научного внимания.
Именно такая проработка ключевого для теории литературы понятия «художественный мир» предпринята нами в настоящем диссертационном исследовании.
Выбор материала для анализа роман А. И. Солженицына «В круге первом» - обусловлен следующими обстоятельствами.
Роман А. И. Солженицына привлекателен для теоретического анализа в силу очевидности, так сказать, его расположения «на границе». Мы имеем в виду границу между публицистикой и художественной прозой. Это обусловлено не только и даже не столько собственными целями писателя, сколько «неостывшей» еще актуальностью содержательной проблематики романа. Именно такие произведения, откровенно провоцирующие литературоведов на испытание практикуемых классификаций, представляют собой с определенной точки зрения благодатный «материал» для сугубо эстетического анализа.
В ситуации непосредственного временного соседства автора и читателей (критиков), когда произведение, с одной стороны, не может пока претендовать на твердо определенное место в истории литературы, а с другой, несомненно, состоялось как событие в этой истории, особенно ощутимыми становятся те проблемные узлы, распутывание которых требует теоретической компетентности и ответственности.
Актуальность исследования обусловлена обострившимся методологическим кризисом современного литературоведения, разрешение которого требует деметафоризации многих в значительной мере спорных понятий, но активно применяющихся в практике литературоведческого анализа.
Связь работы с научными программами, планами, темами кафедры.
Тема диссертации раскрывает один из аспектов научной темы кафедры русской литературы Донецкого национального университета «Русская литература и современность» - Г-96/13, утвержденной Министерством образования и науки Украины. Тема, разрабатываемая на кафедре русской литературы, включает в себя теоретический аспект: вопросы поэтики русской литературы постоянно обсуждаются на кафедре.
Цели и задачи исследования.
Главной целью работы стало методологическое обобщение существующих представлений о художественном мире литературного произведения и обоснование собственного взгляда на эту проблему.
Вытекающие из этой цели задачи:
теоретико-литературное прояснение понятия «характер»;
сопоставление понятий «художественный конфликт» и «фабульный конфликт»;
характерологический анализ романа;
анализ фабульной структуры романа;
описание лингвостилистических особенностей повествования.
Объект исследования - роман А.И. Солженицына «В круге первом».
Предмет исследования теоретико-литературный концепт «художественный мир» в контексте романной прозы А.И. Солженицына.
Новизна исследования. В диссертации путем анализа романа «В круге первом» предложено нетрадиционное понятие о художественном мире и производных от этой категории понятий: «художественный конфликт», «характер», «герой», «тип»..
Методологической основой исследования послужили работы М.М. Бахтина, Д.С.Лихачева и В.В.Федорова. Главными теоретическими ориентирами стали, соответственно, понятия «эстетический объект», «внутренний мир произведения» и «поэтический мир». Собственный взгляд на проблему мы вырабатывали в процессе полемического усвоения этих концептов.
Практическое значение. Результаты исследования могут быть использованы при разработке лекционных курсов по теории литературы и истории современной русской литературы в высших учебных заведениях, а также в практике школьного изучения основных понятий теории литературы и творчества А.И. Солженицына.
Апробация результатов исследования. Основные положения диссертационного исследования обсуждались на международной конференции «Достоевский в современном мире» (Донецк, 2002), на ХІІІ региональной научно-технической конференции «Университет городу» (Мариуполь, 2006). Доклады и тезисы были опубликованы в научных изданиях. Отдельные разделы и полный текст диссертации обговаривался на заседании кафедры украиноведения и кафедры социология и социальная работа Приазовского государственного технического университета, а также на заседании кафедры русской литературы Донецкого национального университета.
Основные положения диссертационного исследования отображены в 5 статьях.

Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, трех разделов, выводов и списка использованных источников. Общий объем диссертации - 159 страниц. Список использованных источников имеет 164 позиции.

Список литературы

ВЫВОДЫ

Cубъект конечного существования становится субъектом поэтического бытия как только полагает свое существование единственным. Акт такого полагания не учреждает какие-то особые, поэтические закономерности. Этот акт упраздняет всяческие закономерности, так как каждый последующий акт так определившегося субъекта оказывается (точнее сказывается) уникальным, неповторимым, что исключает возможность узрения и формулировки каких бы то ни было закономерностей.
