РЕЧЕВЫЕ ТАКТИКИ В РЕПЕРТУАРЕ РУССКОЙ ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ (НА МАТЕРИАЛЕ КОММУНИКАТИВНОЙ СИТУАЦИИ «ПРИМИРЕНИЕ»)

Короткий опис

Киевский национальный университет имени Тараса Шевченко

На правах рукописи

БОЖКО ГАЛИНА ПАВЛОВНА

УДК 81’271=161.1

РЕЧЕВЫЕ ТАКТИКИ В РЕПЕРТУАРЕ РУССКОЙ ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ (НА МАТЕРИАЛЕ КОММУНИКАТИВНОЙ СИТУАЦИИ «ПРИМИРЕНИЕ»)

Специальность: 10.02.02 Русский язык

Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Научный руководитель:
Снитко Елена Степановна
доктор филологических наук,
профессор

КИЕВ - 2003

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ...

4

ГЛАВА І

Прагмалингвистические и социально-психологические особенности речевых тактик в коммуникативной ситуации примирение”

23

1.1 Ситуация «примирение» в контексте теории речевых актов

23

1.2 Роль пресуппозиции в организации дискурса «примирение»...

26

1.3 Типология речевых тактик, формирующих структуру диалога с прагматической установкой «примирение»..

40

1.4 Социальные роли говорящих в коммуникативной ситуации «примирение»......

54

1.5 Описание речевых тактик с точки зрения социальной роли инициатора примирения..

60

Выводы..

77

ГЛАВА ІІ

Лексико-синтаксические особенности вербального плана коммуникации в ситуации «примирение»...

80

2.1 Принципы лингвистического анализа художественного диалога

80

2.2 Смысловой центр коммуникативной ситуации «примирение» и способы его объективации......................................................................

84

2.3 Маркеры разговорности в ситуации «примирение»...

88

2.4 Функции повторов в структуре коммуникативных актов примирения

92

2.5 Градационные синонимы в речевых актах с интенцией «примирение»...................................................................................................

94

2.6 Характер обращений в коммуникативной ситуации «примирение»

96

2.7 Функции ты/вы-номинации в ситуации примирения.

100

Выводы.

103

ГЛАВА ІІІ

Роль невербальных компонентов коммуникации в развертывании ситуации «примирение»..

106

3.1 Семиотическая специфика невербальных компонентов коммуникации..

106

3.2 Таксономические и функциональные особенности НВКК, реализованных в ситуации «примирение» ...

114

3.2.1 Роль кинесики в коммуникативной ситуации «примирение»

115

3.2.1.1 Жест как знаковый компонент кинесической системы в ситуации «примирение»..........................................

115

3.2.1.2 Функции жестов-прикосновений в речевом акте «примирение»..

117

3.2.1.3 Фактор микропространства в коммуникативной ситуации «примирение»..

122

3.2.2 Корпус мимических жестов ситуации «примирение»

131

3.2.3 Функции просодических средств невербальной коммуникации в ситуации «примирение»..

136

3.2.4 Выражение эмоций посредством психофизиологических реакций в ситуации примирения.

140

3.3 Невербальные средства коммуникации и социально-ролевая дифференциация коммуникантов...

144

Выводы..

148

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

153

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ..

