Кириченко Алексей Евгеньевич. История Мьянмы XI-XVI вв. в бирманском летописании : На материале мэхайазэвинов

Краткое описание

Кириченко Алексей Евгеньевич. История Мьянмы XI-XVI вв. в бирманском летописании : На материале мэхайазэвинов : диссертация ... кандидата исторических наук : 07.00.03. - Москва, 2003. - 297 с. + Прил. (564с. ) + прил. (411с. ). РГБ ОД, 61:03-7/437-0

Институт стран Азии и Африки при МГУ им. М.В. Ломоносова
Кафедра истории стран Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии
На правах рукописи
Кириченко Алексей Евгеньевич
История Мьянмы XI-XVI вв. в бирманском летописании
(на материале мэхайазэвинов)
Специальность:
07.00.03 - «Всеобщая история»
Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук
Руководитель: д.и.н., профессор Д.В. Деопик
Москва - 2003 г. 
Оглавление
2 6
Объект, предмет и задачи исследования 6
Категориальная система исследования 9
1) Основные понятия 9
1.1) Подход к изучению истории и историческая терминология 10
1.2) Подход к изучению источников и источниковедческая терминология 23
, 2) Принципы и методы исследования 26
2.1) Принципы исследования 26
2.2) Методы и ход исследования 27
Структура работы 31
База работы и отправные точки 33
1) Источники исследования 33
2) Историографический раздел 39
2.1) Изучение истории 39
2.2) Изучение хроник 51
2.3) Исследование надписей 57
Благодарности 62
Глава 1. Мэхайазэвины как исторический источник: особенности структуры и содержания 64
I. Предмет текста и его структура 65
1) Предмет текста 65
2) Структура хроник: строение текстов и особенности организации повествования 68
2.1) Единицы структуры («сюжеты») 68
2.2) Основные группы сюжетов 69
2.3) Подчиненные группы сюжетов 69
2.4) Отдельные сюжеты 30
II. Мэхайазэвин как комплекс информации 72
1) Единицы информации («блоки») 72
1.1) Критерии типологии блоков 72
1.2) Описание типов блоков 73
1.2.1) членение по типу информации 73
♦ содержательные единицы 33
♦ функциональные единицы 39
1.2.2) членение по роли блока в тексте 80
з
1.2.3) членение по «отношению к составителю» 80
1.2.4) исключения 81
2) Соотношение единиц структуры (сюжетов) и информации (блоков) 81
III. Распределение информации в текстах 81
1) Принципы организации повествования и характер информации вмэхайазэвинах.... 82
1.1) Описание «истории государей» (модельная и событийная информация) 82
1.1.1) Модельная информация (элементы модели описания правления) и ее
вариации 82
1.1.2) Наличие в описаниях событийной информации и распределение ее видов 86
1.1.3) Особенности событийной информации (тематика СИ) 89
1.2) Описание «истории стольных городов» 91
1.3) Прочие типы информации 93
2) Общая характеристика участков текста 93
IV. «Природа» традиции: возникновение мэхайазэвинов и цели хронистов 98
1) Эволюция мэхайазэвинов как типа текста 98
2) Характеристика историографических этапов 100
3) Назначение хроник и круг их читателей 105
V. Выводы 107
Глава 2. Верховная власть на территории современной Мьянмы в XI -XVI вв.: носители и центры 111
I. Характеристики носителей и центров власти 112
1) Фигура государя в описаниях хроник и надписях 112
1.1) Характеристики государей 113
1.2) Действия, совершаемые государями 116
1.3) Изменение восприятия государя и представлений о его власти 119
1.3.1) «Рационализация» облика государя 119
1.3.2) Изменения в организации властной деятельности 121
2) Стольные города в описаниях мэхайазэвинов 123
II. Преемственность власти и складывание «последовательности стольных
городов» 124
1) Механизмы обоснования преемственности власти 125
1.1) Установление генеалогической и «каммической» связи с государями прошлого.... 126
1.2) Получение сакральной инвеституры 128
1.3) Взятие на себя функций монарха в условиях кризиса власти 130
1.4) Оформление своего статуса посредством соответствующих ритуальных
действий 135
2) Влияние обоснования преемственности власти на видение истории и возникновение повествования мэхайазэвинов 143
2.1) Культ предков государей и генеалогия правителей Погана и Эвы 1 145
2.1.1) История Тэйейкхитэйи и связь этого центра с Пэганом 146
2.1.2) Тэгаун как исходная точка последовательности государей 148
2.1.3) Пинйа и Зэгайн в последовательности стольных городов 155
2.2) Религиозноцентричное осмысление преемственности стольных городов 156
2.3) Представления о единстве и непрерывности «государева рода» 162
III. Выводы 166
1) Представления о власти, ее носителях и центрах 166
2) Решение проблемы преемственности власти 168
3) Базовые стереотипы бирманского летописания и складывание повествования
мэхайазэвинов 170
4) История центров власти и их взаимоотношения 171
5) Текстологические выводы 175
Глава 3. Носители верховной власти XI-XIVBB.: последовательность правлений и проблема хронологии 177
I. Последовательность правлений и особенности летописной хронологии 178
1) Варианты последовательности 179
2) Особенности хронологии мэхайазэвинов 180
II. Последовательность и хронология в свете данных надписей 183
1) Описание выполненного исследования 184
2) Результаты и обсуждение 185
Государи Пэгана (XI-XVI вв.) 186
Анойатха (середина XI в.) и СоЛу (? - до 1084/85) 187
Чанзита (1084/1085 - не ранее 1112/1113) 187
Элаунситу (после 1112/1113 - не ранее 1151) 187
Нэйату (Кэлача) (серединаXII в.) 188
Мин Йин Нэйатейнкха (середина XII в.) 189
Нэйапэтиситу (не позже 1167 - не ранее 1205) 191
Надаунмья (не позже 1207 - не ранее 1228/29) 196
Чазва(не позже 1231 - не ранее 1249) 198
Узэна (не позже 1253 - 1255/56) 2.03
Нэйатихапэтей (Тэйоупьей) (1255/56 - не ранее 1285) 204
Нанчамин (Чосва) (1289-1298) 205
Со Ни (1299-после 1317) и Со Мун Ни (до 1334-?) 209
Неидентифицированные государи 211
Государи Мьинзайна, Пиши и Зэгайна (начало XIVв.) 214
«Трое братьев-государей» (конец XIII - началоXIV вв.) 215
Атинкхэйа (? - 13101 215
Йазатинчжан (? - не ранее 13101 220
Тейнгэту (? - 1324) 223
Оусэна (не позже 1324-не ранее 1340) 228
Нгазищин Чосва (не ранее 1340 - ?) 229
Атинкхэйа Со Йун (71307 - не позднее 1322) 230
Тэйапхйа (не позднее 1322- не ранее 1335) 231
Швейдаунтэ (не ранее 1335- не ранее 1338) и Схинбьюшин Тэйапхйа (71338/39-7)233
Неидентифицирован н ые государи 234
3) Итоги анализа сведений надписей 236
III. Выводы 238
Заключение 241
I. «Великие хроники государей» как исторический источник 242
1) Предмет мэхайазэвинов и характер текста 242
2) Хроникальные стереотипы и видение истории, свойственное мэхайазэвинам 246
3) Структура мэхайазэвинов и основные этапы развития традиции 248
II. Верховная власть, ее носители и центры в Мьянме XI -XVI вв. 253
1) Общая характеристика 253
2) Решение проблемы преемственности власти 258
3) Основные вехи истории верховной власти и их историографическое осмысление: что
должно быть пересмотрено в исследованиях? 260
3.1) Конкретные наблюдения 260
3.2) Концептуальные наблюдения 263
III. Последовательность и хронология правителей XI - начала XIV вв. 272
IV. Перспективы дальнейшего изучения традиционной истории Мьянмы 274
Список сокращений, используемых в тексте диссертации и в приложениях 277
Библиография 228
Приложения:
Приложение 1. Переводы исследуемых текстов
Приложение 2. Таблицы, схемы, графики
Приложение 3. Материалы текстологических исследований
Введение
ОБЪЕКТ, ПРЕДМЕТ И ЗАДАЧИ ИССЛЕДОВАНИЯ
Изучение истории начинается с источников. Именно они являются объектами исследования, исходя из содержащейся в них информации формулируется предмет исследования и те задачи, которые решаются в его ходе.