Субъект единственного конечного существования не может ни творить какие-либо законы, ни сообразовываться с какими бы то ни было внешними по отношению к себе законами, поскольку его единственность «обеспечивает» уникальность, неповторимость каждого его акта.
Именно это обстоятельство продуцирует особенности поэтического мироустройства, легко замечаемые, но абсолютно непроницаемые для объяснения с позиций биологических, социальных и под. закономерностей, потому что весь комплекс закономерностей появляется, пристраивается” к ним лишь потом (если здесь уместен временной термин). Признание поэтом закона над самим собой заключается в том, что он узурпирует атрибут конечности необходимой предпосылки узрения всякой закономерности.
Актом «узурпации» единственности своего конечного существования субъект поэтического бытия учреждает поэтический мир как сферу единственного конечного существования. Удерживаясь в этом состоянии, субъект поэтического существования учреждает конфликт нового типа, неизвестный «реальности».
Анализ ряда эпизодов романа «В круге первом» показывает, что в конкретных фабульных перипетиях воплощен в той или иной своей направленности единый конфликт онтологического, архитектонического свойства, а именно конфликт между «целым человека» и его конкретно-человеческой определенностью к существованию с необходимыми атрибутами этого существования: потребностью в свободе и способностью к познанию. В зависимости от того, как определяются персонажи романа по отношению к этой коллизии, они и получают свои композиционные (социальные) роли.
Способность к открытию (познанию) оказывается достаточным поводом для того, стать обвиняемым, виновным. Это конкретно-композиционное следствие архитектонической устремленности романа А. И. Солженицына к буквализации христианской антропологии. Буквализация христианской антропологии представляет собой внутренний, неотъемлемый пафос тоталитаризма как он представлен в романе. Если на фабульном, композиционном уровне этот пафос встречает ответные движения в виде осуждения, разоблачения, обвинения, даже прямого осмеяния, то на архитектоническом уровне он господствует безраздельно. Прежде всего, мы имеем в виду то обстоятельство, что ни один из героев романа ни внутренне, ни внешне не оказывается способен к противостоянию этому пафосу. Говоря терминологически более точно, в романе нет ни одного характера в обоснованном нами понимании этого термина реакции на «целое героя» как в мире не сущее, иными словами, относимое за пределы биологической и социальной определенности.
Реакции персонажей романа в строгом смысле слова типические. Свое противостояние тотальному обвинению они строят на проектах некоего идеального обстояния дел, либо бывшего в прошлом, либо имеющего стать в будущем. Пафос тотального обвинения не находит ни в одном персонаже романа соответствующего по уровню ответного пафоса. Художественный конфликт, таким образом, не обретает соответствующей среды не только для разрешения, но и просто для фабульной реализации. В христианском тезаурусе позиция, соответствовавшая бы требованиям такого разрешения это позиция покаяния. В романе такая позиция отсутствует. В пафосе тотального обвинения оказываются, так или иначе, практически все герои романа. Нет ни одного поступка или даже мысли нет в романе, который не помещался бы в перспективу действительно или возможного оспаривания или прямого обвинения.
Этически понятным, но творчески непродуктивным, не конфликтным по отношению к пафосу тотального обвинения становится пафос тотального самооправдания. Востребованным оказывается в такой ситуации пафос конкретно-личной всевиновности, но именно этого пафоса мы не находим в романе. Невозможность не служить тоталитарному режиму проясняется, как невозможность для человека отказаться, упразднить свою способность к познанию, поскольку последняя соприродна пафосу тотального обвинения. В мире в существовании нет средств для разрешения этого конфликта. Отрешение от существования и причастность к поэтическому бытию требует от автора акта преодоления сопротивления тотальному обвинению, что возможно лишь в форме вменения всей возможной вины себе как единственному конечному существованию.