164

ВВЕДЕНИЕ

Отказ от соссюровского подхода к рассмотрению языка в самом себе и для себя вызвал формирование во второй половине ХХ в. новой лингвистической парадигмы с доминирующим антропоцентрическим подходом к исследованию языка.
На определенном этапе развития научной мысли, как отмечает, например, И.П. Сусов, самоограничение было полезным: на узком плацдарме системы языковых единиц оказалось возможным выдвинуть и обработать такие понятия, как единица, инвариант и вариант, релевантные и нерелевантные признаки, уровень, парадигматические, синтагматические и деривационные отношения и т. д. Отвлечение от семантических и прагматических свойств обеспечило наибольшую результативность прежде всего в области фонологических исследований, где реляционный костяк языковой системы мог быть обнажен до предела. Но имманентный подход оказывался тем менее адекватным, чем к более сложным единицам обращались языковеды. Слово, предложение, сложное синтаксическое целое, текст ставили исследователей перед настоятельной необходимостью выхода за узкие рамки намеченного Ф. де Соссюром понимания предмета лингвистики, изучения взаимоотношения языковых средств с контекстом и ситуацией, учёта психологических и социальных процессов, характеризующих деятельность общения [131:3-4].
Именно этим объясняется появление целого ряда исследовательских моделей, которые стремятся дополнить имманентную лингвистику и в совокупности с ней претендуют на познание более широкой сферы языковых явлений: лингвопрагматика, социолингвистика, психолингвистика, нейролингвистика, этнолингвистика, анализ дискурса, лингвистика текста, конверсационный анализ, интегративная лингвистика, теория и практика искусственного интеллекта etc.
Конкретные задачи прагматических исследований, двигаясь по пути расширения, «обнаруживают тенденцию к стиранию границ между лингвистикой и смежными дисциплинами (психологией, социологией и этнографией), с одной стороны, и соседствующими разделами лингвистики (семантикой, риторикой, стилистикой) с другой. Прагматика отвечает синтетическому подходу к языку» [11:3-4].
По словам И. П. Сусова, прагмалингвистика выступает и как лингвистический раздел прагматики, и как прагматический раздел (или аспект) языкознания. Противоречивое понимание её предмета обусловлено прежде всего сложной историей формирования прагматики как одной из дисциплин, неясностью критериев её отграничения от других областей семиотики.
Основную заслугу прагматики, по оценке Е.В. Падучевой и Н.Д.Арутюновой [11:41], можно видеть в том, что она ввела в научный обиход большое количество фактов, дотоле либо отвергнутых, либо вовсе не замеченных лингвистикой. Более того, она придала фактам теоретический статус, продемонстрировав их объяснительную силу по отношению к тем явлениям, которые входят в компетенцию лингвистики. Без прагматической теории факты обыденного общения оставались бы разрозненными явлениями повседневной жизни.
Выделение и формирование лингвопрагматики в качестве области лингвистических исследований началось в конце 60-х-начале 70-х гг. ХХ в. Термин прагматика” (от греч. pragma-`дело`, `действие`) был введен в научный обиход одним из основателей семиотики Чарльзом Моррисом. Следуя идеям Ч. Пирса, Ч. Моррис разделил семиотику на семантику учение об отношении знаков к объектам действительности, синтактику учение об отношениях между знаками, и прагматику учение об отношении знаков к их интерпретаторам, то есть к тем, кто пользуется знаковыми системами. Прагматика, таким образом, изучает особенности использования знаков в реальных процессах коммуникации.
Миновав пик интереса к семантике, философы, логики и лингвисты обратили свои взоры к прагматике, чему способствовало постепенное сокращение существовавшей дистанции между языком и жизнью, осмысление их взаимодействия, двустороннего (а не одностороннего (язык жизнь), постулированного структурной лингвистикой) влияния. Перестройка концепта значения заключалась в разгрузке описаний значений слов и высказываний от контекстно обусловленных частей смысла, их систематизации и подведении под действие определённых правил [11:8]. Как отмечает Н.Д. Арутюнова, «семантика начала прорастать прагматикой, а потом и уступать ей некоторые из своих позиций» [там же].
Предпосылкой этого процесса стало изучение служебных элементов языка, дейктических местоимений и наречий, перформативов, оценочных предикатов (т. е. недискриптивных единиц), значения которых могут быть подвергнуты анализу только с учётом экстралингвистических факторов (субъекта и адресата речи, отношений между ними, фоновых знаний коммуникантов, условий проведения речевого акта (место и время) и проч.) . Таким образом, значение слова начинает связываться с его употреблением. Формируется инструментальный подход к языку, получивший своё теоретическое оформление в конпцепции Л. Витгенштейна («значение слова есть его употребление»). Сообразно с его мнением, нужно «вернуть слова от метафизического к повседневному употреблению». «Чем подробнее мы рассматриваем фактический язык, тем сильнее он вступает в столкновение с нашими требованиями. /.../ Это столкновение невыносимо; теперь наши требования угрожают стать чем-то пустым. Мы попадаем на скользкую поверхность льда, где нет никакого трения и условия в известном смысле идеальны, но именно потому мы не можем двигаться. Мы хотим ходить: тогда нам необходимо трение. Назад к целине!» [38:120].
Для обозначения отношений речи и действия, их соединения учёный вводит понятие «языковой игры». «Выбранный термин «языковая игра» призван подчеркнуть, что г о в о р е н и е на языке представляет собой компонент некоторой деятельности, или некоторой формы жизни». «Языковой игрой я буду называть также целое, состоящее из языка и тех видов деятельности, с которыми он сплетён» [38:88,82].
Прагматизация значения имела далеко идущие последствия: значение высказывания стало считаться неотделимым от прагматической ситуации, а значение многих слов начали определять через указание на коммуникативные цели речевого акта [11:13].
Интересы лингвистической прагматики не ограничиваются лишь значением слова и высказывания, сюда включается комплекс проблем, связанных с говорящим субъектом, адресатом, их взаимодействием в процессе общения. Дискурс, как связный текст в совокупности с экстралингвистическими, прагматическими, социокультурными и др. факторами, как компонент, участвующий во взаимодействии людей и механизмах их сознания является одним из основных объектов прагмалингвистического описания [180:136-137].
Теория дискурса как прагматизированной формы текста берёт своё начало в концепции Э. Бенвениста, разграничившего план повествования и план дискурса языка, присваиваемого говорящим человеком. В настоящее время в среде лингвистов не существует единой дефиниции дискурса. Так, И.П. Сусовым их выделяется несколько: «а) как текст в различных его аспектах; б) как связная речь (З.З. Харрис); в) как актуализованный текст в отличие от текста как формальной грамматической структуры (Тён А. ван Дейк); г) как когерентный текст (И. Беллерт), д) как текст, сконструированный говорящим для слушателя (Джиллиан Браун, Джордж Юл); е) как результат процесса взаимодействия в социокультурном контексте (К.Л. Пайк); ж) как связная последовательность речевых актов, т.е. как образование, включённое в коммуникативно-прагматический контекст, в отличие от текста как последовательности предложений, отвлечённой от коммуникативно-прагматического контекста (И.П. Сусов, Н.Д. Арутюнова); з) как единство, реализующееся как в виде речи, т.е. в звуковой субстанции, так и в виде текста, т.е в письменной форме (В.В. Богданов)» [141].