Когда мы избирали направление исследования в области истории Мьянмы XI- XVI вв., свобода нашего выбора была, в первую очередь, ограничена кругом имею¬щихся исторических свидетельств. Важнейшие сохранившиеся источники, откуда можно почерпнуть данные о событиях интересующего нас времени, сводятся к над¬писям на вечных материалах и нарративным источникам на национальных языках Мьянмы (большинство среди них представлено текстами на бирманском языке), а также свидетельствам иностранных авторов (прежде всего, китайских). Если сведе¬ния иноземных источников были изучены историками достаточно полно, то о тек¬стах, написанных на местных языках, этого сказать нельзя. В то же время, именно их изучение является первоочередной задачей, так как они содержат основной мас¬сив информации по традиционной истории.
Преимущество надписей перед нарративными источниками заключается в их до-кументальном характере, но с этим же связана и главная сложность работы с ни¬ми — во-первых, они посвящены ограниченному кругу вопросов , во-вторых, ком¬плекс разрозненных документов не дает связанной картины истории и, как прави¬ло, ее почти невозможно реконструировать на их основе. Нарративные источники, напротив, предлагают упорядоченный и систематизированный набор свидетельств, что облегчает их понимание и интерпретацию. Кроме того, круг исторических реа¬лий, отраженных на страницах нарративных источников, заметно шире тех, что за¬трагиваются в надписях. Соответственно, это делает логичным использование пер¬вых в качестве базовых источников, тогда как надписи привлекаются для проверки и уточнения информации.
Среди бирманских нарративных источников особое место занимают так назы¬ваемые «великие хроники государей» (осоо?р@ос, мэхайазэвин), представляющие со¬бой самые объемные и развернутые свидетельства о традиционной истории Запад¬ного Индокитая. Данные тексты, составляющие специализированный жанр хрони¬кальной литературы, посвящены изложению «последовательности государей» («c:©g, минзин; список или описание правлений) от первого монарха существующего мира Махасамматы до определенного бирманского правителя, находившегося на престо¬ле на момент (или незадолго до) составления хроники (XVI-XIX вв.). Выбор этих хроник в качестве основного источника подсказывался тем, что именно в них мы находим больше всего сведений о политической истории, в современных исследо¬ваниях обычно выполняющей роль той матрицы, на которую накладываются зна¬ния обо всех прочих исторических реалиях. Именно сочинения данного жанра ак¬тивно использовались авторами классических работ по истории Мьянмы (А. Фейр, Дж. Харви, Д. Холл и т.д.) и в значительной степени определили ее трактовку.
Выбор мэхайазэвинов в качестве основного объекта исследования определил кон-кретную формулировку предмета настоящей диссертационной работы. Раз в качест¬ве предмета повествования мэхайазэвинов выступала последовательность «госуда¬рей» («с;, мин) , организованная через последовательность «стольных городов» (jogS, пьи) бывших местонахождением этих монархов, то предметом исследования, соот¬ветственно, стало изучение истории верховной власти, ее носителей и центров, су¬ществовавших на территории современной Мьянмы в XI-XVI вв. Речь идет о таких стольных городах как Пэган (XI-XIVBB.), Мьинзайн (первая половина XIVв.), Пинйа (1313-1364), Зэгайн (1315/22-1364), Эва (1365-1555), Тауннгу (1485-1610), Хантавади (1539-1599) и государях, правивших в них.
Установка хронологических границ исследования была продиктована тем, что, по нашему мнению, XI-XVI вв. представляли собой один, определенный этап исто¬рии верховной власти на территории современной Мьянмы, обладающий рядом общих характеристик (модель организации власти, принципы властной деятельно¬
сти, представления о власти)'. Этот период охватывает время от покорения госуда¬рями Погана соседних центров власти (сер. XI в.) до распада политии , созданной монархами Хантавади (1599), и возникновения (1597-1629) новой властной струк¬туры, выстроенной вокруг правителей Эвы, где характеристики власти по ряду па¬раметров отличались от распространенных раннее. В частности, этой структуре бы¬ла свойственна новая модель организации власти (как при дворе, так и в управле¬нии покоренными землями), она отличались возросшими размерами территории, непосредственно контролируемой из центра. Таким образом, исследование охваты¬вает период от появления первого известного нам центра власти, контролирующего другие центры, до принципиального изменения облика и характеристик данной власти.
Названный период истории Мьянмы относится к числу наименее разработанных. Хотя его изучение было начато примерно полтора века назад, до настоящего време¬ни нерешенными остаются ряд базовых проблем: например, вплоть до XVI в. не су¬ществует принятой хронологии правлений; событийная история известна только в самых общих чертах (подробнее см. историографический раздел). Не получил сис¬тематического исследования ни один из типов исторических источников, содержа¬щих ту или иную информацию по периоду (надписи, хроники и другие нарратив¬ные источники, данные археологии и т.д.). В связи с этим во многих работах сведе¬ния источников репродуцируются без должного критического анализа, давая в ре¬зультате сумму фактов разного происхождения, показавшихся специалистам заслу¬живающими внимания.
Определение хронологических рамок исследования не означало игнорирование истории предшествующего и последующего времени. Чтобы уяснить особенности исследуемого периода, невозможно было избежать сравнений с более ранними и более поздними периодами (что также задавалось объемом повествования анализи-

руемых источников), соответственно, мы были вынуждены оперировать фактиче¬ски всей традиционной историей. Тем не менее, все эти экскурсы предпринимались именно для достижения более полной и корректной характеристики выделенного периода XI-XVI вв.