В романе учреждается необходимое условие способности к открытию внешняя несвобода. Внешняя же свобода, напротив, лишает человека этой способности (Яконов, Ройтман). Причем, чем выше степень внешней свободы, тем меньше способность к открытию. В конкретных условиях романного мира внешняя несвобода становится следствием чаще всего элементарной человеческой порядочности, честности, смелости: сугубо моральных характеристик. Именно моральный выбор оказывается главным условием творческой состоятельности. В романе нет ни одной ситуации, на примере которой можно было бы утверждать, что моральная чистота сопутствует творческой состоятельности. Скорее, мы можем указать в романе места, который прямо, казалось бы, свидетельствуют о противоположном. Между моральным выбором и творческим успехом нет причинной взаимосвязи. Было бы слишком просто, если не примитивно утверждать, что внешнее стеснение способствует раскрепощению духа. Суть дела лежит глубже. Внешняя несвобода может быть чужой или собственной. Выбор, например, Герасимовича это выбор не между волей или неволей, а между своей или чужой несвободой (что, кстати говоря, в голову не приходит Иннокентию: что кого-то обязательно накажут, если даже и не его).
Принципиальным «условием» способности к творчеству оказывается способность к самопожертвованию. Гораздо точнее в нашей методологической перспективе будет сказать, что это не условие, а, так сказать, обратная сторона этой способности. Этическое и познавательные усилия человека представляют собой две проекции единого акта, который определяет его к собственно человеческому существованию.
Герасимович отказывается от возвращения к жене, хотя повествователь недвусмысленно дает нам понять, что он, Герасимович, совершил недюжинное открытие. Способность героя к самопожертвованию является с другой стороны способностью к творческой деятельности. И это, подчеркнем еще раз, не причинно-следственное отношение, которое можно познать и, если можно так выразиться, использовать в дальнейшем. Это символическое единство, характеризующее феномен человека. Способность к творчеству и способность к самопожертвованию суть две проекции единого человеческого акта.
Феноменология выбора является принципиально значимой для понимания своеобразия романа «В круге первом». Практически все персонажи романа в тот или иной момент оказываются перед необходимостью жизненно важного выбора.
Мы вводим понятия первичного и вторичного выбора. Первичный выбор осуществляет автор, поскольку в его воле дать или не дать персонажу возможность существования. Вторичный выбор осуществляет персонаж, как правило, вступая при этом в конфликт с другими персонажами.
Фабульное разнообразие таких ситуаций мы полагаем возможным свести к внутриличностному конфликту между желанием получить свободу («угнетаемые») и желанием свободу сохранить («угнетающие»). Очевидна неразрешимость и даже невозможность такого конфликта на психологическом «материале», поэтому мы обращаемся к онтологии художественного мира.
Для персонажа как субъекта поэтического бытия желание свободы избыточно, поскольку атрибутивной характеристикой такого бытия является его единственность. Эта избыточность оформляется в формах внешней свободы и несвободы. Единственной формой реализации внешней свободы является освобождение другого. Такое поведение персонажа является онтологически бессмысленным, а его словесное оформление повествователем антихудожественным, поскольку лишает возможности вторичного выбора читателя.
Точной формой в ситуации вторичного выбора является отказ от выбора в пользу другого, каковым в художественном мире является автор.
В этической переформулировке отказ от выбора в пользу автора означает отказ от осуждения, в какой бы то ни было форме, поскольку всякий акт выбора неизбежно сопровождается оправданием собственной позиции. Этой фундаментальной причиной, глубинным конфликтом человеческого существования, отраженным в романе, обусловлено с собственно языковое поведение повествователя. Кратко своеобразие этого поведения можно охарактеризовать как неудовлетворенность языком, переживание недостаточности языковых средств. Язык как бы застигнут повествователем в момент острого кризиса, в момент исчерпанности с точки зрения повествователя языковых ресурсов, необходимых для обеспечения языком его главной функции: со-общения людей в мире.
Особенности словоупотребления повествователя достаточно четко отделяют его от персонажей, каждый из которых мы имеем в виду, прежде всего, главных героев романа реализует в своем речевом поведении один из вариантов разрешения языкового кризиса. При всей видимой разноречивости во всех смыслах этого слова каждый из героев первого романа Солженицына недвусмысленно автобиографичен, что задает методически продуктивную перспективу «поиска» собственно авторской позиции в качестве, строго говоря, не данной рефлектирующему сознанию автора биографического А. И. Солженицына. Как представляется, именно анализ образов языка в романе или, иначе говоря геройных отношений к родному языку и языку вообще может вывести исследователя к рубежу, с которого сподручно говорить о художественном мире и, соответственно, художественном конфликте романа.