Дискурс формируется последовательностью речевых актов, а понятие речевого акта является центральным для лингвопрагматики. Речевой акт понимается как целенаправленное речевое действие, совершаемое в соответствии с принципами и правилами речевого поведения, принятыми в данном обществе; единица нормативного социоречевого поведения, рассматриваемая в рамках прагматической ситуации. Основным чертами речевого акта являются: намеренность (интенциональность), целеустремленность и конвенциональность. Речевые акты всегда соотнесены с говорящим.
Теория речевых актов словосочетание, которое употребляется в широком и узком смысле. В первом случае оно обозначает любой комплекс идей, направленных на объяснение речевой деятельности, и является синонимом «теории речевой деятельности». Во втором случае оно выступает как название одной конкретной теории (англ. термин speech act theory, theory of speech acts). Ядро теории речевых актов составляют идеи, изложенные английским логиком Дж. Остином в курсе лекций, прочитанном в Гарвардском университете в 1955 году и опубликованном в 1962 году под названием «Слово как действие». Впоследствии эти идеи были развиты американским логиком Дж. Сёрлем в монографии «Речевые акты» и ряде статей. В обсуждении идей Остина принял участие и известный английский логик П. Ф. Стросон [72:7].
Основное внимание в труде «Слово как действие» Дж. Остин уделяет разработке понятия «иллокутивная сила высказывания». «Я буду называть учение о различных типах обсуждаемых здесь функций языка учением об «иллокутивных силах» [101:62]. Разграниченные ученым фонетический, фатический и ретический акты в составе высказывания являли собой локуцию один из трёх смыслов акта говорения: локуции, иллокуции и перлокуции. «Во-первых, мы выделили группу действий, которые мы совершаем, когда что-то говорим. Мы их объединили названием л о к у т и в н ы й акт, что грубо соответствует произнесению определённого предложения с определённым смыслом и референцией, что опять-таки грубо соответствует «значению» в традиционном смысле слова. Во-вторых, мы отметим, что производим и и л л о к у т и в н ы е акты, такие, как информирование, приказ, предупреждение, начинание и т. п., то есть произносим высказывания, обладающие определённой (конвенциональной) силой. В-третьих, мы способны осуществлять п е р л о к у т и в н ы е акты: вызывать что-то или достигать чего-то через посредство говорения, скажем, убеждать, вынуждать, устрашать и даже удивлять или вводить в заблуждение. Теперь мы получили не менее трёх различных смыслов или измерений «употреблений предложения» или «употребления языка» [101:92-93].
Итак, основной акцент Дж. Остином ставится на исследовании иллокутивных актов, а перформативные высказывания наиболее ярко выявляют именно иллокуцию, служат её механизмом. «Учение о разграничении перформативов и констативов соотносится с учением о локутивных и иллокутивных актах в составе целостного речевого акта, как частная теория с общей» [101:117].
В конечном итоге перформативно-констативное разграничение было заменено на теорию речевых актов, формирование перечня эксплицитных перформативов реализовалось как список иллокутивных сил высказывания, точнее глаголов, которые их репрезентируют. Тесты по выявлению перформативных глаголов («сказать... значит сделать») могут служить средством отбора тех глаголов, которые эксплицируют иллокутивную силу высказывания или показывают, какой именно иллокутивный акт мы осуществляем, произнося данное высказывание.
Полученная классификация Дж. Л. Остина состоит из пяти групп: вердиктивы, комиссивы, экзерситивы, бехабитивы, экспозитивы. Дж. Сёрль разрабатывает свою таксономию главных классов иллокутивных актов: репрезентативы (или ассертивы), директивы, комиссивы, экспрессивы и декларации. Она опирается на двенадцать лингвистических параметров, три основных из которых иллокутивная цель (illocutionery point), направление приспособления (direction of fit) и выраженное психологическое состояние. Подвергая критике некоторые положения концепции Дж. Л. Остина, Сёрль в статье Классификация иллокутивных актов”(1976) указал на неправомерность смешения иллокутивных актов, которые являются реальностью речевого общения, и иллокутивных глаголов, носящих специфический характер для каждого языка.
Теорией речевых актов частично разработана проблема коммуникативных неудач, создана классификация неудач перформативных высказываний и учение об условиях успешности речевых актов, не остался в стороне вопрос о косвенных речевых актах (Дж. Сёрль).
Стандартная теория речевых актов не единственное направление в рамках общей теории речевой деятельности. В советской психолингвистике на базе идей Л.С. Выготского и А.А. Леонтьева разрабатывалась теория речевой деятельности. В рамках этой концепции признаётся «видовой» характер речевой деятельности по отношению к деятельности как «роду». Предложенная макроструктура человеческой деятельности имеет следующий вид:
* отдельные деятельности (по критерию различия побуждающих их мотивов);
* действия-процессы, подчиняющиеся сознательным целям;
* операции, которые непосредственно зависят от условий достижения конкретной цели [100:17].
По мнению А.А. Леонтьева [100:25], словосочетание «речевая деятельность не терминологично. Речевая деятельность, в психологическом смысле этого слова, имеет место лишь в тех, сравнительно редких, случаях, когда целью деятельности является само порождение речевого высказывания, когда речь... самоценна. Очевидно, что эти случаи в основном связаны с процессом обучения второму языку. Что же касается собственно коммуникативного употребления речи, то в этом случае она почти всегда предполагает известную неречевую цель. Высказывание, как правило, появляется для чего-то... чтобы достичь какого-то результата. Иными словами, речь включается как составная часть в деятельности более высокого порядка... Таким образом, чаще всего термин «речевая деятельность» некорректен. Речь это обычно не замкнутый акт деятельности, а лишь совокупность речевых действий, имеющих собственную промежуточную цель, подчинённую цели деятельности».
Речь в качестве базового концепта включается в область интересов прагмалингвистики. В частности, Р.С. Столнейкер [137:419] определяет задачи прагматики «изучением речевых актов и тех контекстов, в которых они реализуются. Соответственно перед прагматикой встает два рода проблем: во-первых, определение интересных типов речевых актов и «продуктов» речи, во-вторых, описание признаков и свойств речевого контекста, влияющих на определение того, какая именно пропозиция (пропозиции абстрактные сущности, представляющие условия истинности Р.С. Столнейкер) выражается данным предложением». Прагматика определяется как наука, изучающая язык в его отношении к тем, кто его использует.
Таким образом, одним из основных объектов исследований для рассматриваемой области лингвистики является языковая личность. Ее структура, состоящая из трех уровней, была разработана Ю.Н. Карауловым во второй половине девяностых годов ХХ в. Каждый уровень имеет в своем составе «специфические типовые элементы»: единицы, отношения между ними и стереотипные объединения. Так, вербально-семантический срез (лексикон) соответственно представлен словами, вербально-грамматической сетью и стереотипными сочетаниями («паттернами»). Лекискон «принимается каждой языковой личностью как данность, и любые индивидуально-творческие потенции личности, проявляющиеся в словотворчестве, оригинальности ассоциаций и нестандартности словосочетаний, не в состоянии изменить эту генетически и статистически обусловленную данность» [69:53].