Основными задачами работы были изучение ряда базовых аспектов истории пе-речисленных выше центров власти, а именно: определение характеристик носите¬лей и центров власти, установление особенностей осуществления властной деятель¬ности, выяснение отношений между центрами власти, выявление порядка возник¬новения специфической трактовки истории, зафиксированной в источниках и до сих пор влияющей на историографию, уточнение последовательности и хронологии правлений и т.д. Важнейшей общей задачей настоящей работы был поиск адекват¬ных парадигм (т.е. аналитических инструментов, наиболее полно соответствующих задачам исследования и осмысления материала), посредством которых может быть понята история интересующего нас периода. Вместе с этим решалась задача харак¬теристики мэхайазэвинов как исторических источников, что было необходимо для корректной интерпретации их сведений.
Исследование строилось на изучении хроникальной информации в сопоставле¬нии со сведениями надписей и других источников. В силу того, что настоящая ра¬бота является первым исследованием такого рода, мы не могли опереться на изы¬скания предшественников, соответственно, все эти вопросы были изучены при под¬готовке диссертации. Это обусловило значительное внимание, уделенное решению источниковедческих задач параллельно с историческими.
КАТЕГОРИАЛЬНАЯ СИСТЕМА ИССЛЕДОВАНИЯ
1) Основные понятия
Круг аналитических понятий и категорий, используемых в настоящей работе, фокусировка нашего внимания, равно как и стратегия исследования, его принципы и методы были обусловлены зафиксированными нами в ходе работы с источниками значительными расхождениями между их свидетельствами и принятыми в бирма- нистике подходами и оценками (эти расхождения носили как концептуальный, так и фактический характер), а также дискуссиями о таких понятиях как государство и власть в исторических и политических исследованиях последних 20 лет.
1.1) Подход к изучению истории и историческая терминология
В существующих исследованиях тот материал, который черпался специалистами из мэхайазэвинов, т.е. история верховной власти, воспринимался как история госу¬дарств и обществ. Мы сочли продуктивным отказаться от такого подхода, посколь¬ку считали необходимым оперировать при анализе терминами, т.е. понятиями, об¬ладающими строго определенным смыслом, чего нельзя сказать о таких понятиях как «государство» и «общество».
В строгом смысле слова, государство (state/staat/etat/stato) и общество (soci- ety/gesellschaft/societe/societa) возникают лишь в Западной Европе и только в XVII- XVIII вв. и не являются универсальными историческими реалиями [напр., см. 147; 256]. Тем не менее, они оказались распространены (как в действительности, так и при ее изучении) на множество отличных по своим характеристикам форм органи¬зации власти и социальных организмов, что привело к возрастанию многозначности самих понятий, затрудняющей их использование как терминов. Несмотря на это, они не только применялись при анализе истории, но и были превращены в пара¬дигмы.
Исходно, как западноевропейские понятие state, так и русское «государство», оз-начали качество бытия государем и то достоинство, которым он был наделен, а так¬же территорию, подвластную государю [258; 260]. В той модели характер и органи¬зация власти были неотделимы от индивидуальных ее носителей, а не функцио¬нальными. Кроме того, власть существовала в виде комплекса, где политические, экономические и религиозные составляющие были слиты воедино.
После трансформаций в Европе XVII-XVIII вв. и изменения реалий, стоявших за словами “state” и “society”, эти понятия, строго говоря, стали неприменимы по от-ношению к качественно отличным структурам, существовавшим на протяжении
исторического времени. В частности, европейские путешественники, попадавшие в Азию в XVI - начале XIX вв., обозначали фундаментальное отличие тех структур власти, с которыми им приходилось сталкиваться, от европейских через понятие «восточной деспотии». Это эмпирическое различение, тем не менее, оказалось снято с возобладанием в Европе XIX в. универсалистского видения нерелигиозной исто¬рии, появлением идеи всемирно-исторического процесса. В результате, понятие «state» было превращено в универсалию: К. Маркс определил его как инструмент, посредством которого один класс осуществляет эксплуатацию другого, — и для ис- следователя-марксиста стало достаточно зафиксировать имущественное расслоение, появление городов или какой-либо другой материальный признак, чтобы иметь право говорить о существовании state/государства; а, скажем, М. Вебер — как аппа¬рат, обладающий монополией на применение силы, и для исследователей немар¬ксистских направлений было довольно продемонстрировать наличие центральной власти и начатков административного аппарата.
Эвристический потенциал такой универсализации, однако, оказался весьма ог-раничен: то, что прекрасно подходило для историософских построений, в собствен¬но научных исследованиях, скорее, мешало. Так, исследователь-марксист оказался зажат в рамках оппозиции первобытнообщинная формация/родоплеменной строй -со- государство, из которой к концу 60-х годов XX в. был найден выход в фор¬ме признания возможности асинхронности процессов классообразования и полито- генеза, допущении того, что сложение государственного аппарата могло предшест¬вовать возникновению антагонистических классов, и заимствования у немарксис¬тов (в первую очередь, у К. Поланьи) понятия «раннее государство» (early state). Указанное «early state» ни по одному из своих параметров (сакральный характер вла¬сти и властной деятельности, выборно-наследственный принцип наследования, ре- ципроктный обмен, т.е. патрон-клиентный характер всех отношений /даже если ввести их аналитическое деление на политические, экономические, социальные, религиозные и т.п./) не соответствовало тому, что понималось под словом «state» в его современном значении, но его использование позволило хоть как-то заниматься изучением истории, а не ее классификацией в соответствии с «единственно вер¬ным» учением.
В немарксистской (западной) науке преобладали конкретные исследования, объ¬ем теоретических конструкций был невелик, а там, где проводилась какая-то типо¬логия, употреблялись понятия все того же «раннего государства», «архаического го¬сударства», «империи» и т.п., которые при этом наделялись сходными характери¬стиками. В то же время, не меньшее употребление имело и понятие «государство» (“state”) — например, при изучении истории Юго-Восточной Азии для обозначения таких образований как Шривиджайа, Ангкор, Пэган и т.д. использовались такие понятия как «индуанизированные государства» (indianized states или les etats hindouises) [146], «классические государства ЮВА» [138, 1; 203, 203] и т.д.
Следует отметить, что введение понятия «раннее государство» и его аналогов не решило принципиальных проблем исторического исследования, так как набор при¬знаков этого государства (появление органов господства и угнетения и разделение населения по территориальному признаку ) не позволял четко отделить его от ста¬диально предшествовавшего ему вождества (так как речь шла не столько о качест¬венных, сколько о количественных изменениях ), а фиксация вышеназванных характеристик власти позволяла атрибутировать почти любое докапиталистическое «государство» как раннее.
В связи с этим с 90-х годов XX в. все в большем количестве работ начинает вы-сказываться мысль об неразработанности типологии ранних государств [напр., см. 246, 157-8], отсутствии специфики в этом понятии , и, наконец, неприменимости понятия «государства»/44state” вообще при анализе истории докапиталистических обществ (они рассматриваются как «безгосударственные» (stateless) [147]), а для пе¬редачи тех реалий, которые ранее назывались государством, предлагаются новые обозначения — от «семей/кланов» до «монархий» [см. 204; 149; 228]. Таким обра¬зом, мы видим, что инструментальность анализа истории через парадигму государ¬ства вызывает дискуссии и идет процесс поиска понятий и терминов, которые более адекватны для описания и анализа исторических реалий.
