Шафранская Элеонора Федоровна. Мифопоэтика иноэтнокультурного текста в русской прозе XX

brief description:
Шафранская Элеонора Федоровна. Мифопоэтика иноэтнокультурного текста в русской прозе XX - XXI вв. : диссертация ... доктора филологических наук : 10.01.01 / Шафранская Элеонора Федоровна; [Место защиты: ГОУВПО "Волгоградский государственный педагогический университет"]. - Волгоград, 2008. - 482 с.

Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования МОСКОВСКИЙ ГУМАНИТАРНЫЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ
ИНСТИТУТ (МГПИ)
На правах рукописи
OS.2.00 8 00528 *
ШАФРАНСКАЯ Элеонора Федоровна
МИФОПОЭТИКА ИНОЭТНОКУЛЬТУРНОГО ТЕКСТА В РУССКОЙ ПРОЗЕ XX - XXI вв.
Специальность 10.01.01 - русская литература
ДИССЕРТАЦИЯ на соискание ученой степени доктора филологических наук

Москва - 2008
ВВЕДЕНИЕ 4-45
1. Феномен русской литературы писателей - референтов 4-17 инокультуры
2. Фольклоризм и мифологизм как категории мифопоэтики 17-38 иноэтнокультурного текста русской прозы
3. Характеристические данные исследования 38-42
4. Структура исследования 42-45
ГЛАВА 1. ИНОЭТНОКУЛЬТУРНЫЙ ТЕКСТ ПРОЗЫ ДИНЫ РУБИНОЙ 46-184
1.1. ПРОСТРАНСТВО ПРОЗЫ ДИНЫ РУБИНОЙ 49-102
1.1.1. Концепт Дома 49-65
1.1.2. Дом: мотив изгнания и восхождения 65-102
1.1.2.1. Мотив восхождения: роман «Синдикат» 66-85
1.1.2.2. Европейский текст 85-94
1.1.2.3. Израильский текст: тема терроризма 94-102
1.2. ФОЛЬКЛОРНО-МИФОЛОГИЧЕСКИЕ МОТИВЫ ПРОЗЫ ДИНЫ РУБИНОЙ 102-184
1.2.1. Мотив Мессии и мессианства 102-120
1.2.2. «Антисемитский» текст 120-135
1.2.3. Еврей: образ мифологии и фольклора повседневности 135-143
1.2.4. Советская мифология 143-154
1.2.5. Герой прозы Рубиной 154-184
1.2.5.1. Герой-трикстер 155-167
1.2.5.2. Иудейская богиня 167-170
1.2.5.3. «Инцестуальный» Альфонсо 170-173
1.2.5.4. Герой-художник: тема креативной личности 174-184
ГЛАВА 2. ИНОЭТНОКУЛЬТУРНЫЙ ТЕКСТ ПРОЗЫ
ТИМУРА ПУЛАТОВА 185-325
2.1. ГЕРОЙ ПРОЗЫ ТИМУРА ПУЛАТОВА: СУФИЙСКАЯ ПАРАДИГМА 195-229
2.2. МИФОЛОГИЧЕСКАЯ И ФОЛЬКЛОРНАЯ МОТИВИКА ПРОЗЫ ПУЛАТОВА 229-288
2.2.1. Мотив дома (символика дома, двора, ворот, камня) 229-248
2.2.2. Мотив дерева 248-257
2.2.3. Мотив базара 257-271
2.2.4. Мотив денег 271-277
2.2.5. Мотив еды 277-288
288-325
288-302
302-310
310-325
326-396
326-360
333-342
342-349
349-360
360-371
371-396
371-381
381-396
397-404
405-421
405-408
408—420
421
422
423-481
423-444
445^48
448-473
473-481
з
2.3. КОРАНИЧЕСКАЯ И СУФИЙСКАЯ ЭСТЕТИКА В ПОЭТИКЕ ПРОЗЫ Т. ПУЛАТОВА
2.3.1. Элементы поэтики хадисов
2.3.2. Коранический хронотоп
2.3.3. Метаморфизм
ГЛАВА 3. МОТИВ ГОРОДА В ИНОЭТНОТЕКСТЕ (Д. РУБИНА, Т. ПУЛАТОВ, СУХБАТ АФЛАТУНИ, Ч. АЙТМАТОВ, А. ВОЛОС)
3. 1. ТАШКЕНТСКИЙ ТЕКСТ В ПРОЗЕ ДИНЫ РУБИНОЙ
3.1.1. Био- и семиосфера Ташкентского текста
3.1.2. Лексико-семиотическая составляющая Ташкентского текста
3.1.3. Категория времени в Ташкентском тексте
3.2. МОТИВ ГОРОДА В ПРОЗЕ Т. ПУЛАТОВА