«Лингво-когнитивный» или «тезаурусный» уровень («грамматикон») обслуживают «обобщенные (теоретические или обыдено-житейские) понятия, крупные концепты, идеи», объединенные отношениями «подчинительно-координативного плана». «В качестве стереотипов на этом уровне выступают устойчивые стандартные связи между дескрипторами, находящие выражение в генерализованных высказываниях, дефинициях, афоризмах, крылатых выражениях, пословицах и поговорках...» [69:52]
Как основные единицы мотивационного уровня («прагматикона») выступают деятельностно-коммуникативные потребности, «отношения между которыми задаются условиями сферы общения, особенностями коммуникативной ситуации и исполняемых общающимися коммуникативных ролей» и формируют своеобразную коммуникативную сеть. Стереотипом данного уровня является «определенный символ, образ, знак повторяющегося, стандартного для данной культуры, прецедентного, т.е. существующего в межпоколенной передаче текста сказки, мифа или былины, легенды, притчи, анекдота (в изустной традиции) и классических текстов письменной традиции» [69:54].
По мнению ученого, о русской языковой личности позволяет говорить «наличие общерусского языкового типа (нулевой уровень структуры), базовой части общей для всех русских картины мира, или мировидения (1-й уровень), и устойчивого комплекса коммуникативных черт, определяющих национально-культурную мотивированность речевого поведения (2-й уровень)» [69:42].
Интегративная природа прагмалингвистических исследований выражается в привлечении в качестве объекта изучения таких явлений, которые входят в область интересов многих смежных дисциплин. К ним относится и генристика современное направление антропоцентрического языкознания.
Мысль Ф. де Соссюра о разграничении двух объектов изучения языка как системы и как речи вызвала появление не только большого количества редукционистских работ, но и тех, область интересов которых касается речи, высказывания. Сюда относятся немногочисленные лингвистические труды М.М. Бахтина, в которых он анализирует природу речевого общения, подводимого им под понятие соссюровского parole.
В монографии «Проблема речевых жанров» М.М. Бахтиным разграничены речевое общение, высказывания как его единицы и язык, поставляющий средства для построения высказываний, намечено разграничение основных типов высказываний речевых жанров, выделены некоторые классы явлений, которые должна рассматривать дисциплина, изучающая высказывания [3:132].
Соответственно теории М.М. Бахтина, универсальной единицей общения выступает речевой жанр. «Каждое отдельное высказывание, конечно, индивидуально, но каждая сфера использования языка вырабатывает свои относительно устойчивые типы таких высказываний, которые мы и называем речевыми жанрами... Особо нужно подчеркнуть крайнюю разнородность речевых жанров (устных и письменных). В самом деле, к речевым жанрам мы должны отнести и короткие реплики бытового диалога (причем разнообразие видов диалога в зависимости от его темы, ситуации, состава участников чрезвычайно велико), и бытовой рассказ, и письмо (во всех его разнообразных формах), и короткую стандартную военную команду, и развернутый и детализированный приказ, и довольно пестрый репертуар деловых документов (в большинстве случаев стандартный), и разнообразный мир публицистических выступлений (в широком смысле слова: общественные, политические); но сюда же мы должны отнести и многообразные формы научных выступлений и все литературные жанры (от поговорки до многотомного романа)» [17:159-160].
Как отмечает О.Б. Сиротинина [167:108], «несмотря на обилие работ, посвященных этой проблеме, в современной науке еще нет единства в осмыслении языковой природы жанров общения». Следующая дефиниция речевого жанра: «вербальное оформление типических ситуаций социального взаимодействия людей», является общей как для его автора [там же], так и для ряда других (ср., например, с определением И.Н. Горелова [45:161] или Дементьева (1998): «жанр есть вербальное отражение интеракции, социально-коммуникативного взаимодействия индивидов». Для такого понимания природы речевых жанров приоритетным является социально-психологический аспект.
Размышляя над сутью явления, И.Н. Горелов отмечает, что «жанры речи не являются внешними условиями коммуникации, которые говорящий/пишущий должен соблюдать в речевой деятельности. Жанры речи присутствуют в сознании языковой личности в виде готовых образцов (фреймов), влияющих на процесс разворачивания мысли в текст» [45:161].
Теоретическая модель Т.В. Шмелевой содержит «анкету» речевого жанра, включающую семь пунктов: «коммуникативная цель жанра»; «концепция автора»; «концепция адресата»; «событийное содержание»; «фактор коммуникативного прошлого»; «фактор коммуникативного будущего» и «языковое воплощение». Выделяются четыре класса речевых жанров: информативные, императивные (содействуют осуществлению событий реальной действительности: просьбы, советы и т. д.), этикетные или перформативные (формируют события социальной действительности: приветствия, поздравления и т. д.), оценочные [цит. по: 45:165].
Проблема речевых жанров пересекается с понятием коммуникативной ситуации (далее КС), одного из основных объектов прагмалигвистического исследования. В ходе ситуации общения говорящий решает конкретную коммуникативно-прагматическую задачу, используя различные способы речевого воздействия, например, осуществляет примирение, объяснение в любви, вызов на откровенность. Решение одной сверхзадачи с помощью различных приемов речевых тактик осуществляется в пределах одной ситуации. В узком понимании речевой жанр представляется как «длительная интеракция, порождающая диалогическое единство или монологическое высказывание» [167:112], можно предположить, что речевой жанр выступает синонимом коммуникативной ситуации. Между категорией жанра и КС возникают гиперо-гипонимические отношения при вхождении различных типов последней в качестве составляющих в структуру того или иного речевого гипержанра. Так, КС «примирение» наряду с КС «ссора», «болтовня» и др. включается в качестве видового явления в родовой жанр, условно называемый «семейный». Изофункциональность этих величин позволяет проводить сравнение, однако всесторонняя разработка проблемы интенциональности, анализ коммуникативно-прагматической установки и вопросов целеобразования являются ключевыми для понимания и описания коммуникативной ситуации в лингвопрагматике, в то время как при характеристике речевых жанров фактор интенциональности не всегда занимает определяющую позицию.
Следуя за И.П. Сусовым [142:15], прагмалингвистика может быть определена как область языкознания, исследующая использование людьми естественного человеческого языка в качестве орудия социального действия и взаимодействия в условиях конкретных ситуаций общения на основе специальной системы правил, постулатов и стратегий. Это своего рода грамматика речевого поведения человека в обществе. Представитель тверской семантико-прагматической школы отводит лингвистической прагматике ведущую роль среди дисциплин, которые видят свою цель в отражении сущности языка как функциональной, действующей системы.
В свете ранее сказанного актуальность избранной темы определяется ее направленностью на решение таких важных проблем современной лингвистики, как исследование речевого поведения русской языковой личности с учетом социально-психологических, этнических установок сквозь призму взаимодействия вербальных и невербальных средств.
Представителя коммуникативно-прагматического направления интересует не сама структура прагматического контекста, в котором употребляются те или иные языковые единицы; в центре его внимания находятся более или менее устойчивые корреляции между структурой языковых образований и структу