Мысль об отказе от фокусировки на государствах при изучении истории власти возникает и при обращении к материалу бирманских источников, так как встре¬чающиеся там понятия и стоящие за ними реалии не соотносимы с рассмотренны¬ми выше значениями слов «государство»/“5ІаІе”.
В нарративных и документальных источниках на бирманском языке мы встреча¬ем слово найинган (1сс), ныне переводимое как «государство». Анализ его употреб¬ления показывает, что данное понятие использовалось для обозначения территории, подвластной определенному монарху , т.е. объекта, а не субъекта власти, каковым является государство . Найннганы никогда не имели собственных названий и обо-значались по именам монархов (например, «государство Анойатхи», «государство Тэзигцин Тихату»), Существование найннгана зависело от одного-единственного че-ловека — носителя верховной власти. Стоило смениться правителю, как фактиче¬ски появлялся новый найннган (даже если территория, подвластная и новому мо¬нарху, и его предшественнику, совпадали). Государь наследовал только престол и стольный город, а подчинение всех прочих территорий, т.е. конфигурация найннга¬на, зависели от того, насколько ему удавалось выстроить отношения с другими но¬сителями власти (отсюда и подвижность территории, где одни области могли обо¬собляться, а другие оказываться покоренными, в результате, территория найннгана, чаще всего, не оставалась неизменной даже в течение одного правления). Эфемер¬ность «государств» проявлялась и в том, что хронисты не строили вокруг них опи¬сание истории, предпочитая то, что можно было с большим основанием назвать константой — «стольные города» (пьи).
То, что понятие найннган обозначало только некую территорию, а не социально-политическую общность, подтверждается отсутствием где-либо в источниках слов, сходных по смыслу с «жителем государства», «гражданином» и т.п. Обозначения на-селения были привязаны только к непосредственному месту проживания: отсюда такие понятия как «люди стольного города» или «жители стольного города» (§£$со, пъиду)хь, «жители города» (gooos, мьоуда), «жители деревни» (ерооо;, йвада), «жители местности» (ззфіооог, эйата)'6. Более общим понятием было только «люди/жители поселений» (gjMooepcoos, пылдуйавада), употреблявшееся достаточно редко и исклю¬чительно в абстрактных ситуациях. Территориально-географический смысл без ка¬ких-либо политических коннотаций носили и иные понятия, которые сейчас рас¬сматриваются как аналоги обозначений государственных образований (например, «страна») . Таким образом, мы можем сделать вывод, что понятие найннган в иссле¬дуемый период означало только некую территорию, находящуюся под определенной властью .
Встает вопрос, есть ли в источниках какие-либо понятия, которые можно рас-сматривать именно как субъекты власти? Да, есть. Таких понятий два — это выше- называвшиеся «государи» (мин) и «стольные города» (пьи). Слово «мин», как уже го-ворилось, обозначало носителей власти, обладавших соответствующими ее атрибу¬тами — престолом, дворцом, городом — и получивших соответствующую инвести¬туру. Такой носитель власти мог быть как верховным правителем (что передавалось расширением ПОНЯТИЯ ДО минчжи (ocsgs, «великий государь»), а с середины XV в. до минтэйа («cscosps, «государь закона») и минтэйачжи («c:cosp;g;, «великий государь закона»)), так и подчиненным.
Понятие пьи, как опять было сказано, употреблялось в отношении любого горо¬да, в котором есть (или был ранее) носитель власти, имеющий статус мина. Отсюда среди пьи встречались как самостоятельные центры власти, так и те, которые нахо¬дились в подчинении у других, более влиятельных, и, естественно, данный статус мог меняться. В тех случаях, когда определенный пьи выступал как центр верховной власти, он мог обозначаться как «большой стольный город» (§р5(сф, пьичжи) или как «местонахождение государей» (esjopSecoo, нейпьидо или палийское rajattham).
Если смысл понятия «государь» (мин) более или менее ясен, то понятие «столь¬ный город» (пъи) нуждается в более детальном рассмотрении. Необходимо объяс¬нить, как пъи соотносился с найннганом и нельзя ли считать пъи эквивалентом госу¬дарственного образования или столицы государства.
В первом случае мы отмечаем наличие определенной связи между найннганом и пъи, но считаем, что поставить знак равенства между этим понятиями нельзя (хотя они иногда и использовались как синонимы). Разница задается отсутствием у поня¬тия пъи территориального смысла (тогда как найннган обозначало именно подвласт¬ную территорию), так и возможностью превращения города из самостоятельного в вассальный без утраты статуса пъи. Найннганом назывались земли, покоренные го¬сударем пъи, т.е. носителем верховной власти (в противном случае вместо слова найннган использовались слова тай (область), эйа (местность) и т.п.). Появление найннгана было невозможно без возникновения пъи, так как для покорения терри¬торий носитель власти сначала должен был оформить свой статус государя, в част¬ности, обрести «стольный город», являвшийся одним из монарших атрибутов. При этом подчинение пъи правителю другого стольного города не означали утраты стату¬са: этот центр по-прежнему мог обозначаться как пъи, хотя и ничем не отличался от обычного города (мъоу).
Не сводим пъи и к столице, так как последняя — это лишь центр государства, ме-стонахождение центральной администрации. Государство здесь первично, тогда как столица при определенных обстоятельствах может быть сменена или перенесена. В исследуемом регионе, как уже отмечалось, «государство» (найннган) исчезало вместе со смертью государя, пъи же сохранялся как после смерти государя, так и при под¬чинении другому «стольному городу», т.е. пъи был первичен по отношению к найнн- гану. Стольные города никуда не переносились , могли только возникать новые, где правил новый государев род, и утрачивать свое значение старые. Таким образом, пьи был именно центром власти, городом, несущим в себе потенцию быть или стать центром политим (структуры, возникающей вокруг комплекса властных отноше¬ний, охватывающих определенные сообщества людей и определенную территорию). В общеисторической перспективе допустимо его сравнение с египетским или шу¬мерским номом.
Что вытекает из вышесказанного? Из этого вытекает, что, когда исследователи говорят о государствах Пэган, Пинйа, Эва и т.д., основываясь только на том, что в источниках фигурируют одноименные пьи, они проецируют на материал европей¬ские модели видения истории конца XVIII-XIXBB. ТО же самое происходит и при идентификации народов, создающих государство; утверждении существования ад-министративного и налогового аппарата или административной и налоговой систе¬мы, армии и т.п.
Если же подходить к исследованию беспристрастно и методологически коррект¬но, то становится очевидно, что наличие минов и пьи указывает только на существо¬вание ритуально оформленной власти, властные структуры не связаны с какими- либо этническими общностями, понятия административного или налогового аппа- рата/системы неприменимы к имеющимся историческим явлениям и т.п. Фактиче¬ски, результаты исследования оказываются зависящими от того, как исследователь трактует те или иные бирманские понятия.