Многовидность образов языка (способов, типов сознательно организованного отношения к речевому поведению), представленная в романе «В круге первом», выявляет кризисность состояния языка, не менее, если не более причастную к кризису человечества, обретшему конкретно-исторические формы в Советском Союзе на определенном этапе его существования.
Кризис языка, как он представлен в романе, сказывается в парадоксальном совмещении почти полной «растворенности» человека в языке (поскольку личное высказывание становится практически невозможным) и фундаментальной отчужденности личности от родного языка (поскольку наиболее «верным» способом самосохранения оказывается молчание).
На уровне повествовательной риторики этот процесс сказывается в явленной неудовлетворенности повествователем ресурсами родного языка. Нечуткость к онтологическому императиву ответственного молчания в ситуации выбора возбуждает в субъекте повествования потребность в обновлении, реорганизации языкового пространства, то есть к разрешению языкового кризиса языковыми же средствами, что, опять-таки, приводит к натурализации (прозаизации) поэтического конфликта.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Акаткин В.М. По ком звонит рельс // Филологические записки. Воронеж, 1998. Вып.11. С. 1418.
2. Алейников О.Ю. Особенности подцензурного повествования: "Записки из Мертвого дома" Ф.М.Достоевского и "Один день Ивана Денисовича" А.И.Солженицына // Филологические записки. Воронеж, 1998. Вып. 11. С. 1929.
3. Андреева-Карлайл О. Солженицын. В круге тайном // Вопросы литературы. 1991. №№ 15.
4. Анненский Л. Руки творца: Читая публицистику Солженицына.: Взгляд первый // Дружба народов. 1996. № 3. С. 203207.
5. Аристотель. Об искусстве поэзии. М.: Искусство, 1957. 243 с.
6. Арлова Т. Протопоп Аввакум нашего времени // Книжное обозрение. 1996. №36. С. 5.
7. Архангельский А.М. И приветствую звоном щита // Новый мир. 1996. №5. С. 218219.
8. Архангельский А.М. О символе бедном замолвите слово: Малая проза Солженицына: поэзия и правда // Литературное обозрение. 1990. №9. С. 2024.
9. Архангельский А.М. Строгость и ясность // Новый мир 1989. №7. С. 154169.
10. Барсукова О.М. Образ праведника: Классика и современность: ("Праведнический" цикл Н.С.Лескова и "Матренин двор" А.И.Солженицына) // Теория и практика преподавания русской словесности. 1995. Вып. 1. С. 2839.
11. Басинский П. Выйти из круга // Октябрь. 1999. № 1. С. 189190.
12. Бахтин М. М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М. М. Собр. соч. в 7 т. Т. 1. М.: Языки славянской культуры, 2003. С. 69264.
13. Белинков А. Почему был напечатан "Один день Ивана Денисовича?" // Звезда. 1991. № 9. С. 158164.
14. Белопольская Е.В. Роман А. И. Солженицына В круге первом”: опыт интерпретации. Издательство института массовых коммуникаций, Ростов-на-Дону, 1997. 232 с.
15. Белопольская Е.В. Роман А.И.Солженицына "В круге первом" : проблематика и поэтика : Автореф. дис. ... канд. филол. наук / Волгогр. гос. пед. ун-т. Волгоград, 1996. 19 с.
16. Белль Г. Четыре статьи о Солженицыне // Иностранная литература 1989. №8. С. 228 235.
17. Бибихин В. В. Мир. — Томск: Водолей, 1995. — 144 c.
18. Большакова А. Деревня как архетип. От Пушкина до Солженицына // Пушкин и теоретико-литературная мысль. М., 1999. С. 369395.
19. Большев А. "Матренин двор": Парадоксы и против № 1. С. 6067.
20. Бондаренко В. Стержневая словесность: О прозе Солженицына // Литературная Россия. 1989. 26 мая (№21). С. 1011.
21. Бочаров С. Г. О художественных мирах. М.: Сов. Писатель. 1985. 184 с.
22. Бочаров С. Г. Характеры и обстоятельства // Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении. М.: Изд. АН СССР, 1962. С. 312 451.
23. Бунт и рабство: тоталитаризм и культура // Вопросы литературы. 1992. №1. С. 206226.