3.3. МОТИВ ГОРОДА В ПРОЗЕ С. АФЛАТУНИ,
4. АЙТМАТОВА, А. ВОЛОСА
3.3.1. Притчевость мотива города
3.3.2. «Ташкентский роман» как культурологическая парадигма в прозе Сухбата Афлатуни, Чингиза Айтматова, Андрея Волоса
ЗАКЛЮЧЕНИЕ БИБЛИОГРАФИЯ
Литературные и фольклорные источники Исследования: монографии, статьи Справочные источники
СПИСОК ИНФОРМАНТОВ ПРИЛОЖЕНИЕ
I. Лексика Ташкентского текста
II. Персоналии Ташкентского текста
III. Локусы Ташкента и его предместий
IV. Краткий дайджест теорий мифа и его современного изучения

bibliography:
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Русскую литературу последней трети XX в. и рубежа XX — XXI вв. характеризует появление этнически окрашенного феномена - литературы, в которой присутствует иноэтнокультурный текст, проанализированный в диссертации на материале творчества писателей: Дины Рубиной, Тимура Пулатова, Сухбата Афлатуни, Чингиза Айтматова, Андрея Волоса и ряда других - в аспекте мифопоэтики. Иноэтнокультурный текст выражен национальными образами мира - еврейского, среднеазиатского - узбекского/таджикского, которые репрезентированы обращением писателей к национальным фольклорно-мифологическим корням. Также мы пронализировали симбиоз советской мифологии (официальные идеологемы, дискурс повседневности) и национальных картин мира, присутствующий в поэтике названных писателей.
Исследование иноэтнокультурного текста позволило воспроизвести национальную аксиологию иных, нерусских, народов (в нашем случае - еврейского, узбекского и др.), транслированную через фольклор и мифологию повседневности.
В диссертации отражен результат фольклористического опроса информантов (настоящих и бывших жителей Ташкента), послужившего репрезентации картины современного фольклора, который органически входит в Ташкентский текст русской культуры (как фольклорно-мифологически- культурологически-литературный феномен), - им прокомментирован Ташкентский текст прозы Рубиной.
В диссертации при исследовании иноэтнокультурного текста выявлены религиозные парадигмы (иудаизма, ислама), их фольклорно-мифологические составляющие; сделан акцент на литературной антропонимике в творчестве исследуемых авторов, сопряженной с мифологическим мышлением.
Интенция проделанного исследования наполнена смыслом и акцентами, направленными против распространенного стереотипа, пропагандируемого в школьном преподавании, медийном пространстве, повседневном дискурсе,
который состоит в том, что русская литература только о русских и созданная только русскими писателями. В пространстве русской литературы есть место творчеству писателей, воссоздающих иноэтнокультурный текст и не являющихся по происхождению русскими.
Алгоритм исследования «инакости» иноэтнокультурного текста (по отношению к русскому) состоит в том, что сам исследователь стоит на позиции другой культуры, других традиций , имманентно присутствующих в органике нашей работы.