Скажем, слова мьянма тэлайн (OTOSCS) И т.п., встречающиеся в источниках,
воспринимаются как обозначения народов — бирманского и монского, причем, первое подразумевает собственно бирманцев, а второе — собственно монов. Выра¬жения «страна мьянма» мьянмапьи), «страна тэлайнов» (coc6c:ggS, тэлайн-
пьи), соответственно, воспринимаются и передаются как «бирманское государство», «монское государство» . При этом не учитывается важнейшее обстоятельство, что слово «мьянма» обозначало и продолжает обозначать не только собственно бирман¬цев, но и ряд родственных им этносов — таунду (пэоу), канйан, йаісхайн, тхаве и т.д. , — т.е. должно переводиться скорее как «тибето-бирманские народы». Точно также обстоит дело с «тэлайнами», представляющими несколько «монских» этносов (манти, маннъа/манна, манча/манса, манси) [101 II, 27]. При использовании поня¬тий «страна мьянма», «страна тэлайное» забывается, что это были условные обозна¬чения, подразумевавшие территории, населенные тибето-бирманскими и монскими этносами, но не обладавшие сколько-нибудь точно определенными пределами и не служившие административными единицами.
На наш взгляд, имеет значение тот факт, что в источниках, относящихся к ис-следуемому периоду, мы видим достаточно много названий разных этносов (мьянма, тэлайное, шанов, чинов, тэ, канйанов, коду и т.д.), но при этом не встречаем ни од¬ного слова, которое было бы соотносимо с понятием «народ». Это означает, что эт¬нический фактор не выступал в качестве социального детерминатива, а реальными участниками исторических процессов являлись не народы, а различные общины (крестьянские, ремесленные, воинские, монашеские и т.д.), в которых были объе¬динены представители разных этносов.
Сказать, что эти общины вместе составляли одно «общество» нельзя, так как ко-личество горизонтальных связей между отдельными общинами было минималь¬ным, единственное, что объединяло их, могло задавать им какую-либо общую иден¬тичность — это подчинение одному носителю верховной власти, но подобная иден¬тичность была эфемерной и транзистентной: сегодня верховный правитель занимал престол в одном стольном городе, а завтра его мог сменить другой из другого пьи. Конечно, эти общины взаимодействовали между собой, например, в рамках торго¬вого обмена, но такое же взаимодействие существовало у них с купцами из других стран, с подданными других этнически отличных правителей (китайских, индий¬ских), что однако не служит критерием для включения этих купцов или подданных в «бирманское» или «монское» общество.
Охват отношениями господства/подчинения или патрон-клиентными отноше¬ниями какой-либо значительной социальной массы, по нашему мнению, не может служить основанием для признания этой массы «обществом», а механизмов власти, обеспечивающие этот охват— «государством». Это связано с тем, что выделение общества или государства предполагает признание наличия единой, интегрирован¬ной структуры, осознающей себя в таком качестве. Реконструируя то, каким обра¬зом была организована жизнь людей на территории современной Мьянмы в интере¬сующий нас период, мы фиксируем не некую целостность, а лишь постоянно ме¬няющуюся совокупность индивидуальных контактов и форм зависимости.
В частности, внимательное изучение характерных для того времени администра-тивных и налоговых отношений не позволяет говорить о реальном существовании административной или налоговой системы. Слово «система» означает ряд поня- тий/явлений, основанных на одной общей мысли/принципе и развивающихся от него в последовательном порядке. Подчинение групп населения (общин) власти го¬сударей носило форму отдельных соглашений, основанных на разных принципах (устанавливаемых при достижении соглашения «обычаях») — каждая из общин платила налог/выполняла повинности, состав и размер которых определялся для нее индивидуально, управлялась по модели, установленной специально для нее. В каждой общине и на каждой территории, определенной как единица управления, типологически сходные функции (скажем, сбор налогов, вынесение судебных ре¬шений и т.п.), выполняли носители власти и управленцы, называвшиеся по- разному, обладавшие разным кругом конкретных обязанностей и полномочий. Точно также, различным было и содержание административных и налоговых отно¬шений каждой общины/территориальной единицы с властью (разные типы обяза¬тельств, разный характер санкций за неисполнение и т.д.) [см. напр., 82; 96; 158, 29-39; 102, 59-64; 172].
Говорить об объединении управленцев и разнообразных структур управления в некий административный (или налоговый) «аппарат» [245, 43-49] также можно только в абстрактном смысле. Когда т.н. «местное управление» (т.е. власть вне сто¬лицы) осуществляется наследственно-выборными лидерами общин, в большей сте¬пени защищающей интересы этих общин перед представителями центральной вла¬сти, нежели интересы власти в среде общины [210, 35-6], а верховная власть управ¬ляет через своих назначенцев только стольным городом и землями, непосредствен¬но принадлежащими короне, рассматривать совокупность управленцев как «аппа¬рат» непродуктивно. Не больше смысла и в выделении «центральной администра¬ции», так как необходимо учитывать, что двор и придворные не представляют собой единой группы; в реальности каждый из влиятельных родственников государя (дядьев и теток, братьев и сестер, супруг и их родственников, детей государя) или министров является самостоятельным патроном, связанным с определенными тер¬риториями и общинами, обладающим своей фракцией из чиновников и придвор¬ных. Все эти патроны и фракции отстаивали свои интересы и интересы своих кли¬ентов, а совсем не абстрактные интересы «центральной власти» [173, 144-152; 96, 20; 210, 28-31 ] .
Если мы обратимся к воинским подразделениям, то также увидим, что обозначе¬ние их как армии — это эвфемизм. На практике речь идет об общинах, возникающих на основании договора между определенным носителем власти и людьми, обязующи¬мися нести службу в обмен на пожалования, где формат соглашения отличается от общины к общине [173, 102]. Все эти общины также конституируются на основе па- трон-клиентных отношений, где успех командира подразделения зависит не только от исполнения приказов сверху, но и от создания максимально благоприятных усло¬вий для своих подчиненных (в противном случае, он рискует остаться без них) [173, 103; 210, 48]. Сами командиры были наследственно-выборными (выбирались пред¬ставителями служилой общины), а не назначались носителем верховной власти, оп¬ределявшим только командиров высшего звена и выбиравшим, кого из командиров призвать с людьми для выполнения того или иного приказа.
Не должна вводить в заблуждение и общность религии (тхеравада), исповедуемой большинством населения, — на практике каждая община и каждый человек иден-тифицировал себя с определенным монахом или монахами, т.е. вступал в патрон- клиентное отношение (обмен материальной поддержки на престиж сейчас и благо-приятную камму в будущих рождениях) с соответствующей религиозной общиной, монашеским линиджем, которые, в свою очередь, никогда не объединялись в еди¬ную самгху, сохраняя свою автономию . Кроме того, в тхераваде не было выработано каких-либо концептов, способствовавших осознанию верующими себя как части какой-то целостности — таких понятий как «буддизм», «буддист», «правоверный» и т.д., — тогда как распространенные понятия «Сасана» (учение буддхи) или «самгха» (община практикующих учение) допускали не только универсальное, но партикуляристское употребление (сасана или самгха такого-то монастыря, такого-то города, такой-то традиции и т.д.) и именно в таком смысле, чаще всего, и использовались.