24. Вайль П., Генис А. Поиски жанра. Александр Солженицын // Октябрь. 1990. № 6. С. 197202.
25. Ванюков А.И. "Один день Ивана Денисовича" А.И.Солженицына в литературной жизни 1960-х годов: (Узел первый: 1962-1964) // А.И.Солженицын и русская культура. Саратов, 1999. С. 719.
26. Виноградов И. Солженицын-художник // Континент. Берлин, 1993. № 75. С. 273285.
27. Винокур Т.Г. С Новым годом, шестьдесят вторым // Вопросы литературы. 1991. № 11/12. С. 4869.
28. Вознесенская Т.А. Лагерный мир Александра Солженицына: Тема, жанр, смысл // Литературное обозрение. 1999. № 1. С. 2024.
29. Воронов Ф.Ф. В поисках истины: К публикации прозы А. Солженицына // Литературная Россия. 1989. 7 июля.
30. Гаврилов В.А. Своеобразие творческого метода в прозе А. Солженицына и В. Шаламова // Актуальные проблемы современного литературоведения. 1997. С. 2426.
31. Галимова Е.Ш. Мученица Матрена и преподобная Марфа: два лика русской святости: (Героини рассказов А.И.Солженицына "Матренин двор" и Ю.П.Казакова "Поморка") // Классика и современность. Архангельск, 1999. С. 129149.
32. Гаспаров М.Л. Художественный мир писателя: тезаурус формальный и тезаурус функциональный: (М.Кузмин, "Сети", ч.3) // Проблемы структурной лингвистики: Ежегодник. М., 1988. С. 125137.
33. Гинзбург Л.Я. О литературном герое. Л.: Советский писатель, 1979. 224 с.
34. Гегель Г.В. Ф. Эстетика: В 4 т. М., 1968 1971. Т.1. 312 с.
35. Гордиенко Т.В. Особенности языка и стиля рассказа А.И. Солженицына "Матренин двор"// Русская словесность. 1997. № 3. С. 6674.
36. Демина Н.А. Латынь в романе А. Солженицына "Раковый корпус" // Античный мир и мы. Саратов, 2000. Вып. 6. C. 7981.
37. Дроздовская Р.С. Апокалипсические символы в творчестве А.И. Солженицына // Постигая прошлое и настоящее. Саратов, 1993. С. 5864.
38. Дронова Т.И. Историософский роман в русской литературе ХХ века: От Мережковского до Солженицына // А.И.Солженицын и русская культура. Саратов, 1999. С. 2027.
39. Евсюков В. Люди бездны // Дал. Восток. 1990. № 12. С. 144151.
40. Елисеев Н.И. Человеческий голос // Новый мир. 1994. № 11. С. 212225.
41. Залыгин С.А. Год Солженицына // Новый мир. 1990. №1. С.233-240.
42. Золотусский И. Солженицын. Круг первый // Московские новости. 1990. 26 августа. С. 14.
43. Зиброва Р.В. Выражение содержания речемыслительной деятельности в художественном тексте: (На материале романа А. Солженицына "В круге первом") // Речевое мышление и текст. Воронеж, 1993. С. 2735.
44. Зиброва Р.В. Эмоционально-экспрессивная номинация лиц в художественном тексте // Семантика языковых единиц. Воронеж, 1990. С. 98100.
45. Зимина Л.В. Эмоционально-экспрессивная интонация прозы А.И.Солженицына // Изучение литературы в вузе. Саратов, 1999. Вып. 2. С. 159170.
46. Кант И. О форме и принципах чувственного и умопостигаемого мира // В 6 т. М., 1964. Т. 2: С. 243268.
47. Кант И. Критика чистого разума. — М.: Мысль, 1994 591с.
48. Карпов И.П. Поэтическая рефлексия Ивана Бунина // Проблемы эволюции русской литературы ХХ века. М., 1995. Вып. 2. С. 8788.
49. Клеофастова Т.В. Художественный космос эпопеи А. Солженицына Красное колесо”. Киев: Collegium, 1999. 436 с.
50. Клинг О.А. "... к лучшему в себе, к лучшему себе...": Попытка портрета Е.Б. Тагера с приложением его отзыва о "Раковом корпусе" и ответа А.И. Солженицына // Вопросы литературы - 1991. № 11/12. С. 7091.