Изучая (и таким образом пропагандируя) другую русскую культуру/литературу (в нашем случае - иноэтнокультурный текст русской литературы), необходимо, на наш взгляд, акцентировать не «несомненное превосходство» русского над нерусским, а разность, ипакостъ — вне шкалы лучший/худший, а в шкале выразительности, образности, связанной с разной ментальностью, ценной в контексте мировой культуры и потому обязательной для знакомства с ней человека, ориентированного на гуманизированную интенцию. Этот ракурс диссертации вписывается в контекст междисциплинарных исследований: по истории литературы, фольклористике, мифологии, культурологии.
Примененные структурно-типологический, семиотический, сравнительно-исторический, фольклористический способы анализа и интерпретации литературных текстов при анализе мифопоэтики иноэтнокультурного текста русских писателей позволяют заключить, что иноэтнокультурный текст в русской прозе отличает повышенная семиотичность , мифологизм, фольклоризм.
Если словесное творчество мифологично изначально: даже без осознанного тем или иным писателем факта присутствия в его творчестве мифологической
составляющей, то данное исследование показало, что русские писатели - референты иноэтнокультуры — обращаются к мифологическому пратексту осознанно, педалируют этот аспект своей поэтики, так как он - пратекст и метатекст — сгусток аксиологической, культурной, исторической составляющих картины мира народа, принадлежность к которому таким образом позиционируют писатели.
Исследованное творчество писателей - референтов иноэтнокультуры - вписывается в популярное для рубежа веков направление в литературоведении и культурологии — мультикультурализм. Но не в тот аспект, который предполагает «плавильный котел» народов, культур, литератур, - а в процесс постоянного диалога этнических традиций.
Фольклоризм и мифологизм в данном диссертационном исследовании стали главными категориями при анализе мифопоэтики иноэтнокультурного текста в русской прозе. Будучи намеренным, концептуальным, фольклорно¬мифологический синтез становится формой выражения иноэтнокультурного текста в русском прозе означенных авторов: не через язык творчества, а через метаязык культуры. Для исследуемых писателей это важно: не слившись в плавильном котле современного глобализма, а также в той интенции, которая декларировалась в недавнюю эпоху («отмирание наций и народностей и рождение единого советского народа»), они пишут по-русски, но при этом «не расстаются» с той культурой, которая ментально им ближе и которая, собственно, сформировала их экзистенциально-мировоззренческие позиции.
Представленное исследование творчества Дины Рубиной - попытка увидеть в русской прозе картину мира еврейского народа, с которым соотносит себя писатель. Истоки мифологической составляющей творчества Рубиной восходят к иудейской культуре. Еврейская картина мира обнаруживает себя как в латентной форме (доизраильский период творчества писателя), так и акцентированно в период израильского творчества.
Особенность повествования в прозе Дины Рубиной заключается в присутствии рассказчика, она же героиня, - можно сказать, это единый образ, проходящий через всю прозу писателя. «Рассказывание» позволяет писателю привлекать в сюжеты своих произведений не только индивидуальное литературное сочинительство, но и собственно устный дискурс: воспоминания современников, байки, слухи, анекдоты, «подсмотренные» бытовые зарисовки — словом, фольклор. А устный дискурс как ничто другое отражает ментальность народа — поэтому ментефакты еврейской культуры, или национальные образы мира, это то главное, что привлекает внимание писателя Рубиной и становится в ее творчестве сюжетом, деталью, типажом.
Помимо еврейской картины мира, Дина Рубина воссоздала в своей прозе ушедший на рубеже веков культурный текст Ташкента - города детства и юности писателя [52: 352], или города ее доизраильской жизни. Таким образом, в творчестве Рубиной текст выполнил функцию коллективной культурной памяти [181: 88], приобретя черты модели культуры [Там же: 89].
Ташкент, Россия, Израиль — столь отличные друг от друга культурные тексты, воспроизведенные писателем, изначально, в акте своего рождения, «замешаны» на разных «дрожжах»: ислам, православие, иудаизм. Ко всему добавлена советская ментальность — потому что почти все персонажи трех локусов прозы Рубиной - это бывшие советские люди. Какой культуре, цивилизации отдает предпочтение автор? Никакой. Ее позиция над географией, этносом, религией: жить по заповедям Божьим (а он, Бог, един у автора), оставаться Человеком «при любой погоде, и в любых храмах любой веры».