Таким образом, мы констатируем, что суть многих исторических реалий, сущест-вовавших в традиционной Мьянме, не была должным образом уяснена, а использо-вавшийся понятийный аппарат провоцировал их модернизацию и искажение при описании и анализе. Рассмотрение всей этой сложной и постоянно трансформиро-вавшейся совокупности связей как одного «государства» или «общества» не только насыщает язык исследования анахронизмами, но объективно тормозит само иссле-дование, по

Список литературы

Результаты выполненного исследования также позволяют высказать несколько наблюдений концептуального свойства, которые, по нашему мнению, необходимо учитывать в дальнейших изысканиях по традиционной истории Западного Индоки¬тая. Они касаются особенностей организации власти в интересующий нас период, тех парадигм, через которые уместно осмыслять историю верховной власти и тех факторов, которые следует считать движущей силой этой истории. В целом, речь идет о поиске адекватного понятийного аппарата для изучения истории власти на территории современной Мьянмы в XI-XYI вв.
2.1.1) Особенности организации власти в Мьянме XI-XVIвв.: государства или центры власти?
Реконструируя историю верховной власти на территории современной Мьянмы XI-XVI вв., необходимо признать, что круг центров власти был шире того, который был назван в мэхайазэвинах и учитывался в современных исследованиях. Хроники предлагают не исчерпывающую картину «национальной истории», а специфиче¬скую подборку стольных городов, организованную посредством различных исто-риографических стереотипов и подходов к восприятию носителей и центров власти.
Это делает необходимым учет большего количества пьи (как на территориях, на-селенных бирманцами, так и за их пределами) в исследованиях, а также отказ от от- считывания истории одного центра с падения другого и от периодизации истории по прекращению существования того или иного центра, поскольку такой критерий может быть недостаточным (основания для выделения нового периода в истории власти должна давать не столько смена ее центра, сколько изменение особенностей властной деятельности, организации верховной власти).
Также мы считаем важным вновь отметить, что нет оснований рассматривать выделенные центры власти как государства. Нельзя сказать, что в Западном Индо¬китае исследуемого времени мы наблюдаем какие-либо иерархические структуры, организованные по схемам столица - провинции или столица - областной центр - районный центр - поселение, что в совокупности можно было бы обозначить как «государство». Вместо этого мы фиксируем большое количество носителей и цен¬тров власти, баланс взаимоотношений между которыми постоянно претерпевал из¬менения. В определенных условиях одни из них имели возможность поставить под свой контроль других и заставить их принять вассалитет; в изменившихся условиях эти носители и центры становились самостоятельными. Как уже говорилось выше, в данной модели не существовало принципиального отличия между государями и подчиненными правителями, поскольку все они являлись носителями власти и се¬годняшние вассалы завтра могли стать сюзеренами.
Представления о власти, заимствованные из более развитых и сложных культур, существовавших на территории Южной и Юго-Восточной Азии, побуждали каждо¬го из носителей моделировать свою власть, подконтрольное ему население и под-контрольную ему территорию как своеобразный микрокосм, обладающий всеми ат-рибутами макрокосма — сакральным господством правителя над миром, безмерно¬стью его заслуг в прошлых рождениях, воинской доблести и прочих атрибутов, спо-собностью поддержать закон и заботиться о Сасане; наличием сакрального центра (стольного города) и упорядоченного правильным управлением пространства во¬круг этого центра (покоренные правители с их стольными городами).
Историческое исследование в таких условиях должно строиться не на парадигме государства (империи), на этапе складывания и расцвета охватывающего безгосу-дарственные и иногосударственные пространства, а на этапе ослабления и упадка распадающегося на соперничающие княжества. То, чем отличается центр от «пери-ферии» в этой модели, это не более высокая степень государственного развития, а большая приобщенность к идейному и культурному наследию центров, выступаю¬щих в качестве доноров. То, что получают периферийные территории от центра в результате сосуществования — это не столько опыт государственности, сколько опыт культуры — традиция представлять местных носителей власти не как старей¬шин или вождей, а как государей, обладающих всеми атрибутами власти.
Соответственно, изменение количества и набора центров, а также их статуса по отношению к друг другу следует воспринимать не как процесс развития государст-венности (от централизации к раздробленности и вновь к централизации), а как смену субъектов властных отношений и перетекание населения от одних носителей власти к другим.
В сфере непосредственного контроля верховной власти находятся только подчи-ненные правители и зависимые от короны категории населения (CO^GOA, чундо), а отнюдь не все население (большая часть его, представлявшая собой независимые аграрные общины, контролировалась только местными выборными лидерами, представлявшими интересы общины, а не верховной власти). Соответственно, фо-кусировка исследования на носителях верховной власти и стольных городах не «за-хватывает» всех структур управления — для этого необходимо изучать историю на-селения, различных его групп (аграрных и ремесленных общин, воинских подразде-лений, монашеских линиджей, религиозных комплексов и связанного с ними насе-ления), а также историю отношений (властных, земельных, социальных ит.п.). Эти критерии позволяют более адекватно представить реальные («субстанциальные») изменения в жизни сообществ, существовавших в традиционной Мьянме.
Наконец, важно отметить, что единство центра власти и даже наличие опреде¬ленной преемственности последующего носителя власти от предшествующего не всегда делает оправданным анализ истории их правлений как некой целостности (скажем, как смену правителей в государстве или управление государством дина¬стии монархов). Ярким примером здесь может служить история Таунн- гу/Хантавади, трактуемая в литературе как один период, одна династия, одно госу¬дарство . На самом деле, каждое правление в ряду Минчжи Ньоу, Минтэйа Швейтхи, Хантавади Схинбьюмьяшин, Нгазудайака корректнее рассматривать от¬дельно— настолько они специфичны. Так, Минчжи Ньоу узурпирует власть в пе¬риферийном городе и добивается его самостоятельности; впоследствии все усилия этого монарха направлены на сохранение или укрепление этой самостоятельности (а отнюдь не на выполнение задачи «объединения Бирмы и изгнания шанов» [252, 89]). Минтэйа Швейтхи занимает престол как законный наследник своего отца, од¬нако у него совершенно иные властные претензии, он уже стремится не к укрепле¬нию своего центра власти, а к покорению других, более того, он намеренно отказы¬вается от престола Тауннгу (передавая его Минйе Тихату), но так и не находит но¬вого для себя (поскольку статус Хантавади как стольного города не был должным образом оформлен; см. §11.1.4 во второй главе). Тем самым, в правление Минтэйа Швейтхи Тауннгу продолжает существовать как центр власти со своим правителем, обладающим тем же формальным статусом, что и Минчжи Ньоу ранее, и одновре¬менно с этим есть Минтэйа Швейтхи, обладатель суверенитета более высокого по¬рядка, хотя и не получившего окончательного оформления. Фактически, «государ-ство» (найннган) Минтэйа Швейтхи так и не будет создано: стольный город не будет оформлен как столица, тогда как намеченные завоевания не увенчаются успехом, а властные претензии останутся неудовлетворенными.