Список літератури

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Антропоцентрический подход в языкознании предполагает комплексное исследование лингвистических явлений с привлечением данных смежных наук, имеющих в качестве объекта своего изучения человека. Роль психологических, социальных факторов в процессе речетворчества чрезвычайно велика, здесь индивидуальное находится в диалектической связи с коллективным, общественным. Как отмечал В. фон Гумбольдт, жизнь индивида, с какой бы стороны ее ни рассматривать, обязательно привязана к общению [55:63]. Языковая практика осуществляется в соответствии с конвенциями, действующими в данном социуме, в культуре того или иного народа вырабатываются нормы, регулирующие процесс вербальной коммуникации. Функциональный ракурс прагмалингвистики дает возможность проследить язык в действии, выстроить модель взаимосвязи языка и культуры, проявляющейся, например, в противопоставлении стереотипных высказываний авторским, в логике выбора речевых тактик в коммуникативных ситуациях, носящих универсальный характер, в соотношении социальной роли с определенным вербальным и невербальным репертуаром говорящего и др. Концептуальной осью для широкого диапазона прагмалингвистических исследований служит тема человека.
Индивидуальность личности проявляется в жизненной позиции со всеми сопутствующими атрибутами общественного, коллективного бытия. Закономерно возникающая разница во взглядах, асимметричные интересы при определенных условиях рождают противоречие, возникает необходимость отстаивать свои интересы. Желание добиться своего не всегда реализуется мирным путем, возможны конфликты. В сфере межличностного общения ссора, сопутствующие ей чувства обиды, вины являются одними из самых неприятных для человека составляющих жизненного опыта, они несут психологический дискомфорт, вызванный негативными эмоциями в виде гнева, стыда, ощущением нарушенной справедливости. Последствия допущенной оплошности, ненамеренного ущерба по уровню переживаний порой не уступают ссоре и обиде. Коммуникативная ситуация «примирение» в качестве пресуппозиций содержит названные выше ситуации ссоры, обиды, опрометчивого поступка и под. и представляет собой выяснение отношений между речевыми субъектами, своей конечной целью предполагает акт примирения. В ходе примирения известное утверждение «добро сильнее зла» является не просто фольклорной максимой, это принцип, который действует, находя свое выражение в доминирующем стремлении каждого к гармонии в общении. Осознание необходимости примирения, равно как и его достижение, сопровождается нравственным катарсисом через признание собственной вины, раскаяние, обязательным условием примирения выступает принесение извинений обидчиком. По свидетельству психологов [40:102], эффект получения прощения выражается в четырех основных факторах: улучшение отношений с прощающим; ослабление самоосуждения; улучшение мнения обидчика об обиженном; положительные внутренние моральные изменения. Коммуникативная ситуация примирения в межличностном общении выполняет функции конфликтоустранения, ее универсальность обусловлена самой природой человека.
Для изученных речевых актов пресуппозиционным фоном выступает конфликт в совокупности всех своих стадий. Проведенный анализ показал отсутствие закономерности в возникновении ситуации «примирение» в зависимости от той или иной фазы конфликта. Предконфликтная ситуация, инцидент, эскалация конфликтогенов, кульминация, завершение и постконфликтная ситуация в равной степени могут сопровождаться попыткой инициатора примирения наладить отношения.
Макроструктура исследуемой коммуникативной ситуации состоит из ядерной и периферийной частей. Нашедшая отражение в справочниках по русскому этикету кодифицированная ситуация «извинение» представляет собой смысловой центр коммуникативной ситуации «примирение». Варьируемый в зависимости от различных экстралингвистических условий набор привлеченных по ходу диалога речевых тактик в ряде случаев является необязательным и формирует периферийную зону примирения.
В результате исследования был установлен общий список речевых тактик, обслуживающих ситуацию «примирение», их классификация проводилась с предварительным именованием с помощью метода «искусственной бирки» (например, «Апелляция к предшествующему позитивному опыту отношений») или с использованием стереотипной для данной тактики формулы-высказывания (например, «Я выполню/-яю все ваши требования»). В ходе работы были выделены следующие характерные для коммуникативной ситуации «примирение» речевые тактики:
1. «Виноват/-а»
2. «Прости/-те»
3. «Апелляция к предшествующему позитивному опыту отношений»
4. «Вербализация позитивного отношения к собеседнику/объекту примирения»
5. «Готов/-а искупить свою вину»
6. «Между нами ничего не произошло»
7. «Не сердись/-тесь»
8. «Оправдание действий, которые привели к возникновению конфликта»
9. «Отказ от дальнейшей эскалации конфликта»
10. «Пожалейте меня»
11. «Поиск значимого аргумента примирения»
12. «Прошу учесть важное обстоятельство, которое поможет осуществить примирение»
13. «Я выполню/-яю все ваши требования»
14. «Я испытываю угрызения совести»
15. «Я не понимаю, что со мной происходит/-ло»
16. «Я от тебя /вас ничего не скрываю»
17. «Я снимаю свои возражения»
18. «Я стану/стал, -а лучше».
Как было установлено, имплицитность коммуникативного намерения служит критерием для разграничения прямых и косвенных речевых тактик. Первые характеризуются непосредственной вербализацией коммуникативного намерения, косвенные РТ связаны с отсутствием непосредственного словесного выражения интенции примирения, говорящий лишь намекает на основную мысль. Для прямой РТ «Между нами ничего не произошло» реализацией в речи служит высказывание, положенное в основу наименования. Намерение примириться в одноименной косвенной РТ объективируется с помощью намека и выражается внезапной сменой темы разговора или же инициатор примирения открывает диалог высказыванием, обманывающим ожидания собеседника, тем самым давая понять, что отношения находятся на прежнем неконфликтном уровне.