За рамками данной работы остались такие своеобразные еврейские концепты в прозе Рубиной, как «дети», «чудо» и собственно символ еврейства - город Иерусалим. Но, исходя из слов рубинского рассказчика, надо полагать, что родится новый, Иерусалимский, текст — город-роман [52: 369], — тогда появится возможность расширить комментирование картины национальных образов мира в творчестве Дины Рубиной.
Проделанный литературоведческий и культурологический анализ творчества Рубиной, а именно пространства прозы писателя, состоящего из концепта Дом и ряда географических топосов (имеющих взаимоотношения с еврейством),
фольклорно-мифологических мотивов: Мессии и мессианства,
«антисемитского» текста и образа еврея как проекции мифологии и фольклора повседневности, феномена советской мифологии, специфики героя рубинской прозы, истоки которого обнаружены как в мировом фольклоре (архаическом и современном), так и конкретно в еврейском дискурсе, представляется исследованием мифопоэтики современной русской прозы, в недрах которой складывается иноэтнокультурный текст (с иной, в сравнении с русской, аксиологией, ментальностью, парадигматикой, мотивикой).
Литературоведческий и культурологический анализ прозы Тимура Пулатова: «универсального» героя (образы которого восходят к суфийской парадигме), мифологической и фольклорной мотивики (дом, двор, ворота, камень, дерево, базар, деньги, еда), коранической и суфийской эстетики (воплощенной в кораническом хронотопе, коранических архетипах, суфийской метаморфической интенции, в транспонировании поэтики мусульманских хадисов) - доказывает наличие в прозе писателя иноэтнокультурного текста. В процессе исследования явлен, на наш взгляд, аргументированный «инструментарий» исследования подобного феномена, состоящий в вычленении иной (в сравнении с русской) аксиологии, ментефактов жизни народа (нерусского), религиозно-обрядовых практик, особенностей бытовой повседневности, и даже архитектуры, кухни, имянаречения и проч. Все эти аспекты наиболее очевидно выражаются в мифологическом и фольклорном дискурсе, акцент на который сделан не случайно в данном исследовании: вслед за Тимуром Пулатовым, «растворившим» в своем тексте фольклорно¬мифологическую ткань жизни среднеазиатского Востока, мы последовательно анализировали наиболее выразительные и концептуальные для творчества писателя темы, мотивы, парадигмы, позволившие выстроить систему, представшую в виде иноэтнокультурного текста.
Поэтика прозы Тимура Пулатова пронизана духом, образами, эстетикой, философией ислама и его ответвления - суфизма. Почти все произведения писателя (пожалуй, кроме последнего романа «Плавающая Евразия») созданы в то время, когда упоминание Корана и всего, что с ним связано, было «вне закона». Несмотря на то, что религия в советский период была делом «свободы совести», а у всех конфессий, и у мусульманской в том числе, был легальный, официальный статус, — принадлежность к тому или иному вероисповеданию, отправление религиозных ритуалов, почитание святых и пророков не приветствовались официозом; существовала «линия» на неуклонное уменьшение числа верующих путем пропаганды и разъяснительной работы. Но, несмотря на жесткий идеологический диктат, Тимур Пулатов оставался верен культуре своего народа. «Дух Ислама передали мне родители. <...> Ислам пропитал мою душу и наполнил ее на всю жизнь» [223], - признался писатель уже в наши дни.
Пулатов не религиозный проповедник, и не узбекский Эзоп, никакой «тайнописи» в творчестве писателя нет. Однако все пространство его прозы сформировано теми культурными ценностями, истоки которых исторически сложились в контексте мусульманской культуры, на молекулярном уровне пронизывающей бытие и ментальность восточного человека: сакральное отношение к хлебу, непререкаемый авторитет старших, культ семьи, дома, священнодейство с растениями в саду и пр. - все это реальный мусульманский мир, и все это норма. В творчестве Пулатова присутствуют разные грани отношений к этим реалиям и к этой норме.