Когда Минтэйа Швейтхи был убит, его полководец Бэйиннаун Чотхин Нойатха (будущий Хантавади Схинбьюмьяшин), отправленный в поход против городов в дельте Ийавэди, оказывается в непростой ситуации — у него есть войско, но нет
Z- /
своей территории, своего центра власти. Захватив Тауннгу, а затем Хантавади, он ведет себя совершенно иначе по сравнению с Минтэйа Швейтхи — он сразу же оп¬ределяет Хантавади как свою столицу и дальше продолжает создавать свое «государ¬ство» (найннган), включая в него гораздо более обширные территории, нежели уда¬лось подчинить Минтэйа Швейтхи (см. §3.1 выше). Сын Хантавади Схинбьюмья- шина Нгазудайака, подобно Минтэйа Швейтхи ранее, занимает престол как закон¬ный наследник, но оказывается не в состоянии подтвердить свой статус, приведя к покорности всех тех правителей, которые были подвластны его отцу. Пытаясь сде¬лать это (будучи вынужденным к тому представлениями о власти, характерными для данного времени), он истощает имеющиеся в его распоряжении ресурсы (люд¬ские и материальные) и, в конце концов, лишается лояльности ранее подконтроль¬ных носителей власти. Все они обособляются, а через несколько лет уничтожают Хантавади. Таким образом, на эти четыре правления мы имеем один случай разрыва преемственности, в трех случаях государи характеризуются качественно отличными властными претензиями и разными достижениями на этом пути, и, наконец, в по-следнем случае мы сталкиваемся с невозможностью воспроизводства власти даже на одно поколение. Фокусировка на теме одного государства, одной династии в этих обстоятельствах не позволяет адекватно представить интересы, преследовавшиеся этими монархами, тот круг проблем, которые им приходилось решать. Если мы бу¬дем анализировать эти правления через призму истории одного государства, оно не будет обладать признаком единства объема власти и требований, которые последняя должна выполнять, а также преемственности этого объема и требований.
Таким образом, мы считаем более адекватным оперировать при анализе поняти¬ем «центры власти», а не «государство» или «государственные центры».
2.1.2) Облик истории центров власти: «циклическая» или «поступательная» модель?
Ревизия понятийного аппарата не ограничивается выбором фокуса анализа. Также необходимо определить те модели, посредством которых этот анализ осуще¬ствляется. В этом отношении важно рассмотреть, какие явления и процессы служи¬ли критериями для характеристики власти в существующих исследомваниях, и оце¬нить их адекватность.
В историографическом разделе введения мы отмечали, что основным инструмен¬том периодизации истории Мьянмы в большинстве существующих исследований выступает парадигма централизация/раздробленность, т.е. состояние власти оцени¬
вается фактически по размерам подконтрольной территории. Схема, возникающая при этом, рисуется очень прямолинейно: при установке на централизм государство приобретает характер империи, а политика правителей носит завоевательный ха¬рактер (следствие — агрессивность феодалов, сепаратизм и бесконечные междоусо¬бицы). В условиях раздробленности государственность стремится быть моноэтниче¬ской, а вот междоусобицы могут быть выраженными (Пинйа, Зэгайн, Эва I) или нет (Эва II). Причина отсутствия междоусобиц видится в административной мудро¬сти, которой обладают государи Эвы II (особенно, реформатор Талун (1629-1648)) и напрочь лишены их предшественники.
Насколько верно выбрана перспектива, задающая такое видение? На наш взгляд, история центров власти на территории современной Мьянмы в XI-XVI в. не может быть описана циклической моделью, задаваемой чередованием центростремитель¬ных и центробежных тенденций. Те данные, которые были накоплены в ходе наше¬го исследования, побуждают рассматривать эту историю иначе.
В XI-XIII вв. мы имеем дело с периодом, когда, как кажется, один центр власти относительно успешно держит под своей властью другие. Степень развития этих центров, внутреннюю организацию всей конструкции, как уже говорилось, мы представляем очень слабо.
С конца XIII в. ситуация меняется: усложнение властной и социальной органи¬зации достигает такой степени, что сосредоточение ресурсов в одних руках оказыва¬ется невозможным и на исторической арене появляются ряд центров, каждый из которых стремится в миниатюре воспроизвести основные характеристики пэган- ской (а, возможно, и более ранней) модели: добиться статуса екараджи и государя, пекущегося о благе Сасаны (сасстадайака). Борьба за этот статус превращается в основное содержание властной деятельности в большинстве центров (к Пинйе, Зэ- гайну и Эве можно смело добавить Хантавади, Пьи, Тауннгу и, вероятно, ряд дру¬гих). Степень беспощадности и разорительности происходивших при этом войн не следует преувеличивать, поскольку будь они таковыми, за четыре столетия населе¬ние бы просто сгинуло. Впечатление кровавости эпохи сложилось от того, что хро¬нисты, характеризуя монарха, внимательно отслеживали воинскую доблесть монар¬ха и его достижения в борьбе за искомый статус покорителя вселенной.
В итоге Хантавади Схинбьюмьяшину удается продвинуться дальше всех в реали-зации данной модели, чему способствуют возросшие доходы от международной тор-говли, которая переживала в ЮВАХУІ в. настоящий расцвет [178, 173-4; 203]. Од¬нако к концу века наступает кризис, ударивший по всем завязанным на эту при¬
быль центрам [202], так что ресурсы оказываются исчерпанными и «государство» прекращает свое существование.
Победившие в разгоревшейся борьбе центров власти государи, стольным городом которых была Эва (в течение примерно 20 лет (1613-1634) эти функции (без оформ-ления статуса) выполняло Хантавади), отличались от своих предшественников не только тем, что отказались от завоевательной политики и изолировались от внешнего мира. Как было показано, к тому моменту принципиально меняется восприятие государевой власти, происходит фактический отказ от претензий на статус чаккаватти. Этим и обусловлено прекращение как военных походов, так и назначения старших родственников монарха на должности в «провинциях», практики, способствовавшей проявлениям сепаратизма в предшествующую эпоху.
Распад властной конструкции Эвы II в середине XVIII в. по ряду параметров от-личается от обстоятельств разрушения Хантавади в конце XVII в. Прежде всего, обособление территорий, отделяющихся от Эвы, как и выдвижение альтернативных носителей верховной власти явно опосредуется этническим фактором, тогда как в случае с Хантавади ничего подобного не фиксируется. Основными «конкурентами» Эвы оказываются моны с центром в Хантавади и гее шаны, тогда как разрушение Хантавади — дело рук правителей Йакхайна и Тауннгу, действующих совместно, несмотря на разницу в этнической и религиозной принадлежности, и объединяю¬щих под своей властью представителей разных этносов.