В процессе исследования обнаружено, что для коммуникативной ситуации «примирение» ключевыми тактиками являются «Прости/-те» и «Виноват/-а». Они маркируют ситуацию в целом, со всем комплексом характерных особенностей, сигнализируют о ее присутствии в диалоге. Если участник общения виноват в чем-либо, повлекшем за собой конфликт, принятыми в обществе моральными и этическими нормами предусматривается восстановление гармонии во взаимоотношениях с собеседником с помощью означенных приемов речевых тактик. Дальнейшее привлечение РТ в ходе интеракции зависит от обстоятельств, зафиксированных в пресуппозиции. Ситуация примирения, возникающая на ранних стадиях конфликта (до кульминации), характеризуется преимущественным использованием ключевых для ситуации речевых тактик «Прости/-те», «Виноват/-а».
В ходе анализа, проведенного в диссертационной работе, была установлена зависимость выбора речевой тактики от социальной роли инициатора примирения. В ходе интеракции говорящий, позиционируя себя по отношению к слушающему, выявляет атрибуты той социальной роли, которую он на себя взял. На протяжении разговора по ряду причин психологическое состояние говорящего может изменяться, и, следовательно, не будучи константной, социальная роль тоже варьирует. Вслед за Э. Берном проведено разграничение среди коммуникантов социальных ролей Родителя, Взрослого и Ребенка. Последовательность Родитель Взрослый Ребенок представляет собой триединство, в центре которого находится объективный Взрослый, Родитель отклонен в сторону чрезмерной строгости и дидактизма, Ребенок, напротив, слаб и беззащитен, подвержен влиянию со стороны. Изучение материала показало, что в ситуации «примирение» отличительные особенности каждой из социальной ролей проявляются на уровне выбора РТ, привлечения НВКК.
Как показывает исследование, Взрослый оперирует самым широким спектром речевых тактик, он привлекает все из перечисленных, из них реже всего использует РТ «Я не понимаю, что со мной происходит/-ло», «Меня мучают угрызения совести». На уровне предпочтений находятся те РТ, которые апеллируют к здравому рассудку: «Апелляция к предшествующему позитивному опыту отношений», косвенная «Между нами ничего не произошло» и формально-необходимая «Прости/-те». Выбор Родителя и Ребенка противоположен: те РТ, что не использует Родитель (шесть из восемнадцати описанных: «Готов/-а искупить свою вину», «Я испытываю угрызения совести», «Пожалейте меня», «Я выполню/-яю все ваши требования», «Я снимаю свои возражения», «Я стану/стал, -а, лучше», «Вербализация позитивного отношения к собеседнику/объекту примирения»), являются характерными для Ребенка. Коммуникант в этой роли часто прибегает к повтору базовых для ситуации в целом тактик «Прости/-те», «Виноват/-а». Родитель в своем речевом поведении чаще опирается на РТ «Прошу учесть важное обстоятельство, которое поможет осуществить примирение» и «Я не понимаю, что со мной происходит/-ло».
Особенностью фактического материала данного исследования является его принадлежность к такой разновидности речи, как художественный диалог, что влечет за собой полное отсутствие естественной спонтанности, характерной для живой разговорной речи. Появление в тексте маркеров разговорности обусловлено замыслом автора. Среди речевых средств, выражающих категорию иллокуции, к разряду сигналов разговорности в ситуации «примирение» отнесены следующие:
- перебивы речи собеседника;
- связи свободного соединения в структуре высказывания.
Как свидетельствует анализ материала, особую роль в дискурсе «примирение» играют повторы, их появление в тексте вызвано не речевой инерцией (тогда они асигнификативны), а предусмотрено автором реплики. В таких случаях повторы выполняют функции заполнителей пауз для поиска нужного слова, акцентируют внимание адресата на нужном сегменте высказывания. Повтор-переспрос свидетельствует о душевном напряжении и выступает реакцией на реплику собеседника, которая частично повторяется инициатором примирения уже с новым логическим ударением.
Градационные синонимы в ситуации «примирение» призваны акцентировать внимание слушающего на его характеристике, либо на оценке адресантом самого себя. Усиление эффекта от сказанного осуществляется за счет нанизывания слов одной лексико-семантической группы, различающихся степенью проявления общего для всех признака. Нагромождение инвективов в речи инициатора примирения служит не только оценкой автору высказывания, но и косвенным образом говорит об осознании им своей вины. С этой же целью применяется перечисление синонимов, не связанных между собой градационным критерием. Их функционирование в тексте аналогично функциям градационных синонимов.
Особая роль в ситуации примирения принадлежит апеллятивам: общепринятые обращения по имени, удвоенные формы имен, фамилии, термины родства, титулы, гипокористики, их выбор в ситуации «примирение» продиктован коммуникативно-прагматической установкой, степенью близости между собеседниками, глубиной раздора, возникшего между ними, а также их социальным статусом. Как свидетельствует анализ материала, кроме идентификации и характеризации объекта, апеллятив служит выражением просьбы, мольбы выслушать инициатора примирения.
Ряд особенностей для рассматриваемого типа речевых актов имеет использование ты/вы-номинаций. Семантическая нагрузка вы-формул традиционно связывается с официальным общением, напротив, ты-обращение свидетельствует о теплых, дружеских и доверительных взаимоотношениях. Так обращаются к детям взрослые, старшие (иногда по званию) к младшим, стоящие на социальной лестнице выше допускают данную форму, адресуясь к подчиненным или менее сановитым собеседникам. Инициатор примирения не может по собственной воле изменить вы-номинацию на ты-, хотя и желал бы этого, так как такой переход знаменует сдвиг в сторону улучшения отношений. Материал содержит примеры сохранения ты-обращения инициатором примирения в условиях конфликтной ситуации. В ходе диалога достаточно редки такие случаи, когда инициатор примирения использует вы-формулу вместо традиционного для внутрисемейного общения ты-. Так поступает коммуникант, выступающий в социальной роли Родителя и пытающийся приструнить не желающего прекратить эскалацию конфликта коммуниканта. Для русской языковой личности смена ты/вы-номинаций соотносится с изменением регистра общения, является его индикатором.
Нераздельность двух планов коммуникации вербального и невербального, их тесное взаимодействие в ходе устного общения предопределили необходимость изучения невербальных компонентов коммуникации в ситуации «примирение». Корпус НВКК в ситуации «примирение» направлен на выполнение двух основных задач:
1) экспликации идеи примирения;
2) выражения сопутствующих речевому акту примирения эмоций.