Аспекты картины мира Востока, запечатленные в произведениях писателя, - дом, двор, дерево/виноградник, еда, деньги, базар, город, ландшафт, мотив превращения, коранические образы — сходятся в одной точке - в герое Пулатова, представленного от детства (всех его стадий) до старости. Путь, проходимый героем, - духовный поиск, сродни поиску дервиша, ставшего архетипом инвариантного героя Пулатова.
Философско-психологическая проза Тимура Пулатова не ставит и не решает проблем сиюминутных, не отвечает злобе дня. Проблемы прозы писателя - вневременные, сопряжены с экзистенциальным кругом вопросов. Помещенные в иноэтнокультурный (по отношению к языку письма) текст, они транслируют самобытность другого мира.
Произведения начала XXI в. Сухбата Афлатуни, Чингиза Айтматова, Андрея Волоса роднит с прозой Д. Рубиной и Т. Пулатова тема уходящего Города. Отношения города с автором/повествователем/рассказчиком мы назвали «ташкентским романом», воспользовавшись, как метафорой, заглавием повести Афлатуни, «вбросившим» в литературный дискурс это словосочетание, ставшее прецедентным, во всяком случае, в сюжетном пространстве участников литературного проекта «Малый шелковый путь».
Исследованный в диссертации иноэтнокультурный текст творчества названных писателей орнаментирован не только фольклорно-мифологическим пратекстом - в недрах этого творчества, в границах традиционных парадигм, рождается своя, индивидуально-авторская мифология (в частности, в прозе Сухбата Афлатуни). Например, вопреки штампу, характерному для русского дискурса (в мифологии городов существует закрепленный за каждым топосом «метеотекст»), Афлатуни воспроизводит иной ландшафт «Ташкентского текста»: в городе Афлатуни восточные купола, южные деревья покрыты снегом. А традиционный для русской мифологии повседневности образ Пушкина уступил место своему «собрату» по «школьному ряду» - Лермонтову.
Если в описании города в прозе Афлатуни, Волоса, Рубиной наблюдается интенция художественного воссоздания «уходящего города» с целью зафиксировать, «сфотографировать», оставить в «семейном альбоме» культуры слепок былой цивилизации, то город в романе Айтматова «Когда падают горы» предстает в виде образа, помещенного к контекст публицистического пафоса от лица негодующего, обвиняющего и оплакивающего уходящий город повествователя.
И Афлатуни, и Волос, и Рубина, создав Город советского «окоёма» как срез ушедшей империи, не только ностальгируют, но и изображают неприглядные, комические аспекты в жизни Города. Айтматовский повествователь идеализирует жизнь уходящего/ушедшего Города.
Проделанное исследование «иноэтнотекста» представляется диссертанту необходимым в свете актуализировавшихся проблем в современном обществе. Тема нелюбви к иностранному, чужеземному не нова как в русской литературе, русском фольклоре, архаическом и современном, так и в русской повседневности. В общечеловеческой «глобальной деревне» XXI века моноэтническое пространство просто невозможно, тем более в России,* где проживает много разных народов. И если так важна пресловутая самоидентификация, то путь создания величальной автомифологии — мы самые, у нас самое - ложный и разрушительный. Чтобы любить свое и гордиться им, надо знать и уважать чужое, а человек сам разберется: любить/не любить - насильно и тем более через унижение чужого родину любить нельзя заставить.
Изучение, популяризация литературы с иными ценностями, с иными жизненными парадигмами, тем более литературы на русском языке, дело благое и необходимое. Этот посыл и стал главным в подходе к исследованию творчества Д. Рубиной, Т. Пулатова, Сухбата Афлатуни, Ч. Айтматова, А. Волоса. Проанализированные произведения этих писателей и контекст, как литературный, так и фольклорно-мифологический, выявили непреходящий по богатству пласт культуры и литературы, знакомство с которым, если и «не перевернет» наш русский мир, то обогатит наверняка.