Точно также очевидны различия в политике основателей новых центров, прихо-дящих на смену Хантавади и Эве — Ньаунйанминтэйи и Энаупхэлуна в первом слу¬чае и Элаунминтэйи во втором. Если Ньаунйанминтэйа и Энаупхэлун видят своими противниками различных носителей власти, которых необходимо покорить [1 III, 113-188], то Элаунминтэйа в аналогичной ситуации говорит о широких социальных общностях. Так, в одном из своих первых указов (эмейндо) он, призывая носителей власти на местах подчиниться ему, обращается только к «старостам различных ви¬дов государевых зависимых (чундо) мьянма» и прямо объявляет, что борется с «жи¬телями страны Хантавади Йамэня», «властью (дословно — «государством, стольным городом, дворцом, сизейном» — А.К.) тэлайнов (монов — А.К.)» [88, 9]. Тем самым, мы видим, что последняя «государева кампания» строится не только на традицион¬ном подчинении других носителей власти, но и на этническом факторе.
Государи-потомки Элаунминтэйи (1752-1885), представлявшие собой очередных «выскочек» (т.е. людей, имевших мало связей с предшествующими носителями вер-ховной власти), придя к власти, специально собирали информацию о том, как было

организовано управление и осуществлялся дворцовый ритуал в прошлом [173, 253, 263-264]. В итоге получилось, что они одновременно стали реализовывать разные некогда применявшиеся модели. Отсюда их политика выглядела необычной комби¬нацией подходов Эвы II и предшествующих эпох: с одной стороны, активные завое¬вания (в течение второй половины XVIII - начала XIX вв.), возрождение «космиче¬ской» титулатуры (середина XIX в.), с другой — попытки дальнейшей рационализа¬ции внутреннего управления (в течение всего периода правления династии).
Таким образом, мы видим, что каждой фазе очередного «цикла централиза- ция/раздробленность» свойственны особые характеристики, а наступление фазы обуславливается причинами разного порядка. В этих условиях централизация и раз-дробленность являются не совсем адекватными инструментами анализа, корректнее говорить о поступательных, а не циклических изменениях, что подразумевает воз-можность эволюции тех параметров, которые характеризуют власть.
2.1.3) «Движущая сила» истории:этносы или власть?
Как уже отмечалось во введении, в работах по истории Мьянмы ее основное со-держание определялось взаимоотношениями этносов, которые и выступали как соз-датели центров власти (в литературе — государств). Последующее развитие этих центров также находилось в непосредственной зависимости от деталей этнической истории.
Оценивая корректность такого варианта «движущей силы» истории, необходимо констатировать, что имеющиеся в источниках данные о конституировании власти в ее центрах не выявляют какой-либо корреляции с этническим фактором вплоть до середины XVIII в., соответственно, реконструкция истории центров власти не мо¬жет служить базовым источником для реконструкции этнической истории и, на¬оборот, какие-либо данные об этническом составе населения не могут выступать в качестве непосредственной детерминанты истории центров власти. Напротив, такие факты как включение Тэйейкхитэйи в последовательность стольных городов (а по¬явление этого центра в хрониках труднообъяснимо с точки зрения этнически де¬терминированного подхода к истории) указывает, что в традиционном видении эт¬ническая принадлежность не мыслилась в качестве чего-то, что определяет историю или политику. Значение здесь имели Сасана, стольные города, наконец, обладание властью, но не разница в языке, родовой принадлежности и т.п. В связи с этим мы считаем возможным выдвинуть гипотезу, что этнический фактор в конституирова¬нии власти в этой части ЮВА (по крайней мере, начиная с рубежа I и II тысячеле¬тий нашей эры и по меньшей мере до середины XVIII в.) не был единственным и играл подчиненную роль.
Определяющим в признании бирманскими центрами Пэгана и его преемников может быть только то, что государями в них были бирманцы. В прочих отношениях роль представителей других этносов часто не уступала бирманской. Например, как свидетельствуют описания хроник, при государях Хантавади (1539-1599) на ключе¬вых управленческих позициях было примерно одинаковое количество бирманцев и монов, а делопроизводство центральной администрации велось на двух, а то и трех языках— бирманском, монском и северном тайском (тхай йуан). Эта же тенденция была характерна для правления Энаупхэлуна [1 И, 180-2] и, возможно, его преем¬ников. Действия власти по отношению к монам претерпели определенные измене¬ния в коунбаунский период (хотя и здесь следует с осторожностью принимать на веру утверждения историков конца XIX - начала XX в.), но осмыслением всей исто¬рии через призму этнических категорий и темой «бирманского угнетения» как кон¬станты (как и шанского насилия над бирманцами в XIV-XVI вв.) историография Мьянмы всецело обязана колониальным авторам. Эти подходы и штампы сохраня¬ются в работах специалистов (в этом контексте необходимо отметить наблюдения, сделанные В. Либерманом относительно этнического фактора в середине XVIII в. [173, 237], и последние работы М. Аун Тхвина, где применительно к теме «шанско¬го завоевания» делается попытка преодолеть традицию оперирования неадекватны¬ми концептами в качестве каузальных факторов истории [136; 135, 121-143]) и в со¬временных условиях активно эксплуатируются оппозиционными этническими движениями и элитами Мьянмы. Однако, представляя бирманцев «кровавыми уг¬нетателями», достаточно трудно логично объяснить, скажем, каким образом на про¬тяжении примерно двухсот лет они могли сохранять в орбите своего влияния Чиан¬гмай и Нан, населенные тайцами и расположенные весьма далеко от Хантавади или Эвы.
В целом, вышеизложенные наблюдения побуждают считать, что «движущей си¬лой» той истории, которая описана в мэхайазэвинах и с середины XIX в. изучалась исследователями, были представления о власти, стремление к обладанию ею, а не этносы.
Хотя многие выводы носят предварительный характер и нуждаются в дальней¬шей проверке, материалы работы позволяют иначе взглянуть на историю Мьянмы в XI-XVI вв. Во многих из предшествующих исследований ее содержание сводилось к
простой смене одних государств другими, чередованию периодов интеграции и раз-дробленности, стабильности и хаоса. Государственные деятели указанного времени предстают своеобразными героями черно-белого кинематографа, так как историки щедро наделили их либо сугубо положительными (стремление к укреплению госу¬дарства и созданию условий для благополучия населения), либо сугубо отрицатель¬ными качествами (неудержимая агрессивность, склонность к кровопролитию, пре¬дательству, интригам, неспособность понять, в чем благо страны). При этом пред¬ставления о государевой власти, порядок управления, принципы и цели политики выглядят статичными, не претерпевающими каких-либо заметных отличий. В дис¬сертации впервые делается попытка взглянуть на эти явления в динамике, соотне¬сти происходящие события с духовной культурой того времени, увидеть их идейное содержание.