51. Коган И.И. Художественный мир Владимира Соколова: Автореф. дис. ...канд. филол. наук / МГУ им. М.В.Ломоносова. Филологический факультет Самара, 1991. 16 с.
52. Кожинов В. В. Сюжет, фабула, композиция// Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении. Роды и жанры литературы. М.: Изд. АН СССР, 1964. С.408485.
53. Комина Р.В. Романное слагаемое: (О природе близости романов М.Булгакова, Б. Пастернака, В. Гроссмана, А.Солженицына) // Типология литературного процесса и творческая индивидуальность писателя. Пермь, 1993. С. 159172.
54. Комышкова Т.П. Традиции житейной литературы в рассказах А.Солженицына 1990-х // Отечественная философия: русская, российская, всемирная. Н. Новгород, 1998. С. 472475.
55. Копелев Л. Утоли мои печали: Мемуары. М., 1991. 452 с.
56. Костин Е.А. Художественный мир писателя как объект эстетики: Очерки эстетики М. Шолохова. Вильнюс, 1990. 270 с.
57. Котовсков В.В. Сотворивший мир // Дон. Ростов н-Д, 1998. №3. С. 248255.
58. Краснов-Левитин А.А. Два писателя. Париж, 1983. 234 с.
59. Кублановский Ю. С того берега” о Солженицыне // Новый мир. 1993 №11. С. 242245.
60. Кузин Н. Возвращение домой // Литературная газета. 1994. 26 августа.
61. Кузьмин В.В. "Двучастные рассказы" А.И. Солженицына // Тверской Солженицынский сборник: (К 80-летию А.И. Солженицына). Тверь, 1998. С. 2838.
62. Кузьмин В.В. "Разрушение" жанра романа в книге А.Солженицына "Один день Ивана Денисовича" // Проблемы эволюции русской литературы ХХ века. 1995. Вып. 2. С. 116117.
63. Кузьмин В.В. Поэтика рассказов А.И.Солженицына / Твер. гос. ун-т. - Тверь, 1998. 158 с.
64. Кузьмин В.В. Художественный монизм Солженицына: "малая" проза // Жанрово-стилевые проблемы русской литературы XX века. Тверь, 1994. С. 89102.
65. Куликова Г.В. Основные средства выражения побудительной интенции в повести А. Солженицына "Раковый корпус" // Тверской Солженицынский сборник: (К 80-летию А.И. Солженицына). Тверь, 1998. С. 110113.
66. Куценко Е.В. Особенности сюжета произведений А.И.Солженицына: ( На материале романа "В круге первом" и повести "Раковый корпус") // Проблемы эволюции русской литературы ХХ века. М., 1995. Вып. 2. С. 95104.
67. Лакшин В.Я. Булгаков и Солженицын: К постановке проблемы // Советская библиография. М., 1992. № 2. С. 95104.
68. Лакшин В.Я. Иван Денисович, его друзья и недруги // Лакшин В.Я. Пути журнальные. М., 1990. С. 132213.
69. Лалакин Н. Солженицын в Мильцеве // Отчизна. М., 1991. № 9. С. 32-38.
70. Ланин Б.М. Учащимся от выучившихся //Независимая газета. 1994. 13 августа.
71. Латынина А.Н. Крушение идеократии: От "Одного дня Ивана Денисовича" к "Архипелагу ГУЛАГ" // Литературное обозрение. 1990. № 4. С. 38.
72. Левитская Н.Г. Александр Солженицын: Биобиблиографический указ. Август 1988-1990 // Советский фонд культуры, Дом Марины Цветаевой. М., 1991. 127 с.
73. Лейдерман Н.Л. По принципу антисхемы: О романе А.Солженицына "В круге первом" // Звезда. СПб., 2001. № 8. С. 191205.
74. Линецкий В. И.Северянин и А. Солженицын: (К выходу в свет советского издания "Русского словаря языкового расширения", сост. А.И.Солженицын, М., Наука, 1990) // Синтаксис. Париж, 1990. № 30. С. 8591.
75. Липовецкий М.Ю. Приветная песнь совка: О Солженицыне по канонам соцреализма // Литературная газета. 1995. 5 октября.
76.