Анализ материала показывает, что наибольшую семиотическую значимость для рассматриваемого типа дискурса имеют такесические жесты подать руку, пожать руку, взять руку, протянуть руку/обе руки, поцеловать. Они охарактеризованы как эмблематические и коммуникативные, их функция определяется как закрепление акта примирения. Жесты ломать пальцы, поднести что-либо к лицу, провести рукой по лбу и щеке, спрятать лицо, схватиться за голову симптоматические, для них является общим выражение ипытываемой отрицаельной эмоции: волнения, отчаяния, стыда, ощущения безысходности. Семантика жеста проясняется за счет контекста или дополняет общий смысл, исполнение кинемы предваряет или сопровождает реплику. Проксемическая подгруппа кинесической системы в ситуации «примирение» довольно обширна, из общего числа кинесических единиц половина приходится на проксемику. Весь комплекс значений эксплицируется посредством дистанцирования и с помощью определенной позы, принимаемой говорящим в ходе интеракции.
Сокращение расстояния до собеседника (особенно личной и интимной зоны) демонстрирует стремление перейти на доверительное общение, твердое намерение примириться, применение жеста продиктовано желанием вызвать дружеское расположение со стороны адресата. Среди характерных для инициатора примирения поз обнаружены следующие: опустить/склонить голову, опустить руки, отвернуться, повалиться/ упасть к ногам/ хлопнуться в ноги, подняться с места при появлении объекта примирения, упасть на колени, сесть на самый край кресла. Посредством какого-либо из перечисленных положений тела раскаявшийся в содеянном обидчик недвузначно говорит о своем униженном положении и готовности принести свои извинения.
Основную нагрузку в передаче эмоционального состояния коммуниканта несет мимическая система НВКК. Мимические единицы всегда симптоматичны, они сигнализируют о внутреннем состоянии говорящего. Наряду с этим передают информацию другого свойства: жест вскидывать глазами относится к разряду контактоустанавливающих, ему противоположен опустит /потупить глаза или не поднимать глаз с их семантикой нежелания продолжать диалог в связи с осознанием вины, чувством стыда. Выражение чистосердечности намерений осуществляется кинемой посмотреть прямо в лицо. Улыбка у инициатора примирения сконфуженная, робкая, вежливая.
Из просодических элементов НВКК в ситуации примирения особенно значим голос. Инициатор примирения широко использует его возможности: от громкого звучания до еле слышного шепота, с дрожанием и «спокойною властию».
Психофизиологические реакции наименее поддаются контролю и вследствие этого более всего свидетельствуют об искренности говорящего. В ходе примирения отмечено изменение цвета лица (покраснеть, побледнеть), а также реакция в виде различных стадий плача (появившаяся слеза, всхлипывания, рыдания и др.).
Полученный в результате исследования материала корпус невербальных компонентов содержит прагматически освоенные единицы. Это объясняется спецификой художественного текста: его составляющие подчинены воле автора и должны о чем-либо информировать читателя, значения жестов, мимических движений и проч. ясны и доступны для понимания.
Экспрессивный репертуар коммуниканта, фигурирующего в разных социальных ролях, имеет ряд отличий. Говорящий-Взрослый не скован в своих движениях, он творчески подходит к выбору кинем и не боится применять их разнообразные комбинации в зависимости от пресуппозиции и особенностей протекания диалога.
Невербальный сценарий Ребенка формируется симптоматическими жестами (опустить/склонить голову, втянуть голову в плечи) просодическими средствами (робкий голос, шепот) и психофизиологическими реакциями.
Cдержан в проявлении своих чувств Родитель, что проецируется и на невербальный срез интеракции. Его позиция продиктована стремлением доказать свою невиновность, а если же он признает вину, то использует жест-прикосновение даже в том случае, когда объект примирения не готов ответить на его жест. Для высказываний Родителя важна интонация. С помощью голосовых модуляций, не говоря лишних слов, он может однозначно выразить свою волю.
На основании детального изучения речевых ситуаций с интенцией «примирение» представляется возможным говорить об определенной прагмалингвистической схеме описания коммуникативной ситуации в целом:
1) определение коммуникативно-прагматической установки;
2) очерчивание событийной зоны пресуппозиции;
3) вычленение задействованных в ситуации речевых тактик;
4) описание социальных ролей коммуникантов;
5) характеристика лексико-синтаксических средств, участвующих в реализации иллокуции;
6) классификация невербальных компонентов общения;
7) установление существующих зависимостей между компонентами схемы (e. g. детерминация выбора речевой тактики, вербальных и невербальных средств социальной ролью адресанта высказывания).
Речевая тактика представляет собой культурно детерминированный феномен, в связи с этим исследование особенностей данного явления захватывает широкий спектр вопросов, касающихся той коммуникативной ситуации, в которой реализуется РТ.
Поведение русской языковой личности в коммуникативной ситуации «примирение» характеризуется максимальной экспликацией чувств с целью доказательства искренности намерений, установкой на эмоциональность, интенсификацию чувства, что является характерным для русской языковой культуры в целом. Привлечение той или иной тактики в ситуации речевой интеракции также регламентируется культурными нормами, конвенциями, предписывающими модель поведения человека в конкретной ситуации общения. Процесс развертывания комуникативной ситуации «примирение» представляет собой взаимодействие целого комплекса разнородных языковых и неязыковых феноменов. Пресуппозционный фон обуславливает расстановку сил до начала диалога, с учетом пресуппозиции происходит предварительное распределение социальных ролей среди участников общения. Развитие коммуникации осуществляется за счет использования необходимых речевых тактик, выбор которых детерминирован социальной ролью говорящего. Функционирование единиц лексико-синтаксического уровня в высказываниях инициатора примирения направлено на объективацию идеи примирения, использование субъектом речи невербального семиотического кода также осуществляется в соответствии с коммуникативно-прагматической установкой ситуации.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ

1. Акишина А.А., Кано Х., Акишина Т.Е. Жесты и мимика в русской речи. М.: Русский язык, 1991. 144 с.
2. Аллен Дж.Ф., Перро Р. Выявление коммуникативного намерения, содержащегося в высказывании. // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17. М.: Прогресс, 1986. С.322-363.
3. Алпатов В.М.Вопросы лингвистики в работах М.М. Бахтина 4060-х годов. // Вопросы языкознания. 2001. №6. С. 123-137.
4. Андрианов М.С. Анализ процессов невербальной коммуникации как паралингвистики. // Психологический журнал. 1995. Т. 16. №5. С. 115-122.
5. Аристов С.А. Ситуированная модель мены коммуникативных ролей. // http:/homepages.tversu.ru, 2000.
6. Аристов С.А., Сусов И.П. Коммуникативно-когнитивная лингвистика и разговорный дискурс. // http:/homepages.tversu.ru, 1999.
7. Арутюнова Н.Д. Номинация и текст. // Языковая номинация. Виды наименований. М.: Наука, 1977. С.304-355.
8. Арутюнова Н.Д. Понятие пресуппозиции в лингвистике. // Известия АН СССР, Серия ЛиЯ, 1973. Т. 32. №1. С.84-89.
9. Арутюнова Н.Д. Предложение и его смысл. Логико-семантические проблемы. М.: Наука, 1976. 383 с.
10. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М.: Языки русской культуры, 1998. 896 с.
11. Арутюнова Н.Д., Падучева Е.В. Истоки, проблемы и категории прагматики. // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16. М.: Прогресс, 1985. С. 8-42.
12. Асмолов А.Г. Культурно-историческая психология и конструирование миров. М.: Издательство «Институт практической психологии», Воронеж: НПО «МОДЭК», 1996. 768 с.
13. Баринова И.А. К проблеме реализации цельности и связности в текстах разговорной речи. // Лингвистические и психолингвистические исследования языка и речи. Межвуз. сб. науч. тр. М.: Институт языкознания, 1986. С. 3-6.
14. Батюто А.И. Творчество И.С. Тургенева и критико-эстетическая мысль его времени. Л.: Наука, ЛО, 1990. 304 с.
15. Бахтин М. М. Предисловие. «Воскресение» Л. Толстого. // Л.Н. Толстой: pro et contra: Личность и творчество Льва Толстого в оценке русских мыслителей и исследователей: Антология. СПб.: РХГИ, 2000. С. 756- 775.
16. Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского. К.: «NEXT»,1994. 512 с.
17. Бахтин М.М. Собрание сочинений: В 7 т. / РАН Институт мир. лит. им. А.М. Горького. М.: Русские словари. Т.5: Работы 1940-х нач. 1960-х гг. 1996. 731 с.
18. Беликов А.П. Инструментальное исследование механизмов взаимодействия речи и жеста. // Лингвистические и психолингвистические исследования языка и речи. Межвуз. сб. науч. тр. М.: Институт языкознания, 1986. С. 18-30.
19. Берн Э. Игры, в которые играют люди: Психология человеческих взаимоотношений; Люди, которые играют в игры: Психология человеческой судьбы. М.: ФАИР-ПРЕСС, 1999. 480 с.
20. Блох М.Я., Семенова Т.Н. Имена личные в парадигматике, синтагматике и прагматике. М.: Готика, 2001. 196 с.
21. Богданов В.В. Иллокутивная функция высказывания и перформативный глагол. // Содержательные аспекты предложения и текста. Калинин: КГУ, 1983. С. 27-38.
22. Богданов В.В. Коммуникативная компетенция и коммуникативное лидерство. // Язык, дискурс, личность. Тверь: ТГУ, 1990. С.26-31.
23. Богданов В.В. Молчание как нулевой акт и его роль в вербальной коммуникации. // Языковое общение и его единицы. Калинин: КГУ, 1986. С. 12-17.
24. Бодалев А.А. Психология общения. М.: Издательство «Институт практической психологии», Воронеж: НПО «МОДЭК», 1996. 256 с.
25. Бромлей Ю.В. Этнические функции культуры и этнография. // Этнознаковые функции культуры. М.: Наука, 1991. С. 5-22.
26. Бузаров В.В. Изучение диалогической коммуникации основная задача комуникативной грамматики. // Вестник Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 2002. №1. С. 148-152.
27. Бухбиндер В.А., Розанов Е.Д. О целостности и структуре текста. // Вопросы языкознания. 1975. №6. С. 73-86.
28. Ван Дейк Т.А. Вопросы прагматики текста. // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 8. М.: Прогресс, 1978. С. 259-339.
29. Вежбицка А. Метатекст в тексте. // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 8. М.: Прогресс, 1978. С. 402-421.
30. Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков. М.: «Языки русской культуры», 1999. 780 с.
31. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М.: «Русские словари», 1997. 416 с.
32. Верещагин Е.М. Коммуникативные тактики как поле взаимодействия языка и культуры. // Русский язык и современность. Проблемы и перспективы развития русистики. Доклады. Часть 1. М. 1991. С. 32-43.
33. Верещагин Е.М., Костомаров В.Т. Язык и культура: Лингвострановедение в преподавании русского языка как иностранного. Методическте руководство. М.: Русский язык, 1990. 247 с.
34. Верещагин Е.М., Ратмайр Р., Ройтер Т. Речевые тактики призыва к откровенности”. Еще одна попытка проникнуть в идиоматику речевого поведения и русско-немецкий контрастивный подход. // Вопросы языкознания. 1992. №6. С. 82-93.
35. Виноградов В.В. Проблемы русской стилистики. М.: Высшая школа, 1981. 320 с.
36. Виноградов В.В. О языке Толстого (50-60-е годы). // Литературное наследство. Т. 35-36. Изд-во АН СССР. М., 1939. с. 117-220.
37. Винокур Т.Г. Устная речь и стилевые свойства высказывания. // Разновидности городской устной речи. М.: Наука, 1988. С. 44-59.
38. Витгенштейн Л. Философские исследования. // Новое в зарубежной лингвистике. Вып.17. М.: Прогресс, 1987. С. 79-120.
39. Выготский Л.С. Мышление и речь. М.: Лабиринт, 1999. 351 с.
40. Гассин Э.А. Психология прощения. // Вопросы психологии. 1999. №4. С. 93-104.
41. Герасимов В.И., Ромашко С.А. Прагматика устного общения. // Звучащий текст. М.:, 1983. С. 173-217.
42. Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. Л.: Художественная литература, ЛО, 1977. 443 с.
43. Голубовская И.А. Этнические особенности языковых картин мира. К.: Издательско-полиграфический центр «Киевский университет», 2002. 293 с.
44. Горелов И.Н. Невербальные компоненты комуникации. М.: Наука, 1980. 106 с.
45. Горелов И.Н., Седов К.Ф. Основы психолингвистики. М.: Лабиринт, 2001. 304 с.
46. Горелик Д.Е. Разговорные элементы в языке художественного произведения. // Русская разговорная речь. Саратов: Издательство Саратовск. Ун-та, 1970. С. 217-223.
47. Грайс Г.П. Логика и речевое общение. // Новое в зарубежной лингвистике. Вып.17. М.: Прогресс, 1987. С. 217-238.
48. Графова Т.А. Коммуниативный аспект эмотивно окрашенной лексики. // Лингвистические и психолингвистические исследования языка и речи. Межвуз. сб. науч. тр. М.: Институт языкоз